,  так  как добрые три четверти средств,  на  которые они существовали,
давал он.
     Впрочем, был на этом совещании человек, который, в отличие от остальных
присутствующих,   чувствовал  себя   независимо.   Это   был   представитель
ватиканской  "информационной курии  во  имя  бога"  отец  Август  Гаусс.  Он
держался свободно,  уверенный в  том,  что никто из сидящих в  этой комнате,
кроме  Роу,  не  знает  об  его  многолетней платной службе и  в  британской
разведке.
     Участники совещания перебрали с  десяток способов похищения Эгона.  Все
казались Долласу никуда не годными.  Вспомнили Кроне,  о котором все,  кроме
Долласа и  Паркера,  знали только то,  что  он  должен был  перебросить сюда
инженера Шверера.
     Доллас делал вид, будто судьба Кроне его мало интересует. Еще несколько
месяцев тому назад он  решил не  возбуждать вопроса о  Кроне,  полагая,  что
русские не  знают его  американского лица,  держат его у  себя как немецкого
фашиста.  Но потом стало известно,  что подробные допросы Кроне в  советской
комендатуре велись  долго  и  были  застенографированы.  У  Долласа возникло
подозрение,  перешедшее  постепенно  в  уверенность,  что  Кроне  провалился
всерьез и  выложил русским если не  все,  что знает,  то,  во всяком случае,
многое.
     К  тому  времени,  когда  происходило  описываемое совещание  штаба,  у
Долласа созрело решение пресечь для Кроне возможность разговаривать, то-есть
попросту убить его. Это поручение было передано немецкой службе, заславшей в
советскую зону  Берлина  диверсионную группу  Эрнста  Шверера.  Группа  была
сформирована из бывших гестаповцев.  Но и ее усилия пока ничего не дали:  ей
не удалось добраться до арестованного советскими властями Кроне.
     Аллен  Доллас  решил  передать и  это  дело  в  руки  Паркера,  который
отправлялся в  Берлин,  чтобы  ускорить  похищение инженера  Эгона  Шверера.
Оставалось найти для Паркера надежный опорный пункт внутри советской зоны.
     - Было бы хорошо,  если бы генерал Александер поискал у  себя в  памяти
какой-нибудь подходящий пункт,  - бросил Доллас в сторону молчаливо сидящего
в углу человека.
     Тот  качнул  вытянутым как  по  линейке  корпусом  и  поспешно  щелкнул
каблуками. Чуть шевельнулась седая, аккуратная щеточка его усов.
     - Я сообщу господину Паркеру конспиративный адрес доктора Зеегера.
     - Вы  ограничили  самостоятельность  Эрнста  Шверера  и  подчинили  его
Зеегеру?
     - Оперативно  -   да,   -  почтительно  ответил  Александер.  -  Зеегер
направляет действия группы.  Но я  не мог бы пожаловаться и на самого Эрнста
Шверера: его отряд доставляет много хлопот советским властям.
     - Таких людей нужно поощрять.  Вам даны на это средства!  -  недовольно
проговорил Доллас.  -  Эгон Шверер! Он мне нужен. Назначьте особую премию за
его доставку.
     - Если бы можно было премировать за доставку его головы, она давно была
бы перед вами, - проговорил Александер.
     - К сожалению,  нам нужна не его голова, а его патенты! - сказал Доллас
и, выхватив из кармана платок, поспешно отер покрывшийся каплями пота череп.
Даже в этой детали он был похож на своего старшего брата.
     Пристально глядя на  американца,  Александер продолжал держать наготове
карандаш.  Вся  его  фигура  была  теперь  олицетворением готовности служить
новому хозяину.  Не  осталось и  следа от  прежнего высокомерия,  с  которым
начальник разведки  некогда  разговаривал со  своими  собственными немецкими
генералами, даже если они бывали выше его чином.
     Роу,  молча сидевший в  стороне,  брезгливо морщился,  когда взгляд его
падал на  влажный череп Долласа.  Он  с  трудом скрывал владевшее им чувство
неприязни,  смешанное со  страхом перед  более  сильным партнером.  Время от
времени он усиленно тер свои,  словно выеденные молью и  покрытые неопрятной
серой плесенью,  виски и  курил,  не  выпуская изо  рта  трубки.  Его серые,
потускневшие глаза  казались усталыми и  пустыми.  Вокруг  них  сеть  морщин
покрыла дряблую кожу, и предательские синие жилки изукрасили нос. Когда Роу,
закуривая, держал спичку, было заметно, как дрожат его пальцы.
