адывать,  к  кому из них относятся его слова,  произносимые все
тем же, раз навсегда для всех обстоятельств усвоенным вкрадчивым голосом. По
мере того как инструкции,  относящиеся к  кому-либо из  них,  заканчивались,
папа  едва  заметным кивком головы отпускал его  и  приступал к  наставлению
следующего.
     Монсеньор     Винченцо-Бианки-Канлиэзи,     управляющий    апостольской
канцелярией,  уже удалился, чтобы заготовить рескрипт о пожаловании генералу
Евгению Фану ордена святого Григория Великого третьего класса за гражданские
и военные заслуги перед святым престолом и католической церковью.
     Вторым был  отпущен монсеньор Доменико Тардини -  секретарь конгрегации
чрезвычайных дел.  Его скромная задача заключалась в том,  чтобы пересказать
статс-секретарю,  кардиналу  Мальоне,  содержание беседы  папы  с  китайцем,
которую монсеньор Тардини слушал  из-за  кустов.  Мальоне предстояло принять
срочные меры к тому,  чтобы отменить все займы,  выданные Фану американцами,
задержать  транспорты  закупленного им  оружия  и  открыть  государственному
департаменту США  истинные намерения Фан  Юй-тана в  отношении американцев в
Китае.
     В   небольшом  кабинете  Пия  остался  секретарь  священной  инквизиции
кардинал Франческо Сельваджиани.  Он  стоял  поодаль  от  письменного стола,
сложивши руки  на  животе и  привычными пальцами машинально перебирая четки.
Лицо его при этом ничего не  выражало.  Вероятно,  вот так же,  по  привычке
двигая  челюстями,  американский клерк  жует  резинку,  далекий  мыслями  от
надоевшей ему работы. Только тогда, когда дверь затворилась за Тардини и Пий
молчаливым движением подбородка указал старику на кресло напротив себя,  тот
уселся и  сунул  четки в  широкий карман сутаны.  Несколько минут в  комнате
царило молчание. Наконец Пий бросил:
     - Что нам с ним делать?
     Пристально глядя  в  лицо  папы,  старый  кардинал пытался отгадать его
намерения, чтобы не попасть в просак со своим предложением.
     - Он может принести очень большой вред, - сумрачно пояснил Пий.
     Опытному старику стали ясны намерения папы.
     - Если вашему святейшеству будет угодно предоставить это дело мне?..
     Пий посмотрел вопросительно.
     - На том самом пароходе,  на котором он намерен ехать в Советский Союз,
отправится до  Стамбула один  из  людей  конгрегации пропаганды,  -  пояснил
кардинал и сквозь зубы добавил: - Советский теплоход "Максим Горький"...
     При этом имени брови Пия сошлись еще больше. Он ни словом, ни движением
не дал понять Сальваджиани, угадал ли до конца смысл его предложения.
     Сальваджиани сказал:
     - Надежный человек - священник Аугусто Гаусс, немец.
     Кардинал знал, что святейший любит немцев.
     Наморщенные брови папы действительно разошлись,  и  одна из складок над
переносицей исчезла. Он слегка кивнул головой:
     - Знаю...
     - Ему будет поручено...
     Пий  прервал его  легким движением пальца,  как  если бы  ему досаждали
дальнейшие подробности.  Сальваджиани тотчас умолк.  Через минуту он покинул
папский кабинет. Ни тот, ни другой ни разу не произнесли имени Фана.


     Через два дня в  генуэзском порту одновременно с генералом Фан Юй-таном
и его спутниками на борт советского теплохода "Максим Горький" взошел Август
Гаусс.  Он  наблюдал за тем,  как шла погрузка нескольких небольших ящиков с
порученными ему кинолентами. Третьему помощнику капитана теплохода, молодому
красавцу южного типа, Август вкрадчиво сказал:
     - Я  буду весьма признателен сеньору,  если мои ящики будут погружены в
трюм. Этот груз боится сырости.


        "2"

     Через два месяца происшествие на "Горьком" вспоминалось Стилу и Джойсу,
как кинофильм.
     В  Пирее вся  кают-компания "Горького" была опечалена тем,  что веселый
католический патер,  взошедший на  борт  теплохода еще  в  Генуе,  опоздал к
отходу.  Капитан задержал на полчаса отплытие,  в  надежде,  что отец Август
подоспеет,  но  тот не  появился.  Радиорубка "Горького" уже в  море приняла
радиограмму:

     "Мой груз сдайте в Стамбуле точка.
     Господь да пребудет с вами в долгом плавании точка.
                                                        Преподобный Август".

