- Благодарю. Я так и сделаю.
     - А от вас я категорически требую,  - Макарчер всем корпусом повернулся
к  Ченнолту,  и поперек его лба легла глубокая складка:  -  авиационный полк
этого...
     - Вы говорите об авиации Линь Бяо?
     - Ну да...
     - Истребители Лао Кэ?
     - Истребление этих истребителей!  Если нужно,  пустите в ход то, что мы
до сегодняшнего дня держали в резерве:  наши последние модели,  наших лучших
людей. Я сейчас же дам приказ перебросить сюда эскадрилью "Иксов".
     - Я бы не делал этого,  сэр,  -  осторожно заметил Ченнолт: - нечаянная
посадка "Икса" у противника - и...
     - А  вы не допускайте такой посадки.  Я даю вам эти машины не для того,
чтобы вы дарили их красным.
     - Война все-таки война, сэр.
     - Мне  стыдно вас  слушать,  Ченнолт.  Снимите с  работы всех китайцев,
пошлите к чорту японских летчиков,  введите в действие наших парней:  у Линь
Бяо не должно быть авиации.  Понимаете, не должно быть! Если эта его авиация
мешает нашим действиям по освобождению Цзиньчжоу...
     - И Мукдена,  -  вставил было Буллит,  но Макарчер метнул на него такой
взгляд, что дипломатический коммивояжер прикусил язык.
     - Мне наплевать на Мукден! - сквозь зубы проговорил Макарчер. - Там нет
ничего,  кроме живой силы. Даже если капитуляция Мукдена угрожала бы персоне
самого старого дурака Чана -  основное внимание на Цзиньчжоу! Мы не можем за
свой счет вооружать и  снабжать красных.  И  так  уже  весь мир  с  усмешкой
повторяет слова Мао Цзе-дуна,  что его основной арсенал - Соединенные Штаты,
и главный интендант -  Чан Кай-ши.  Довольно!.. Я повторяю: если эта авиация
красных служит помехой операциям в  тылу Линь Бяо и освобождению Цзиньчжоу -
все силы на ее уничтожение. Все, что у вас есть, Ченнолт, слышите?
     - Да, сэр.
     - Если нужно,  я подброшу вам кое-что из Японии, потребую из Штатов, но
вопрос стоит ясно:  у  красных не  должно быть авиации.  Это  для нас вопрос
жизни,  вопрос  свободы маневрирования,  коммуникаций.  Вы  должны понимать,
господа,  что  если  над  головами всей этой чанкайшистской сволочи появятся
самолеты красных, то неустойчивость превратится в отступление, отступление -
в бегство. Не хотите же вы потерять все, что Америка вложила в эту проклятую
страну?
     - Не говоря уже о  дяде Сэме,  -  с  усмешкой сказал Ченнолт,  -  но не
хотелось бы потерять даже ту мелочь, что вложил сюда я сам.
     Никто не улыбнулся его шутке:  она слишком точно выражала то, что думал
каждый из них.
     - Послушайте, Ченнолт! - Макарчер произнес это таким тоном, что даже не
отличавшийся  чувствительностью  воздушный  пират  нервно  вздрогнул.  -  Не
воображайте что вы и ваши паршивые "Тигры" - нечто неотделимое от Китая!.. В
общем же я  хочу вам сказать,  джентльмены,  что следует серьезно задуматься
над   происходящим:    Цзиньчжоу   -    частность,    но   частность   очень
многозначительная и  влекущая за собою последствия гораздо большие,  чем нам
хочется. Вы хорошо понимаете: я прилетел сюда не для того, чтобы поболтать с
вами о  нескольких тысячах тонн снаряжения,  которое попадет в руки красных,
если падет Цзиньчжоу. Речь идет о Китае, о Китае в целом, о нашем пребывании
здесь!.. У меня создается впечатление, что никто здесь не отдает себе в этом
ясного отчета, Ченнолт!
     - Да, сэр?
     - Завтра ваши ребята должны доставить сюда старого Чана.
     - Вы же знаете, сэр: он в Мукдене.
     - Хотя бы он был в  преисподней!  Они должны его доставить сюда.  Его и
всю его шайку. Соберите всех главарей. Понимаете?
     - Да, сэр.
     - Баркли!
     - Да, сэр?
     - Вы  отвечаете  за  то,   чтобы  завтра  не  позже  полудня  мы  имели
возможность созвать совещание всей компании.  Нет,  нет,  не  семейный чай у
"первой леди", а такое совещание, один созыв которого дал бы им всем понять:
речь идет о том, что, может быть, послезавтра им выпустят кишки! Понятно?