     Доллас, закончив совещание, засеменил к двери. Роу подмигнул Паркеру:
     - Еще четверть часа -  и я треснул бы,  как пересушенное бревно! - Он с
облегчением  потянулся.  -  Кто  из  присутствующих способен  составить  нам
компанию на несколько рюмок коктейля?
     - Вы  воображаете,   что  в   этом  городе  можно  получить  что-нибудь
приличное? - спросил патер Август.
     - Надеюсь,  в  американской лавке  найдутся виски и  несколько лимонов.
Остальное я  беру на  себя.  -  Роу  без церемонии схватил за  рукав Августа
Гаусса. - Речь идет о стакане чего-нибудь, что помогает ворочать мозгами.
     - Если это не будет минеральная вода... - ответил патер.
     - У  меня  в  буфете найдется все,  что  нужно,  чтобы  скрасить беседу
мужчин, - заискивающе вставил молча сидевший до того Винер.
     - Значит,  мы ваши гости,  -  развязно сказал Роу.  -  Я позвоню сейчас
Блэкборну, нужно захватить и его.
     - Блэкборн?!  -  с  некоторым испугом  воскликнул Винер.  -  Тот  самый
Блэкборн?
     - Именно  "тот  самый".   Как  его  у   нас  кто-то  назвал,   "главный
расщепленец".
     - Весьма почтенная личность, - Винер криво усмехнулся. - Но... зачем он
вам понадобился?
     - У меня есть основания не оставлять его одного на целый вечер.
     - Как хозяину,  мне трудно протестовать,  -  с  кислой миной проговорил
Винер.


        "3"

     Несмотря на  то,  что деньги были теперь последним,  на недостаток чего
мог бы жаловаться Винер,  его страсть к  дешевой покупке редкостей искусства
сохранилась в  полной  силе.  Именно  так:  не  к  приобретению произведений
искусства вообще,  а  только  к  тому,  чтобы  купить  их  за  десятую  долю
стоимости,  вырвать из рук тех, кого судьба приперла к стенке. Он не упускал
тяжелых обстоятельств, в которых находились его соотечественники.
     Чтобы рыскать по  складам комиссионеров и  по  частным адресам немногих
уцелевших  коллекций,   Винер   находил  время   даже   среди   всех   своих
многочисленных дел.  Это  было удивительным свойством его натуры.  Спекулянт
неодолимо просыпался в  нем,  когда  в  воздухе  пахло  возможностью поживы.
Область искусства не  составляла исключения.  Он,  как  скупой  рыцарь,  вел
точный реестр своим приобретениям.  Против каждого из них значилась цена, по
которой оно было куплено,  и  рядом с  нею сумма,  за  которую Винер мог его
продать.   Если  конъюнктура  на  рынке  картин  менялась,   он  старательно
зачеркивал прежнюю цифру и вписывал новую,  не уставая подводить баланс. Это
было  душевной болезнью,  которую он  не  мог,  а  может быть,  и  не  хотел
преодолеть,  несмотря на  то,  что она заставляла его тратить совсем не  так
мало времени и сил,  нужных ему на гораздо более важные,  с точки зрения его
хозяев, дела.
     Таких хозяев у него было теперь двое: одним был Джон Ванденгейм Третий,
в  полной власти которого находились завод реактивных снарядов и лаборатория
Винера;  вторым  -  своеобразный  политический  трест,  возглавляемый Куртом
Шумахером.   Круг  деятельности  этого,   с  позволения  сказать,   "треста"
заключался   в   поставке   политических   провокаторов  и   штрейкбрехеров,
диверсантов и фальсификаторов всех квалификаций,  во всех областях жизни.  В
организации и  гангстеровских приемах  работы  "трест" Шумахера перенял весь
опыт своего увянувшего и  сошедшего за время войны со сцены предшественника,
такого же  темного политического предприятия -  конторы по поставке шпионов,
диверсантов и  убийц,  организованной в  свое  время  Троцким.  Так  же  как
"контора" Троцкого, "трест" Шумахера мог прислать простых штрейкбрехеров, но
мог поставить и "философов",  которым поручалось разбить основы человеческих
понятий о национальном достоинстве,  патриотизме и о чем угодно другом,  что
стояло на  пути нанимателя,  будь то торговая фирма или целое правительство.
