ее левою рукой за воротник блузки у самого горла.
     Она молчала. Он еще и еще раз ударил ее по лицу.
     - Вместо того  чтобы благодарить меня  за  то,  что  я  избавил тебя от
необходимости следить за твоим милым,  решила предать меня?  -  Он несколько
раз тряхнул ее  за воротник так,  что голова ее билась о  дерево.  Но она не
чувствовала боли,  словно все в ней вдруг опустело и нечему стало болеть.  У
нее нехватило сил поднять руку и оттолкнуть его.  Все ее тело обмякло, стало
чужим.  Присутствие Штризе было  единственно реальным,  -  таким  огромным и
страшным,  что не было смысла ни искать защиты, ни оправдываться, ни хотя бы
плакать.
     Реакция наступила внезапно и  именно  тогда,  когда  Штризе думал,  что
уничтожил волю Эльзы,  унизил ее  настолько,  что она уже не  посмеет больше
сопротивляться даже в мыслях. Вспышка произошла после того, как он сказал:
     - Если ты не сумеешь восстановить отношения с  Мартой,  я заставлю тебя
заняться Эгоном.  И  уж у  меня те данные,  которые ты будешь приносить,  не
пропадут, - я сумею обратить их против твоего гуся!..
     - Не буду,  ни слова не буду тебе говорить! Никому из вас! Ни об Эгоне,
ни о Марте... Будьте вы все прокляты!
     Она  с  такой силой ударила его кулаком в  лицо,  что он  на  мгновение
опешил,  но в следующий миг она лежала на земле,  и удары ногою заставили ее
корчиться от боли и ужаса.
     Пауль понял, что на этот раз она добита.
     Тяжело дыша, не столько от физических усилий, сколько от переполнявшего
его бешенства, он закурил и сказал лежавшей, сжавшись в комок, девушке:
     - Не  думай,  что  тебе  удастся  нас  провести.  Если  бы  я  мог  это
предположить,  уже пять минут тому назад из тебя вылетел бы дух!  И запомни:
ты  доведешь до  конца дело  с  Мартой,  и  тогда я  не  буду  мешать твоему
"счастью" со  Шверером,  либо тебе придется помочь мне затянуть петлю на его
собственной шее.  Вот и  все.  -  Он смял недокуренную папиросу и совершенно
спокойным тоном,  словно заканчивал обычный разговор,  произнес:  - Завтра я
должен знать,  как Марта выполнила мое поручение относительно Кропачека... И
довольно мелодрам. Отправляйся домой. Но так, чтобы никто тебя не видел.
     С  минуту он стоял,  глядя на нее сверху вниз,  потом молча повернулся,
чтобы уйти. Эльза медленно поднялась.
     - Никогда...  ни одного слова!  -  хрипло выкрикнула она.  - Я ненавижу
тебя, ненавижу всех вас!
     Она  собрала силы,  словно намереваясь нанести удар,  и  плюнула ему  в
лицо.  Сквозь застилавшие взгляд слезы она смутно видела,  как Штризе поднял
руку, но, вместо того чтобы нанести ей смертельный удар, которого она ждала,
он только растерянно вытер лицо.
     Эльза, шатаясь, побрела прочь.
     И все время,  пока она удалялась от него,  ей казалось, что вот сейчас,
прежде чем она сделает следующий шаг,  горячий удар пули в  спину швырнет ее
лицом вперед...  Только горячий удар в спину - ничего больше... Говорят, что
пуля долетает раньше, чем звук выстрела...
     Но не было ни пули, ни выстрела.


                                     10

     На следующий день,  сидя за рулем, Лемке не мог думать ни о чем другом,
кроме слышанного ночью.
     Что было делать?..  Что делать,  что делать?  Открыть все генералу?  Он
сочтет его  за  сумасшедшего,  а  Кроне  немедленно отправит его,  Лемке,  к
праотцам и  организует новое  покушение.  Сделать сообщение чешским властям?
При  его  положении генеральского шофера,  при  том,  что у  него в  кармане
паспорт на имя Курца? Чешские власти откроют все англичанам. Они постараются
оградить себя от  возможных случайностей с  этою проклятой сумочкой.  А  как
только его,  Лемке, участие в этом деле будет открыто, он простится с местом
возле генерала,  на  которое его  поставила партия и  которое уже никогда не
удастся занять ни одному ее члену...
     Предоставленный себе  в  таком неожиданном и  необычном деле,  чувствуя
огромную ответственность,  которая свалилась на  него,  Лемке  искал выхода.