     Радиограмма тронула всех.  Даже  молодой помощник капитана с  восточной
наружностью удовлетворенно улыбнулся, слушая депешу. Он, правда, не верил ни
в  бога,  ни в его служителей,  но оценил бы доброе слово,  даже если бы оно
исходило от сатаны.
     Пассажиры немного посмеялись над милой наивностью священника,  которому
пустяковый переход Пирей-Одесса представлялся "долгим плаванием".
     Никто не  подозревал о  сокровенном смысле,  вложенном отцом Августом в
эти,  отнюдь  не  случайные,  слова.  Путешествие,  в  которое он  собирался
отправить Фан Юй-тана и его спутников,  действительно обещало быть долгим: с
выходом в  Эгейское море должен был прийти в  действие зажигательный снаряд,
вложенный  в  коробки  с  фильмами  для  пропаганды веры  Христовой.  Пожар,
возникший  в  трюме,  обещал  привести  к  катастрофе теплохода.  Правда,  в
открытом море  это  грозило гибелью и  всем пассажирам,  но  такие мелочи не
тревожили  отца   Августа.   Приказ   святейшего  отца   гласил,   что   его
превосходительство генерал Фан  Юй-тан должен как можно скорее и  независимо
от  его  личного желания предстать перед  святым  Петром.  То,  что  китайцу
предстояло  именно  сгореть,  было,  по  мнению  Августа,  великой  милостью
провидения. Сквозь пламя Фан войдет в царствие небесное, очищенный от земной
скверны,   и  ангельское  сияние  мученика  будет  вечно  сиять  вокруг  его
генеральской головы.
     Всего этого,  разумеется, не мог знать молодой помощник капитана. Но он
не  напрасно  плавал  уже  несколько  лет  на  зарубежных линиях  советского
торгового флота  и  не  напрасно был  не  каким-нибудь,  а  именно советским
помощником на советском теплоходе.  Эта обстоятельства обусловили то, что не
все  произошло так,  как  предполагал отец Август.  Помощник капитана еще  в
Генуе  при  погрузке  "Горького" рассудил,  что  если,  попав  на  советский
теплоход,  католический монах просит спрятать груз поглубже в трюм, значит в
этом грузе заключено нечто боящееся глаза советских людей.
     Помощник вежливо козырнул отцу Августу и отдал команду:
     - В трюм номер два, поглубже... Вира!
     Лебедка загрохотала. Ящики с надписями "Порт назначения Стамбул" быстро
поднимались на  стреле.  Потом так же быстро стали опускаться.  Отец Август,
удовлетворенный, отправился в свою каюту.
     Но  ящик не был уложен под другие грузы.  Он остался на виду.  И  когда
пришла неожиданная телеграмма монаха, помощник капитана пробормотал:
     - Знаем мы этих воронов!.. Тут что-нибудь не так.
     Он приказал вытащить груз на палубу и держать на глазах вахтенного.
     Была  глубокая ночь.  Теплоход "Горький" спокойно резал воды  Эгейского
моря на пути к  Дарданеллам,  когда с  бака вдруг повалил густой дым,  потом
ярко  вспыхнули коробки  с  картинами святейшей конгрегации пропаганды веры,
загорелись доски одного ящика.
     Понадобилось  несколько  минут   на   то,   чтобы   покончить  с   этим
несостоявшимся пожаром теплохода "Горький".
     Утром помощник капитана сделал пассажирам доклад о современных способах
пропаганды католицизма.
     Единственной  жертвой  замысла  отца   Августа  явился  Тони  Спинелли.
Итальянец    хотел     сохранить    доказательства    преступления    своего
соотечественника папы. Он самоотверженно пытался погасить один из ящиков. Но
доказательств он  так и  не  сохранил,  а  получил столь тяжелые ожоги,  что
пришлось оставить его в одесском госпитале. Стил и Джойс отправились в Китай
без приятеля.
     С  тех  пор  прошло  больше  полутора месяцев.  Маленький секретарь Фан
Юй-тана по поручению генерала связал Стила и  Джойса с  командиром одного из
отрядов китайской Народной армии,  которого звали Фу Би-чен.  И  вот уже две
недели как они носили на груди большие значки воинов 8-й армии.