     - Да, сэр.
     - Мы  беремся за  дело  засучив рукава,  или  нас  выкидывают отсюда по
первому  классу  -   такова  дилемма.  -  Он  обвел  мрачным  взглядом  лица
присутствующих.  - И клянусь небом: я сумею разделаться с теми, кто отвечает
за операцию тут,  а отвечаете вы, Баркли, и вы, Ченнолт, и все бездельники -
китайские и американские одинаково...


        "4"

     День пришел так же,  как приходили здесь,  на северо-востоке Китая, все
летние  дни:  стремительный поток  багрового света  неожиданно хлынул  из-за
горизонта и залил половину неба.  Грозное,  как ком раскаленной лавы, солнце
торопливо всплыло над холмами.
     Еще  багровели непогасшие краски зари,  а  воздух был  уже горяч.  Небо
дышало  жаром,  и  марево  начинало  подниматься над  землей.  Стебли  трав,
казалось, извивались и дрожали в струях устремлявшегося вверх воздуха.
     Тишина  висела над  степью:  ни  радостной зоревой переклички птиц,  ни
треска  кузнечиков,   -   словно  все  живое  попряталось  в   страхе  перед
надвигающимся зноем.
     С холма,  где попутная машина высадила Джойса, было видно далеко. Джойс
в  последний раз  окинул  взглядом оставшиеся позади  неприветливые просторы
Чахара и посмотрел на юг,  где простирались изрезанные отрогами Иншаня более
плодородные долины Жэхэ.  Почти десять лет провел он в  Китае и все никак не
мог  свыкнуться с  его пространствами.  Военная и  политическая обстановка в
течение того  десятилетия,  что  Джойс прожил в  этой стране,  позволила ему
познакомиться  только  с  ее  северо-западной  частью.  Население  там  было
значительно менее  плотным,  чем  в  Центральном и  Южном Китае,  и  поэтому
пространства казались Джойсу пустынными и необычайно большими.
     За  эти  годы  не  только  побелели виски  Джойса,  но  серебряные нити
пронизали и  всю  его курчавую шевелюру.  Бывали минуты,  когда он  сам себе
начинал казаться стариком.  Правда, такие минуты бывали не часты. Стоило его
пальцам,  попрежнему гибким  и  проворным,  притронуться к  струнам любимого
банджо, как забывалась седина и голос звучал попрежнему уверенно и звонко.
     Впрочем,  чаще,  чем  со  струнами,  его  пальцы  встречались теперь  с
металлическими частями моторов и самолетов.
     Девять лет Джойс провел в народных войсках,  странствовал по западным и
северным  провинциям  Китая  вместе  со  школой  командиров,   выполнял  все
обязанности, какие возлагала на его плечи жизнь.
     В  первые  годы  этих  странствований Джойс  при  каждом удобном случае
справлялся,  не  знает ли  кто-нибудь местонахождения госпиталя,  в  котором
работает приехавшая из Америки китайская фельдшерица Кун Мэй.
     - Такая красивая, с родинкой над переносицей, - неизменно прибавлял он,
как если бы эта примета могла освежить чью-либо не в меру короткую память.
     Наконец Джойс потерял надежду отыскать Мэй и перестал справляться.  Для
него было неожиданной радостью,  когда он  однажды обнаружил Мэй в  одном из
госпиталей Народно-освободительной армии.
     Но долгожданная встреча не принесла Джойсу утешения:  перед ним была не
та  Мэй,   с  которой  он  однажды  ночью  расстался  в  Улиссвилле.  Вместо
неуверенной и в себе и в своем будущем девушки он увидел врача, исполненного
энергии  и  веры  в  свое  дело  и  в  свои  силы,  человека с  окончательно
сформировавшимися  взглядами  на  жизнь  и  с  ясной  судьбой.  Джойсу  даже
почудилось было, что Мэй забыла свое прошлое.
     - Мне хочется, - мечтательно сказала она Джойсу при их первой встрече в
Китае,  -  когда-нибудь вернуться в  Штаты,  чтобы рассказать американцам не
только о  том,  как  они  виноваты перед китайским народом,  но  на  примере
китайцев доказать им,  что значит вера в  силы народа,  в силы революции,  в
победу над эксплуататорами,  когда народ бесповоротно решает сбросить их  со
своей шеи...