Самым  правильным  было   бы   связаться  в   Либереце  с   коммунистической
организацией и  посоветоваться о  дальнейших действиях.  Дело  было большим,
политическим,  - он не должен был действовать изолированно от партии. Но как
быть и  тут с его нелегальным положением?  Пожертвовать и поставить крест на
возвращении в Германию?..
     По  прибытии  в   Либерец  он  бросился  на  поиски  местного  комитета
коммунистической партии Чехословакии.  Но  нашел его  помещение опечатанным:
руководство партии в  пограничных районах,  приготовившись к приходу немцев,
ушло в подполье.  Искать его в положении Лемке было бы безнадежным занятием.
Приходилось действовать в одиночку.
     Лемке в подавленном настроении возвращался в гостиницу "Золотого льва",
когда увидел впереди себя двух мужчин. Некоторое время он шел вслед за ними,
машинально  разглядывая их  спины.  Но  чем  больше  он  смотрел  на  фигуру
небольшого коренастого крепыша, тем увереннее мог сказать, что он его знает.
Лемке прибавил шагу и,  поравнявшись с крепышом, узнал в нем Августа Гаусса,
с  которым встречался в Берлине как с участником антигитлеровского подполья.
При виде Лемке патер было смутился, но быстро оправился и сказал:
     - Сама судьба посылает мне вас!
     А его спутник остановился, глядя на часы.
     - Мне пора, - сказал он и, сделав приветственный жест, исчез за углом.
     По манерам Роу Лемке сразу определил в  нем иностранца и  подозрительно
спросил Августа:
     - Кто это?
     - Английский товарищ.
     - Антифашист?
     - Прогрессивный журналист.  Надеется  "разоблачить  здесь  двойственную
политику британского кабинета в отношении Чехословакии.
     Лемке уже почти не слушал патера. Он лихорадочно соображал: присутствие
здесь  левого английского журналиста в  тот  момент,  когда  будет  раскрыта
махинация Кроне, могло бы принести пользу. Но сказать ли обо всем патеру или
только намекнуть?.. Он решился:
     - Мне нужно вам кое-что сказать.
     - Любое кафе... - начал было патер, но Лемке перебил:
     - Нет, нет, сядем где-нибудь на бульваре... Дело, знаете ли, такое... -
Он настороженно огляделся.
     Через несколько минут они сидели в уединенной аллейке парка.  Лемке,  с
трудом скрывая волнение,  поделился "своими подозрениями" о том,  что,  "как
ему кажется",  может быть устроено покушение на  англичан и  Шверера.  Он не
ожидал, что его слова произведут на патера такое сильное впечатление: Август
изменился в лице,  он даже не пытался скрыть,  что озадачен. После короткого
размышления он  предложил встретиться вечером  в  гостинице,  причем  обещал
привести  с  собою  нескольких местных  друзей.  Попрощавшись,  он  поспешно
удалился.
     Сидя в дешевом ресторанчике, Лемке из разговоров местных жителей узнал,
что неподалеку расположен Вацлавский самолетостроительный завод - тот самый,
на котором служили Зинн и Цихауэр.  Какая досада! Как мог он не взглянуть на
карту!
     Лемке помчался на телеграф. Неужели было упущено время, чтобы связаться
с товарищами и до прихода террористки вызвать их сюда?  Зинн и Цихауэр!  Вот
кто нашел бы путь к местным товарищам по партии,  вот с чьею помощью была бы
предотвращена ужасная провокация!
     Телеграмма,  посланная Лемке,  была лаконична,  но  друзья,  достаточно
хорошо знавшие его спокойствие,  должны были понять необычную тревожность ее
тона и,  бросив все, примчаться сюда. А что, если их нет дома или на заводе?
Что,   если...  Их  было  столько,  этих  коварных  "если",  что,  рассуждая
хладнокровно, нечего было и надеяться на приезд друзей.
     Время  шло.  Лемке  поспешил в  гостиницу,  чтобы не  пропустить приход
Сюзанн.  Он  не  боялся ошибиться,  так  как  хорошо знал  француженку:  ему
приходилось возить ее с Отто в генеральском автомобиле.
     Вскоре приехал лорд Крейфильд.  Он  был  в  отличном расположении духа:
осмотренная им свиноводческая ферма превзошла ожидания и  постановкой дела и
породами свиней.
     - Просто не  ожидал,  что эти чехи так понимают дело,  -  с  удивлением
сказал он брату.