     Победа   была   тем   более   радостной,    что   явилась   совершенной
неожиданностью.  Один японец догорал на земле - это Джойс видел собственными
глазами.  Другой,  дымя простреленным мотором,  улепетывал в тщетной надежде
перетянуть линию фронта.  Это Джойс тоже видел совершенно отчетливо.  Но  он
готов был клятвенно заверить, что японскому летчику не удастся уйти к своим:
из его мотора уже било пламя.
     Эта  победа была  одержана над  двумя  японскими самолетами на  дряхлом
японском же разведчике, доставшемся отряду в виде трофея нивесть когда. Стил
потому и  разрешил Джойсу отправиться в  этот полет,  что совершенно не  был
уверен  в   надежности  мотора.   Этика   отношений,   установившихся  между
летчиком-китайцем и двумя американскими механиками, говорила, что механику -
хозяину  машины  -  следует  своею  собственной головой  гарантировать жизнь
летчика  в   первом  полете  отремонтированной  машины.   Было   совершенной
случайностью, что из пробного этот полет превратился в боевой.
     Японцы появились неожиданно.  Переключившись с  обязанности механика на
роль пулеметчика,  Джойс отлично справился с делом. Победа была налицо, хотя
Чэну впервые пришлось вести воздушный бой на разведчике.
     Ложкой дегтя в радости,  заливавшей существо Джойса, было то, что, едва
убедившись в результатах своего огня, он был вынужден прибегнуть к парашюту:
подоспевший  третий  японец  очередью  в   упор  начисто  срезал  разведчику
оперение.  Искусство Чэна было бессильно справиться с самолетом,  лишившимся
управления.
     Джойс покинул самолет на  секунду раньше Чэна.  Он  видел,  как парашют
китайца  раскачивается несколькими  метрами  выше  его  собственного.  Ветер
относил их обоих к большому гаолянному полю.
     Тем  временем  третий  японец  практиковался  в  меткости  стрельбы  по
медленно опускающимся парашютистам.  Он  успел  сделать  два  захода.  Джойс
потянул за  левые  стропы,  чтобы  ускорить свое  падение.  Парашют совершил
быстрое  скольжение.   По   расчетам  негра,   высокий  гаолян   должен  был
амортизировать удар.
     Над самой землей Джойс огляделся,  надеясь увидеть Чэна, но того уже не
было в  воздухе.  В  то же мгновение большое тело негра прочесало в зарослях
гаоляна  борозду,  по  которой  свободно  могла  бы  проехать  пушка.  После
получасовых поисков Джойс нашел Чэна  в  гаоляне.  Летчик сидел скорчившись.
Голова его  была  опущен" на  грудь так,  как  будто он  что-то  внимательно
рассматривал у себя на животе.
     - Эй,   Чэнни,   что  ты  там  так  внимательно  разглядываешь?  Просто
удивительно, что этот имперский снайпер не сделал из нас решето...
     Чэн не поднял головы. Он оставался все в той же позе, с рукою, прижатой
к плечу. Из-под пальцев сочилась кровь.
     Механик поднял голову летчика и потрепал его по щекам, чтобы привести в
чувство. Осмотрев рану, Джойс ободряюще сказал:
     - Пустяки, старичок. На твою долю пришлась бронебойка. Ей просто нечего
было делать в  таком материале.  Стоило бы тебе ошибиться и подставить плечо
под  выстрел этой  обезьяны десятой долей  секунды раньше или  позже,  и  ты
получил бы  зажигательную или разрывную...  Эффект был бы  другой...  Можешь
встать?
     Чэн уцепился здоровой рукой за негра.  Так они шли некоторое время,  но
Джойс решил, что это чересчур медленно, и попросту поднял маленького китайца
на руки.
     Когда  голова  летчика  в  бессилии опускалась на  плечо  негра,  Джойс
начинал подпевать:

                Кэйзи Джонс слетает в ад, как мячик,
                Кэйзи Джонса черти ждут во мгле...
                И теперь швыряет серу в пламя
                Он за то, что делал на земле...