     После этой первой встречи Мэй,  по  просьбе Джойса,  получила перевод в
санитарную часть школы.  Но и  Джойс и сама Мэй очень скоро поняли,  что это
было ненужным шагом Джойс не  сразу решился взять ее руки в  свои.  А  когда
взял,  то ее маленькие, загрубевшие от непрестанного мытья ладони безучастно
лежали в его больших черных руках.
     Скоро Мэй попросила перевода обратно в  действующую армию.  Ее  сделали
врачом  формируемого авиационного полка  -  первой  боевой  воздушной  части
Народно-освободительной армии Китая...


     Глядя на юг,  где был расположен авиационный полк, Джойс думал о Мэй, и
ему казалось, что дело вовсе не в том, что между ним и ею порвалась какая-то
нить,  а просто они отвыкли друг от друга и,  может быть,  он не нашел слов,
которые должен был  ей  сказать.  И  вот сегодня,  когда он  снова увидит ее
здесь, непременно найдет эти слова. Все станет на свои места.
     На юге,  где небо,  сливаясь с  землею,  переходило в желтовато-зеленую
мглу, нет-нет, и в косом луче солнца вспыхивала полоска Ляохахэ. В ее долине
прятались аэродромы полка.  Острый глаз негра различал на желтом склоне горы
темные норки пещер, служивших летчикам жилыми и служебными помещениями.
     Джойс сидел ссутулившись,  втянув голову в плечи. Над его головой целым
облаком висели комары.  Их  гудение было  единственным звуком,  который негр
слышал сейчас в  этой  мертвой долине.  Напрасно он  то  и  дело  с  досадою
взмахивал рукою,  -  комары не улетали. От их уколов зудели лицо, шея, руки.
Не спасал от них и заправленный под фуражку платок. Насекомые жадно облепили
каждый  клочок  незащищенного тела,  жалили  сквозь  платок,  забирались  за
воротник рубашки,  в рукава.  Их уколы заставляли механика то и дело ударять
себя по лицу, размазывая кровь.
     С  запада,  куда  убегала желтая лента  дороги,  давно  уже  пора  было
появиться попутному грузовику,  на  котором Чэн  должен  был  догнать Джойса
Машина,  довезшая самого механика, не могла намного опередить этот грузовик.
Между тем прошел уже целый час,  как негра высадили тут на съедение комарам,
а летчика все не было.
     Если бы  Джойс не  уговорился с  Чэном ждать его тут,  солнце и  комары
давно  прогнали бы  его  с  холма и  он  отправился бы  к  виднеющимся вдали
пещерам.
     Наконец на западе взметнулось желтое облачко,  неожиданное и  кудрявое,
как дым от взрыва.  Оно росло, растекалось вдоль горизонта, потом изогнулось
змеей и  повернуло к  холму,  на котором сидел Джойс.  Негр сошел к дороге и
поднял руку.
     Машина,  скрипя тормозами,  остановилась.  Джойс  с  трудом различил ее
очертания в  облаке пыли:  серо-желтой была  вся  машина -  от  радиатора до
колес.  Только болтавшаяся возле кабины шофера камера с запасной водой алела
мокрой резиной.  Через минуту грузовик тронулся и снова исчез в вихре тонкой
лессовой пыли. Джойс увидел стоящего посреди дороги Чэна.
     Летчик не  спеша вынул платок,  отер лицо и  посмотрел на грязный след,
оставшийся на полотне.
     - Помыться бы... - со вздохом проговорил он.
     - Ванны пока еще у янки.
     После короткого молчания Чэн сказал:
     - А знаете, кого я сегодня тут увидел? Смотрю, кто-то пылит на японской
керосинке, пригляделся... Как думаете, кто?
     - Я тугодум.
     - Фу Би-чен!
     - Фу?  -  Джойс в недоумении пожал плечами.  - Наш бывший командир, ваш
незадачливый ученик?
     - Да, наш "пехотный летчик" собственной персоной.
     - Наверно,  работает здесь  по  административной или  по  хозяйственной
части.  Небось,  характеристика,  что вы ему дали в школе, навсегда отбила у
него охоту летать.
     - Вы  говорите так,  словно я  получил от  этого  удовольствие.  Должен
сказать,  что  каждый  неудачный ученик  для  нашего брата,  инструктора,  -
большое огорчение!.. Списывая его из школы, я выполнял свой долг.
     - Значит, все-таки на протекцию по хозяйственной линии тут рассчитывать
не приходится, - шутливо проговорил Джойс.