Что  касается самого  Винера,  то  он  был  дважды  на  службе  американских
оккупантов  -  и  как  ставленник Ванденгейма и  как  отданный  в  услужение
американцам член шайки Шумахера.
     Винер   не   был   мелкой   сошкой.   В   числе   агентов   современной
социал-демократии   он    значился   в    первых   рядах,    выше   его   по
социал-демократической иерархии стояли  только главные бонзы,  вроде  самого
Курта Шумахера и  других.  Винер был в области техники и прикладных наук тем
же, чем какие-нибудь Отто Зур или Клаус Шульц были в "философии". Он был как
бы полномочным представителем этой шайки агентов американского империализма,
орудовавшей в  рабочем движении Западной Германии и имевшей особое задание -
представлять ее,  эту шайку,  в  реактивном деле.  Его задачей было следить,
чтобы эта машина убийства работала на  американцев так же исправно,  как она
прежде  работала  на  Гитлера.  И  к  Винеру  как  нельзя  больше  подходило
определение,  данное  кем-то  нынешним  главарям немецкой социал-демократии:
"удлиненная рука военной администрации и  лейбористской партии".  Да,  Винер
был  одним из  пальцев этой очень длинной и  очень грязной руки,  пытавшейся
залезть в душу и в карман немецкого народа!
     Чем хуже жилось простому немецкому человеку в  оккупированной западными
державами Тризонии,  тем  тверже чувствовали себя члены шайки Шумахера,  тем
выше котировались ее  акции у  нанимателей и  тем  больше становилась личная
доля  каждого  из   них  в   добыче,   которую  рвали  с   немецкого  народа
англо-американские  оккупанты  и  свои  немецкие  монополисты.   Чем  больше
становились доходы,  тем выше задирались носы участников шайки и  в их числе
доктора Вольфганга Винера.
     В свои шестьдесят лет он заносчиво носил такую же черную,  как десять и
пятнадцать лет тому назад, бороду ассирийского царя.
     Полной противоположностью Винеру был  пришедший с  Роу английский физик
Блэкборн,  грузный  сутуловатый мужчина  в  мешковатом костюме,  ставшем ему
заметно широким.  По внешнему виду и  по скромности,  с  которою он уселся в
уголке  столовой,  в  старике  было  трудно  угадать  одного  из  величайших
авторитетов атомной физики, каким еще недавно считала Блэкборна вся Западная
Европа,  -  до  тех пор,  пока он в  день окончания войны не отказался вести
дальнейшую работу над атомной бомбой. Он заявил себя решительным сторонником
запрещения этого оружия и  потребовал использования энергии распада атомного
ядра исключительно для мирных,  созидательных целей человечества.  И  тогда,
как  по   волшебству,   старый  ученый  из   величайшего  авторитета  быстро
превратился в  "старого чудака,  выжившего из  ума и  одержимого фантазиями,
смахивающими на  сказки для детей".  Так писалось тогда об  еще полном сил и
творческой энергии физике, мысли которого не сошлись с планами его хозяев.
     Изгнанный из своей лаборатории,  вынужденный покинуть Англию,  лишенный
материальной поддержки для проведения опытов,  старик в смятении скитался по
северной Европе.  Он не верил в реальность случившегося и не понимал,  что в
мире,  управляемом законами наживы и  разбоя,  не может найтись никого,  кто
материально поддержал бы  его работы.  Он долго странствовал,  подавленный и
растерянный, по привычке присаживаясь по утрам к письменному столу в номерах
гостиниц  и  с  досадою  отбрасывая  перо  при  воспоминании  об  утраченной
лаборатории,  о  недостающих ему  исполнительных помощниках  и  внимательных
учениках, при мысли о том, что он превратился в нищего и бездомного старика,
а все,  представлявшееся ему прежде прочной собственностью, оказалось "мифом
в  кредит".  Но самым страшным для него был чудовищный разлад с  миром,  еще
оставшимся его  миром,  со  средой,  еще  бывшей его  средой.  Неожиданным и
потрясающим было для него открытие,  что всю жизнь,  оказывается, он работал
не  для создания жизненных благ и  не для процветания человечества,  а  ради
разрушения лучшего,  что  оно  создавало веками упорного труда;  работал для
ниспровержения элементарных  понятий  свободы,  демократии  и  человеческого
достоинства,  которые  кто-то  успел  опутать  ложью  и  низвести  в  бездну
унижения.