     И ласково приговаривал:
     - Ну, ну, старичок, больше бодрости. Мы еще полетаем.
     Солнце стояло уже  высоко,  когда они добрались до  расположения отряда
Фу.
     Теперь  времени у  Джойса  было  сколько угодно -  сбитый разведчик был
единственным самолетом,  приданным  отряду  Фу.  Впредь  до  получения новой
материальной части Джойс стал безработным.  А  материальную часть можно было
ждать только с той стороны - от противника.
     Негр  сидел  перед  фанзой и  хмуро  рассматривал неказистую обстановку
вокруг штаба Фу.
     Прошло едва две недели с тех пор,  как Джойс со Стилом присоединились к
его отряду.  Сначала предполагалось,  что они пробудут здесь всего несколько
дней,  пока не откроется возможность пробраться к  главным силам Чжу Дэ.  Но
такая возможность все не  открывалась.  Отряд Фу Би-чена действовал отдельно
от главных сил 8-й  армии.  Стил и  Джойс успели отремонтировать доставшийся
отряду трофей -  старый японский разведчик,  и  этот разведчик закончил свою
короткую летную жизнь.
     За это время Стил и Джойс так сжились с отрядом, словно проделали с ним
весь тяжелый поход 8-й  армии.  За  две  недели Джойс вдоволь насмотрелся на
разрушения и опустошения,  сопутствовавшие отступлению противника. Но всякий
раз,  глядя на  окружавшее его,  он  воспринимал это с  новой болью.  Горе и
нищета,   до   которых  довела   китайцев  продажная  шайка   чанкайшистских
управителей,  были  безмерны.  Это  было  неизмеримо хуже того,  что  Джойсу
приходилось видеть на другом полюсе самоотверженной борьбы народов за лучшую
жизнь -  в  Испании.  Джойс с возмущением думал о равнодушии,  с которым мир
взирал на море крови, льющейся в Китае. Чем больше негр уяснял себе политику
некоторых держав,  в особенности Англии и США, в китайских делах, тем больше
убеждался в их вероломстве и в духе ненасытного стяжательства,  руководившем
каждым их действием. Даже "акты помощи", вроде присылки врачей и медсестер и
кое-каких медикаментов, диктовались только желанием не дать угаснуть войне.
     Джойс  был  далек  от  мысли  обвинять в  такой  низости самих врачей и
сестер, приезжавших в Китай. Эти люди совершали тяжелые переходы, подвергали
свои  жизни  опасности со  стороны мстительных японцев.  Те,  кто  работал в
госпиталях и в полевых отрядах,  бывали подчас настоящими героями,  они были
полны   самоотвержения  и   доброжелательства  к   китайским  товарищам.   В
большинстве своем то были настоящие сыны своего народа - простые американцы.
И  они  не  были виноваты:  американские генералы и  коммерсанты делали свою
подлую политику за их спиной.
     Но  Джойс  не  всегда мог  преодолеть в  себе  чувство настороженности,
сталкиваясь тут со своими соотечественниками. Особенную неприязнь вызывали в
нем   появлявшиеся  время  от   времени  американские  миссионеры.   Никакие
рассуждения не  могли заставить его  отказаться от  уверенности:  это враги.
Джойс слишком хорошо знал роль католического духовенства в  судьбе Испанской
республики, за которую и он пролил частицу своей крови...


     Взгляд  Джойса  скользнул по  громоздившимся там  и  сям  кучам  глины,
перемешанной с  соломой,  с  обломками досок,  с  черепками посуды и грязным
тряпьем.  Еще  совсем недавно эти  кучи,  пахнущие дымом  и  черемшой,  были
человеческим  жильем.   Но   японцы   разрушали  мирные   деревни  с   таким
ожесточением, будто это были укрепленные форты неприятеля.
     За  кучами бывших фанз почти до  самого горизонта простирались поля.  В
полях беспорядочными клиньями разных форм и размеров колосились потравленные
хлеба.  Подернутый радужными переливами бирюзовой зелени, волновался ячмень.
Он был низкоросл и редок,  как вылезшие волосы старика.  Левее,  где плотной
стеной высились заросли гаоляна,  были войска гоминдана. Правее, примерно на
том же расстоянии,  должны были стоять японцы.  Между японцами и  отрядом Фу
Би-чена протянулось большое болото.  Оно прикрывало японцев от прямого удара
Фу.  Толковали,  будто в этом болоте есть сухой проход, позволяющий пересечь
его в направлении видневшейся верхушки ветряной мельницы.  Существовала ли в
действительности такая  тропа,  карта сказать не  могла.  Единственно точные
данные в  таких обстоятельствах могли бы  дать местные жители.  Но тут их не
было.  Все живое бежало,  узнав о приближении отступающих японцев.  Немногим
меньше японцев население боялось и войск гоминдана.  Народ плохо верил тому,
что  Чан  Кай-ши  способен честно выполнять соглашение с  компартией Китая о
действиях против  японцев.  Народ  слишком  хорошо  знал  и  самого  старого
разбойника и тех,  кто его окружал.  Нравы пресловутых "четырех семейств" не
были секретом для простых китайских людей.
     В  том положении,  в  каком Фу  оказался со  своим отрядом,  можно было
только гадать.  Если  войска гоминдановского генерала Янь  Ши-фана,  войдя в
контакт  с  отрядом  Фу,  будут  действовать,  как  предписывает соглашение,
японцев можно будет зажать в клещи.  Ни одному из врагов не удалось бы тогда
уйти из мешка, задуманного Фу Би-ченом. В известном смысле это могло бы быть
прекрасным завершением длительного и  мучительного похода  отряда.  Но...  в
том-то и беда, что Янь Ши-фану нельзя было верить.
     Размышления Джойса были прерваны появлением Фу Би-чена и Стала.