     Пока  они  прошли расстояние,  оставшееся до  пещеры штаба,  Чэн  успел
перебрать в памяти все,  что было связано с учлетом Фу Би-ченом. Пожалуй, из
всех  "трудных"  курсантов,  которые  прошли  переподготовку  за  время  его
инструкторской работы,  этот был самым "трудным".  И  не  потому,  что,  как
некоторые другие учлеты,  Фу был лишен данных,  необходимых летчику вообще и
истребителю  в  частности;   напротив,   он  быстро  вспомнил  теоретические
предметы,  в  воздухе  машина  была  ему  послушна,  отработка сложных фигур
высшего пилотажа всегда оценивалась у Фу отметкой "отлично". Но этот ученик,
еще  прежде  чем  он  получил хороший авиационный боевой опыт,  дающий право
высказывать свои суждения,  заговорил о собственной "теории" воздушного боя!
Он  утверждал,  будто  первым  условием победы  в  современном воздушном бою
истребителей  является  не  искусство  индивидуального  боя,   а   овладение
групповым полетом и даже групповым пилотажем.
     Это  открытие удивило Чэна  потому,  что  он  видел Фу  Би-чена в  роли
пехотного командира и  знал  его  спокойное бесстрашие и  рассудительность в
бою.  Но мог ли Чэн молчать и не сказать командованию того, что сказал тогда
о Фу:  "Боится!" И Чэн нисколько не раскаивается. Его совесть перед народной
авиацией,  его  совесть перед партией,  преданность которой управляет каждым
его поступком,  чиста...  Правда,  Фу  только твердил,  что по мере усиления
народной боевой авиации встречи истребительной авиации утратят вид одиночных
боев  и  сделаются  настоящими  воздушными  сражениями.  Но  эти  настроения
"теоретика" показались тогда Чэну вредными.  Если бы такая "теория" заразила
других учеников,  они,  вместо того чтобы учиться по утвержденной программе,
тоже начали бы рассуждать о предстоящей истребителям войне "в массах"...
     Внезапно Чэн прервал свои размышления восклицанием:
     - Вы знаете, Джойс, ваша приятельница Кун Мэй здесь.
     - Товарищ Кун Мэй...  -  Джойс с напускным равнодушием пожал плечами: -
Знаю...
     Приблизившись  к  пещерам,   они  разошлись:  Чэн  пошел  представиться
начальнику штаба.
     Начальник штаба Ли Юн оказался крепким, подтянутым человеком, с широким
костистым  лицом.   Гладко  выбритый  шишковатый  череп  сверкал  от   мази,
предохранявшей  от   укусов  комаров.   Лицо  Ли  Юна  поражало  собеседника
неизменным спокойствием.  Даже  тогда,  когда  он  говорил,  суровые складки
вокруг его рта,  казалось, оставались неподвижными. Лишь изредка нервный тик
пробегал по левой щеке.  Быстрая, как молния, складочка залегала вдруг между
ухом и  глазом и  тут же исчезала.  Казалось,  что начштаба слегка подмигнул
левым глазом и  тотчас старательно согнал с  лица это слабое подобие улыбки.
Черты  снова  обретали обычную неподвижность.  Но  через несколько минут Чэн
понял,  что подмигнуть левым глазом Ли  Юн  никак не может:  этот глаз был у
него поврежден и оставался совершенно неподвижным.
     Говорил Ли  Юн  спокойно,  ровным  голосом.  Фразы  его  были  круглые,
законченные и,  как показалось Чэну,  не в  меру причесанные.  Словно Ли Юн,
тщательно продумывая их, подбирал слова. Это делало его речь медлительной.
     Ли Юн показался Чэну сухарем и педантом.


     Тем  временем  Джойс  откинул  цыновку  у  входа  в  пещеру,  служившую
помещением для санитарной части полка. Мэй сидела, склонившись над столиком,
и писала. Солнечный свет, падавший сквозь деревянную решетку передней стены,
освещал ее  волосы,  наполовину прикрытые белой  косынкой.  Вся  обстановка,
запах лекарств,  да  и  самый вид Мэй в  плотно застегнутом халате показался
Джойсу необыкновенно строгим.
     Мэй  обернулась на  шум  шагов,  увидела  Джойса,  спокойно поднялась с
табурета и так же спокойно протянула ему руку.
     - Надолго к нам?
     Желая попасть ей в тон, Джойс с такою же сдержанностью ответил:
     - Совсем.
     - Совсем... сюда? - переспросила Мэй.
     - Как  же  иначе?  -  сказал Джойс.  -  Не  быть  здесь,  когда подошли
решительные дни?.. К тому же американской техники тут становится все больше.