     И  все это произошло,  пока он,  забыв о  мире и  людях,  сидел в своей
лаборатории  и  занимался  "надсоциальной"  наукой,   ловко  подсунутой  ему
Черчиллем еще в самом начале войны.  Подобно удару грома над головой,  вдруг
прозвучала истина,  гласившая,  что он вовсе и не хозяин своих мыслей, своих
открытий,  своих идей,  а  всего лишь жалкий наемник заморских капиталистов,
незаметно вползших в  его  творческий мир  и  незаметно повернувших все  его
устремления совсем в  другую сторону,  чем он  когда-то мечтал.  Мечты!  Они
разлетелись,  как  хрустальный замок от  грубого удара жестоких дикарей,  ни
черта не понимающих ни в науке,  ни в законах физики,  ни в законах развития
жизни и  не  способных ни  на  иоту  приобщиться к  его  идеям.  Эти  дикари
гнездились в пещерах лондонского Сити и нью-йоркской Уолл-стрит.  Им не было
дела до мечтаний старого физика.  Им нужна была бомба.  И вот все полетело к
чорту...  Он скитался,  как неприкаянный, в поисках успокоения, не зная, где
его искать,  и нашел его, наконец, во Франкфуртском университете, в скромной
роли   профессора   физики.   И   вовсе   не   случайно   именно   тут,   во
Франкфурте-на-Майне, где сплелись сейчас самые острые интересы бывших хозяев
Блэкборна,  его гидом оказался не  кто иной,  как агент британской секретной
службы.  Блэкборн не догадывался об этом,  как не подозревал и того,  что на
всем его пути от  Лондона до  Копенгагена и  от Копенгагена сюда,  в  сердце
Тризонии,  все  его "случайные" дорожные знакомые были агентами Интеллидженс
сервис,  не  выпускавшей его из  виду ни  на один день.  Поэтому,  когда Роу
пригласил его  "провести приятно  вечер"  с  приятелями,  старый  физик,  не
подозревая ничего дурного, согласился.
     Пока Блэкборн,  не обращая ни на кого внимания,  листал какую-то книгу,
сидя  в  углу столовой,  а  остальные гости занимались коктейлями,  Роу  без
стеснения бродил  по  комнатам франкфуртской квартиры Винера,  поворачивая к
себе лицом прислоненные к  стенам многочисленные холсты и  рассматривая их с
бессмысленным вниманием пьяного.
     Изредка  он  возвращался  к  общему  столу,   чтобы  отхлебнуть  глоток
"Устрицы",  приготовленной кем-нибудь из присутствующих.  Еще в самом начале
вечера он с удивлением обнаружил,  что не только отец Август Гаусс, но и все
остальные гости,  кроме  Винера,  знают способ приготовления этого коктейля,
который он считал своей монополией.
     Кажущееся увлечение трофеями Винера  не  мешало  Роу  улавливать каждое
слово,  произносимое за  столом.  Он  видел,  как,  твердо  и  дробно  стуча
каблуками,  в  комнату вошел  седой  старикашка.  Винер представил гостя как
своего старого друга,  генерала фон Шверера,  которому их  друзья американцы
любезно предоставили возможность прибыть сюда из Берлина так, что берлинские
власти об этом и не знают.  Роу услышал короткий диалог,  произошедший между
генералом и Паркером.
     - Не узнаете? - с оттенком насмешки спросил Паркер.
     Генерал  несколько  мгновений пристально рассматривал лицо  американца,
потом сделал быстрое отрицательное движение маленькой головой.
     - А  нашу последнюю встречу в  салоне мадам Чан Кай-ши  тоже забыли?  -
спросил Паркер и,  увидев,  как обиженно насупился генерал,  расхохотался. -
Значит, догадались, кому обязаны своим отъездом из Китая?
     Блэкборн услышал фальцет Шверера,  как иглою пронзающий жужжание других
голосов.  Гости  были  уже  сильно навеселе и  касались многого такого,  что
представляло интерес.  Генерал сразу заговорил о войне.  Старый физик,  едва
уловив характер разговора,  понял,  к каким приятелям Роу он попал,  и хотел
было уйти, но, подумав, решил остаться.