     - Не  знаю,  что  они понимают в  свиньях,  но  в  собственных делах их
министры понимают не больше свиней! - раздраженно проговорил Монтегю, только
сегодня узнавший, что нет никакого смысла ехать на Вацлавские заводы - немцы
перехватили их у него под носом и уже хозяйничали там.
     Бен, блаженно улыбаясь и не слушая брата, продолжал:
     - Быть может,  я даже не поеду завтра в Прагу. Я купил тут изумительную
пару.  Она  словно  сошла  с  полотна  Рубенса.  Ты  представляешь себе  эту
прелесть?


     А  Лемке не отходил от окошка своей маленькой комнатки в третьем этаже.
Его  взгляд был  прикован к  подъезду "Золотого льва".  Кто появится раньше:
Зинн и Цихауэр или Сюзанн?
     К  своему удивлению,  он увидел,  что напротив гостиницы появился Роу и
стал  прохаживаться от  угла  и  до  угла короткого квартала.  А  еще  через
несколько минут появился и патер Гаусс.  Он казался идущим в одиночестве, но
Лемке тут  же  понял,  что  те  четверо,  что  следовали парами в  некотором
отдалении от  него,  и  есть его  друзья.  Следом за  патером они  исчезли в
подъезде гостиницы. Но странно: патер и его друзья не поднимались к Лемке...
Неужели Зинн и Цихауэр не приедут?  Лемке сам не знал, что именно, но что-то
ему все больше не нравилось в  поведении патера.  Если бы Август не знал уже
всего,  Лемке предпочел бы  теперь сохранить тайну про себя и  действовал бы
один.
     Лемке  глянул  поверх  крыш  на  видневшуюся вдали  башню  магистрата с
часами: могут ли еще приехать Зинн и Цихауэр?
     Едва  его  взгляд вернулся к  улице  перед гостиницей,  он  понял:  все
кончено. По той же стороне, где прогуливался Роу, шла рыжеволосая Сюзанн. Но
что это? Почему Роу с такой нарочитой внимательностью рассматривает витрину?
Почему  француженка  с  таким  подчеркнуто безучастным видом  отвернулась от
журналиста? Неужели они знают друг друга? Что все это значит?
     Новое сомнение вползло в сознание:  не кроется ли тут подвох? Ведь если
его втянут в  какую-нибудь историю,  гестаповцам останется только докопаться
до  того,  что  он  вовсе не  Курц.  Можно себе представить,  какой шум  они
поднимут тогда  вокруг всего дела:  "Коммунисты убили британских эмиссаров и
немецкого генерала!"  Чтобы  избежать  этого,  он  готов  был  отказаться от
участия в  деле...  Но  нет,  его  долг  -  сделать все  для  предотвращения
провокации!
     Лемке  выбежал в  коридор и  сразу  встретился взглядом с  пятью парами
устремленных на  него внимательных глаз.  Патер и  все  его  спутники тотчас
вскочили. Август проворно взбежал по лестнице.
     В конце коридора послышался шум.  Отворилась дверь в комнату Отто, и он
вышел, предшествуемый Сюзанн.
     - Угодно вам начать с генерала или вы сначала пройдете к англичанам?  -
громко проговорил он.
     Но  прежде чем  француженка успела ответить,  Лемке  был  перед  нею  и
повелительно проговорил:
     - Ваш зонтик и несессер.
     Он  видел испуг на  ее лице,  слышал возглас удивления патера,  заметил
растерянную  физиономию  Отто.  Едва  сдерживая  себя,  чтобы  не  выхватить
смертоносный снаряд,  он  осторожно,  но  настойчиво потянул изящную кожаную
сумку из рук Сюзанн.  Растерянность ее была так велика, что она остановилась
и испуганно посмотрела на Отто.  Но и тот не знал,  что следует делать,  так
как не понимал,  чему приписать странное поведение шофера.  У Отто мелькнула
трусливая мысль, что заговор Кроне открыт какой-то другой секретной службой,
представителем которой является Курц.  Что  мудреного в  том,  что,  скажем,
Александер или кто-нибудь еще,  о  ком он,  Отто,  не имеет и представления,
держит возле отца секретного агента в лице шофера?
     Прежде чем  Отто  нашелся,  что  сказать или  сделать,  Лемке сбежал по
лестнице, сопровождаемый четырьмя молчаливыми спутниками патера. На какое-то
мгновение он  задержался в  вестибюле,  не  зная,  куда  девать снаряд,  но,
вспомнив, что патер собирался отвезти его в лес, решил именно так и сделать.