     - Я рада...  я очень рада!  -  и сжала его руку.  Потом тихо,  как бы в
нерешительности,  прибавила:  -  Но  должна тебе сразу сказать:  здесь очень
трудно... У тех много машин, у наших мало, да и людей нехватает.
     - Справимся!..  А скажи,  разве не хорошо это вышло, что я попал именно
сюда, где ты?
     - Да,  это хорошо... - как ему показалось, рассеянно проговорила она. -
А что... в школе?
     - Меня больше занимает, что делается здесь.
     - Народная армия  сделает свое  дело!..  Знаешь,  только столкнувшись с
американской помощью Чан  Кай-ши,  я  поняла,  что  ваши фашисты хотят новой
войны  и  готовят к  этому  рядовых американцев.  Они  используют для  этого
страшную школу,  какой является для них война в  Китае.  Они превратили нашу
страну  в  огромный  полигон,  на  котором  испытывают  свою  технику,  даже
тренируют свои американские войска.  Они строят базы,  аэродромы, подводят к
ним дороги. Эти преступники знают, чего хотят!..
     - Кстати,  о войне,  - сказал Джойс: - какой-то китайский врач в дороге
говорил мне,  что,  по  его мнению,  местные условия очень трудны для нашего
брата.  Что за  нежности!  Можно ли  серьезно говорить о  том,  что здоровый
мужчина неспособен привыкнуть к любым условиям?
     - Именно летчику-то тут и трудно,  -  сказала Мэй.  -  Особенно трудно.
Страшная жара днем и ночью, без малейшей передышки, тучи комаров...
     - Вот-вот, только этого еще недоставало: чтобы летчики боялись комаров!
     - А  что ты думаешь!  Посмотри на свое лицо:  оно,  наверно,  зудит.  А
руки...
     - Но я не собираюсь бежать отсюда!
     - А  вот  когда летчик не  может сомкнуть глаз из-за  того,  что жилище
наполнено проклятыми насекомыми,  когда он  не  может без  содрогания надеть
кислородную маску,  когда натянуть перчатки для него страдание, когда комары
доведут  его  нервную систему до  того,  что  он  станет  раздражаться из-за
каждого пустяка?..
     - Война есть война,  -  жестко ответил Джойс.  - Что необходимо летчику
для того, чтобы существовать и драться в любых условиях, в любой обстановке?
По-моему,  одно: знать, что это нужно. Народ, партия приказали: "Иди, дерись
там!"  Иди и  дерись.  Смалодушничал -  дезертир,  изменник...  Точка зрения
простая и ясная.
     С очевидным желанием переменить разговор Мэй начала рассказывать:
     - Тут один парень...
     - Американец?
     - Нет, индус... Он очень страдал из-за того, что его эвакуировали.
     - Летчик?
     - Да.
     - Его отослали?
     - Командир отослал. Считал его "воздушным гимнастам". У нас тут на этот
счет своя точка зрения.
     - Ты что-нибудь путаешь,  -  проговорил Джойс. - В истребительной части
не  могут бранить летчика за  то,  что  он  хорошо владеет машиной.  Небось,
парень выкинул что-нибудь неподходящее.
     - Может быть. Однако здесь царит своя теория.
     - Какая же?
     - Командир  считает,  что  от  истребителя,  в  особенности от  впервые
попадающего на  войну,  требуется не  только умение один  на  один драться с
противником, а главное - умение прикрыть товарища...
     - Кто  же  станет  отрицать необходимость прикрывать товарища?  Но  как
можно  говорить,  что  для  истребителя не  является  первейшим правилом боя
бросаться на противника и  бить его везде и  всюду,  во всяких условиях и  в
любом положении?.. - Джойс пожал плечами. - Нет, ты что-то путаешь, дорогая!
     - А на той стороне много американцев,  - вдруг сказала она. - Настоящие
воздушные гангстеры... Сам увидишь в первом же бою.
     Джойс смутился:  ему  не  очень хотелось говорить Мэй,  что  хотя он  и
переучился на истребителя, но сюда приехал опять простым механиком.
     - Теперь приходит так  много американских трофеев,  что  я  тут гораздо
нужнее как механик.
     - Да, но...
     - Разве мне самому приятно торчать на земле,  когда я мог бы летать? Но
раз нужно -  значит, нужно. Коммунисту было бы не к лицу спорить с китайским
командованием.  Именно потому,  что оно китайское. И именно потому, что янки
так отвратительно ведут себя в  Китае,