     Шверер говорил, обиженно поджимая губы:
     - Вы ставите вопрос на голову.  Не ученые заставляли и будут заставлять
нас бросать бомбы,  а  мы  заставляем их выдумывать эти бомбы.  Не тактика и
стратегия превратились в орудия науки, а наука превратилась в их помощника.
     - Но вы должны признать,  дорогой мой Шверер,  -  фамильярно проговорил
Винер,  -  что именно открытия и изобретения становятся основными элементами
тактики. Скоро ученые дадут вам возможность уничтожать врага, не видя его.
     - Я не сторонник мистера Винера,  но на этот раз он прав, - сказал Роу.
- Ученые с их лабораториями оттеснили генералов на второй план.
     Генерал заносчиво вскинул было голову,  но  тут  же  совладал со  своим
раздражением против  не  в  меру  развязного  победителя  и,  насколько  мог
спокойно, проговорил:
     - Мышление господ цивильных профессоров так  организовано,  что  они не
знают, когда следует привести в действие их собственные изобретения.
     - Этот момент никогда не определялся и военными,  - сказал отец Август.
Он  сбросил  пиджак,  расстегнул манжеты и,  закатав рукава,  воскликнул:  -
Ну-ка,  господа,  позвольте вместо этой "Устрицы" приготовить вам кое-что по
старому монашескому способу.
     Даже  Роу  крякнул,  задохнувшись от  крепкой  смеси,  которую взболтал
патер.  Обязанности бармена перешли к Августу. Настроение быстро повышалось.
Запылал даже  острый  нос  Шверера,  и  на  лоснящихся желтых  щеках  Винера
появился легкий румянец. Он воспользовался первым случаем, чтобы вернуться к
прежней теме.
     - Все старые представления о  факторах войны и победы,  вроде искусства
полководцев и  мужества армии,  дисциплины и  сытной  пищи,  румяных  щек  и
крепких икр  солдата,  -  все  это  отходит на  задний план  по  сравнению с
фактором оружия, стреляющего на тысячи километров.
     Роу лукаво подмигнул:
     - А вы не преувеличили насчет выстрела на тысячу километров и прочего?
     - Мы сможем произвести его не сегодня-завтра, если...
     - Если?..
     - ...если получим инженера Шверера, - сказал Винер.
     - Вы полагаете, - насмешливо спросил Блэкборн, - что один инженер может
заменить миллион солдат?
     Винеру хотелось изобразить на  своем  лице  презрение,  но  вместо того
черты его сделались попросту злыми,  и непримиримая зависть прозвучала в его
голосе, когда он сказал:
     - Вам не понять!.. Мы говорим о Шверере, об Эгоне Шверере!
     При этих словах генерал гордо выпятил грудь,  как если бы речь шла не о
сыне,  навсегда  потерянном  для  него.  Генерал  с  нескрываемой неприязнью
посмотрел на старого ученого,  который,  кажется, оспаривал гениальность его
отпрыска Блэкборн действительно сказал:
     - Неужели вы  полагаете,  что,  будь  этот ваш  инженер хотя бы  трижды
гением,  он  сможет  заменить народные массы,  без  участия  которых  вы  не
овладеете даже квадратным сантиметром чьей бы то ни было земли?
     - Наши снаряды...
     Блэкборн повелительным жестом остановил Винера:
     - Даже миллионы снарядов остаются только снарядами.  Не  они  воюют,  а
народ. Разве вы в этом еще не убедились на опыте последней войны? Неужели вы
не поняли, что воля народа побеждает любую технику, любые "снаряды".
     - Не понимаю, что вы имеете в виду!
     - Волю  русского народа,  поставившего на  колени  всю  немецкую машину
войны.
     Винер пожал плечами и с гримасой проговорил:
     - Мы говорим о науке и о войне, а вы занимаетесь агитацией.
     Тогда,  пренебрежительно  махнув  в  сторону  Винера  рукою,  с  видом,
говорившим "бесполезно спорить",  Блэкборн снова опустил взгляд на  закрытую
было книгу.
     - Значит,  - спросил Роу Винера, - все дело в том, чтобы добыть для вас
этого Эгона Шверера?
     - Ну,  конечно же! - воскликнул, оживляясь, Винер. - Эгон Шверер увез с
собою свои расчеты,  очень важные расчеты!  Это  звено,  которого нам теперь
нехватает. Конечно, мы восстановим его и сами, но сколько времени нам на это
нужно!  Да, Шверер нам необх