Прямо против дверей гостиницы стоял таксомотор.  Но когда вышел Лемке, шофер
не  сделал  обычного в  таких  случаях  движения,  чтобы  услужливо отворить
дверцу,  пока  вслед за  Лемке не  выбежали те  четверо.  Только тогда шофер
распахнул дверцу, и Лемке почувствовал, как его втолкнули в машину. Это было
сделано с  тою  профессиональной ловкостью и  силой,  по  которой можно было
сразу  угадать гестаповцев.  В  следующее мгновение двое  из  них  сидели по
сторонам Лемке и платок с хлороформом был прижат к его губам...


     Роу  недоуменно посмотрел вслед  такси  и  пошел следом за  вышедшим из
подъезда гостиницы патером.
     - Что за чертовщина? Мне показалось, что они увезли бомбу.
     Патер раздраженно повел плечами:
     - Все провалилось!
     От неожиданности Роу даже остановился.
     - Что вы сказали?
     - В дело вмешались коммунисты.
     - Коммунисты?  Эти  молодцы с  такси  были  больше  похожи  на  агентов
гестапо!
     - Ах, это какая-то невозможно путаная история. Я ничего не могу понять,
- в отчаянии проговорил Август. - Давайте выпьем по кружке пива, а то у меня
от досады перехватило горло.
     - Вечная история,  - недовольно пробормотал Роу. - Стоит вам взять дело
в свои руки -  и оно блистательно проваливается. Все-таки немецкая служба ни
к чорту не годится!
     Август дипломатично молчал.  Он пытался решить для самого себя: которой
же  из двух секретных служб принадлежит большая часть его самого?  Но тут же
он  вспомнил,  что,  кроме англичан и  Кроне,  он  служит еще  Александеру и
ватиканской курии... Было бесполезным занятием разбираться в том, которой из
четырех разведок он принадлежал,  - каждая имела на него ту долю прав, какая
определялась числом серебреников,  за  которые он  продавал ей интересы трех
других...


     Двумя часами позже,  когда Зинн и  Цихауэр подошли к подъезду "Золотого
льва", перед ним стоял хорошо знакомый им обоим генеральский "мерседес".
     - Только не  очень афишируй свое знакомство с  Францем,  -  сказал Зинн
ускорившему шаги Цихауэру.
     - Просто попрошу огонька, - ответил Цихауэр, заранее улыбаясь при мысли
о встрече с другом.  Но улыбка застыла у него на губах: за рулем "мерседеса"
сидел незнакомый человек.
     Однако отступать было уже невозможно.
     - Не  найдется ли огонька,  приятель?  -  И,  когда папироса затлелась,
тихонько: - Недавно на этой машине?
     - А тебе что? - подозрительно спросил шофер.
     - Да ничего... Просто видел на ней утром другого водителя.
     Шофер подозрительно оглядел Цихауэра и перевел взгляд на Зинна.
     - А вам,  друзья,  не нужен ли часом Бодо Курц?  - И прежде чем Цихауэр
нашелся,  что ответить, шофер крикнул в растворенную дверцу гостиницы: - Тут
двое спрашивают Курца!
     Из подъезда поспешно выскочил субъект,  с которым ни Зинну, ни Цихауэру
не нужно было быть знакомым, чтобы сразу опознать в нем гестаповца.
     - Вот эти двое, - пояснил шофер.
     - Заходите,  ребята,  в отель, - с подозрительней любезностью предложил
агент,  но,  видя,  что они не намерены принять его приглашение,  сказал.  -
Ладно,  подождите минутку,  я  сейчас позову Курца,  -  и поспешно скрылся в
подъезде.
     Зинн и Цихауэр переглянулись. Им не о чем было даже советоваться: Лемке
тут не было. Оставалось только поскорее исчезнуть.


                                     11

     Цихауэр  с  увлечением работал над  портретом Марты.  Этот  неожиданный
заказ был для него не только подспорьем к заработку на заводе, но и отдыхом.
Сангвина  отлично  передавала золотисто-коричневое освещение осеннего парка,
на фоне которого девушка стояла, опершись о балюстраду веранды.
     Сегодня,  прежде чем  взяться за  работу,  художник долго вглядывался в
лицо Марты.  Неужели он так непозволительно проглядел в  ее чертах выражение
озабоченности, граничащей с растерянностью? Не может быть! Этой горечи в них
прежде не было. Совсем иными стали и глаза.