        "3"

     Фу Би-чен был худой цзянсиец, измученный лихорадкой. Когда-то он учился
в  Йеле,  но  уже  почти  забыл,  что  намеревался посвятить жизнь написанию
истории  иностранных вторжений в  Китай.  Взявшись за  военное дело  как  за
временную  необходимость,  вызванную жизнью,  вроде  хозяина  дома,  который
берется тушить пожар,  вовсе не собираясь становиться пожарным,  Фу в  конце
концов стал больше военным,  чем  историком.  Вот  уже двенадцать лет как он
занимался военным делом.
     Прочнее других событий из истории у него в памяти держались подробности
тех  эпизодов  антикитайской борьбы  иностранцев,  участниками которых  были
американцы.  Возможно,  потому,  что  сам  он  провел  в  Америке достаточно
времени,   чтобы  понять  лживость  деклараций  о   свободе  и   демократии,
прикрывавших политику Соединенных Штатов.  Фу  Би-чен прекрасно помнил и  не
раз  повторял  своим  соотечественникам имя  Фредерика  Таунсенда  Уорда  из
Салема,  чью  могилу  американские коммерсанты  сделали  впоследствии местом
поклонения.  Фу Би-чен рассказывал о  том,  как американские торговцы Шанхая
собирали  средства  на  формирование  шайки  этого  Уорда,   намеревавшегося
"показать  тайпинам,  что  такое  настоящие американские парни".  Фу  Би-чен
собрал в  свое  время достаточно подробностей о  подлой роли,  какую сыграли
корабли  военно-морского  флота  США  в  событиях,  приведших  к  заключению
злополучного тяньцзинского договора. Фу Би-чен рассказывал, как американские
корабли "Портсмут" и "Левант",  прикрываясь правом нейтралов плавать по реке
Кантон,  закрытой китайцами для вторжения англичан,  подвергли бомбардировке
китайские укрепления и  разгромили их  без всякого к  тому повода со стороны
китайцев, ради прямого содействия своим "белым братьям". Фу Би-чен отыскал в
истории   данные,   разоблачающие   провокационные  действия   американского
коммодора Тэтнолла под Дагу, приведшие к высадке американцев в Тяньцзине и к
созданию там американской концессии.
     А  услуги  Уорда  китайскому  императорскому  командованию?  Не  он  ли
возглавил солдат императора,  чтобы вместе с  английскими солдатами генерала
Стэнли и французскими матросами адмирала Портэ отбить у тайпинов Шанхай?
     Наконец,  подробнее всего  и,  пожалуй,  с  наибольшим жаром Фу  Би-чен
упоминал о  событии,  заставившем его  бросить университет и  устремиться на
родину,  чтобы стать простым солдатом Мао  Цзе-дуна.  Это  были события 1927
года.  Полиция французской концессии в  Шанхае повела секретные переговоры с
Чан-Кай-ши и  с главарем шанхайских торговцев опиумом,  известным гангстером
Ду Юэ-шэном.  Заговорщики хотели разоружить рабочих, державших в своих руках
китайскую часть города.  Шанхайские компрадоры -  купцы и банкиры -  обещали
Чан Кай-ши  и  Ду Юэ-шэну финансовую поддержку.  Ду Юэ-шэн поставил условием
своег