     - Вы нездоровы? - спросил он.
     Она взглянула на него с испугом.
     - Что вам вздумалось?
     - Глаз художника - глаз врача.
     Марта опустила голову.
     - Это скоро пройдет.
     Она боялась взглянуть на художника:  он угадает, что она лжет. Не могла
же  она признаться Цихауэру,  что не знает покоя от непрестанных атак Пауля!
Все,  что до сих пор было содержанием ее жизни, он называет ошибкой, чуть ли
не  преступлением.  Он  хотел,  чтобы она перестала любить тех,  кого любит,
верить тому,  что было для нее святым,  забыла родной язык!  Пауль стремился
разрушить светлый мир ее  молодости и  заставить ее  построить что-то новое,
смутное и  мрачное.  Скажи ей  все это кто-нибудь другой,  она сочла бы  его
сумасшедшим, но ведь это был Пауль!
     В  его  устах  истерические выкрики о  мировом господстве расы  господ,
утверждаемом огнем и железам, звучали для нее мужественным кличем войны. Она
сознательно  закрывала  глаза   на   то,   что   Пауль   иногда   откровенно
проговаривался о  желании захватить место  ее  отца,  делала вид,  будто  не
слышит или  не  понимает этого.  Когда Пауль был рядом,  говорил,  держал ее
руку,  ей казалось невероятным, что она могла когда-нибудь сомневаться в его
правоте.
     Ярош?
     При воспоминании о Яроше она терялась.
     Был ли Пауль умнее Яроша? Нет. Красивей? Нет. Может быть, мужественней,
сильней? Тоже нет.
     И все же Пауль был Паулем, - тем, кем он был.
     Шло время,  влияние Пауля вытесняло все остальное из ее сознания. Марта
и  сама не  могла бы уже сказать,  действительно ли такой вздор утверждение,
будто  Пауль призван господствовать над  чехами,  даже  над  ее  собственным
отцом?  Уж  не совершила ли ее мать и  в  самом деле ошибки,  выйдя замуж за
чеха,  что  сделала ее,  Марту,  только наполовину немкой?  Мысль о  чешской
крови, текущей в ее жилах, начинала преследовать ее, как кошмар. Чем дальше,
тем менее странными и страшными становились для нее напоминания Пауля:
     - Забудь о своей чешской крови!
     Было даже приятно слушать, когда он иногда милостиво бросал:
     - К счастью, ты все-таки дочь немки, - значит, больше немка, чем чешка!
     Ей и в самом деле начинало представляться счастьем не то, что ее мать -
это мать, какою она знала ее и беспредельно любила с детства, а то, что пани
Августа немка...
     - Или вы перестанете думать о том,  что у вас на душе, или мне придется
начинать новый портрет, - донесся до нее откуда-то из бесконечной дали голос
Цихауэра.
     - Разве у вас не бывает дум,  от которых вы не можете уйти?  - спросила
она.
     - Но я не могу вложить в один портрет два внутренних мира!
     Марта подошла к мольберту и вгляделась в свое изображение. С картона на
нее глядело ее беззаботное прошлое, то, чего уже не было и никогда не будет.
Портрет той Марты, какой она была теперь, нужно было писать сызнова.
     - Может быть, вы и правы. Лучше вернуться к началу.
     Она хотела сказать это твердо и  весело,  как всегда говорит Пауль,  но
слова  прозвучали  такой  тоской  и  жалобой  на  невозможность  возврата  к
потерянному, что Цихауэр отодвинул мольберт.
     Может  быть,  потому,  что  Цихауэр сумел проникнуть во  внутренний мир
Марты,  а может быть,  и потому,  что после ссоры с Эльзой у нее не осталось
никого,  кому  она  могла бы  сказать хоть  несколько откровенных слов,  она
рассказала ему кое-что.  Разумеется,  далеко не  все,  но достаточно,  чтобы
понять происходящее с  нею.  О  том,  кто такой Штризе,  он  знал от рабочих
завода.  "Слава" тянется за  людьми,  подобными Штризе,  как  темный  шлейф.
Короче говоря,  Цихауэр вместе с  вацлавскими рабочими знал о нем почти все,
что было известно и рабочим далеких немецких заводов в Травемюнде.
     После разговора с  Мартой сеансы приняли новый характер:  Цихауэр решил
объяснить Марте, кто такой Штрчзе и на кого он работает.