- Извините, но вы больной!
     Фу не сразу понял, что это относится к нему. Он даже переспросил:
     - Вы обращаетесь ко мне?
     - Вам следует лежать,  -  видимо, сама не очень уверенная в том, что ее
слова могут иметь какую-нибудь цену в его глазах,  сказала сестра.  Она даже
удивилась, когда Фу послушно повернулся и ушел в пещеру.
     Сидя за  маленьким столиком,  который,  так же  как все в  этой пещере,
отзывал аптекой,  Фу думал о том,  что там, куда он только что смотрел, идет
ожесточенная  борьба  наземных  войск.   Утром,   едва  только  можно  будет
разобрать,  что творится внизу,  авиацию,  конечно, вызовут. Самолеты должны
будут принять участие в  борьбе и  оберегать свои наземные части от  налетов
противника. С этого часа будет особенно дорог каждый летчик, каждый самолет.
Так неужели же кто-нибудь может лишить его права участвовать в  этой борьбе,
если сам он чувствует, что способен драться?..
     Он пошарил по столу в поисках спичек и, не найдя их, крикнул сестре:
     - Дайте огня!
     - Ведь вы больной! - проговорила девушка, пытаясь казаться строгой.
     Но Фу не обратил на ее слова внимания. Он достал из планшета кисточку и
на  углу  рапорта  Чэна,   где  была  надпись  начальника  штаба,   пометил:
"Согласен".
     Заклеил лист пластырем,  оторванным тут же  от катушки,  которую он сам
достал из шкафчика, и отдал сестре:
     - В штаб!
     - Больной... - начала было та.
     Но он ее оборвал:
     - В штаб, сейчас же!
     Сестра поклонилась и выбежала из пещеры.
     Фу снял трубку телефона.
     - "Отца"!
     Соединение происходило долго. Наконец ответил командный пункт Линь Бяо.
     - Попросите "Отца" к аппарату,  говорит Фу Би-чен.  -  И когда Линь Бяо
взял трубку,  летчик сказал:  -  Вы  разрешили мне  обращаться прямо к  вам,
если... если будет очень трудно... - И после некоторого колебания добавил: -
Меня тут сделали больным...
     - Знаю, - ответил очень далекий голос командующего.
     - Я прошу разрешения итти в бой.
     - Полежите денек, там видно будет.
     - Прошу разрешить... - начал было Фу, но командующий перебил:
     - Это все?
     - Все.
     - Тогда лежите.
     - Но я здоров!
     - Медицина лучше знает.
     Услышав в  черном ухе трубки какой-то  треск и  думая,  что командующий
кладет трубку, Фу в отчаянии крикнул:
     - Тогда разрешите приехать к вам!
     На  том конце трубки что-то  пошипело,  потрещало,  и,  наконец,  снова
послышался голос:
     - Если  вы  не  нужны  Лао  Кэ,  приезжайте.  Тут  тоже  найдется,  где
полежать...


     В  ту  ночь Чэн почти не  спал.  Было еще далеко до рассвета,  когда он
вышел из пещеры.
     Облачность поредела и  к концу ночи исчезла почти совсем.  Тонкие мазки
прозрачной  туманности,   пересекавшие  потускневшие  звезды,   говорили   о
торопливом движении высоких перистых облаков.  Воздух был неподвижен.  Самое
чуткое ухо не  уловило бы  теперь в  степи никакого шума,  кроме стрекотания
насекомых.  И это стрекотание то спадало до едва уловимого тоненького звона,
то  усиливалось на миг и  снова затухало.  Словно все притаилось в  ожидании
розоватого отсвета зари, когда все заговорит в полный голос и степь заживает
жизнью загорающегося дня.
     Изредка просыпался перепел. Послав в притихшую степь троекратный свист,
он снова умолкал.
     Как всегда, тепел и парен был воздух, как всегда, спокойно поблескивали
бледнеющие звезды,  заканчивая свой путь. Ковш Большой Медведицы уже спрятал
свою ручку за гребни холмов у реки.
     Некоторое время Чэн медленно бродил по лагерю.  Потом остановился.  Ему
не хотелось ни говорить,  ни даже думать.  Кажется,  все стало ясно. Подачей
рапорта о переводе он отрезал себе путь к бою.  Да, значит, завтра он уложит
свой чемодан. Куда же теперь? Как определит его судьбу командование? Мысль о
том,  что его могут отправить обратно в тыл,  мелькнула было на миг,  но Чэн
решительно прогнал ее.
     Он  стоял  неподвижно,  погруженный в  эти  невеселые думы,  когда  его
внимание привлек треск,  раздавшийся со стороны ближайшего аэродрома. Темную
синеву  небосвода прорвали струи  голубых сверкающих линий.  Они  были,  как
стропила гигантского купола с вершиной, теряющейся где-то там, в высоте.
     Это были следы трассирующих пуль.  За ними следовали новые и новые - со
всех сторон.  То  же  повторилось на  другой,  на  третьей точке.  Аэродромы
проснулись.  Оружейники проверяли  пулеметы.  Сейчас  займутся  своим  делом
мотористы. Чэну едва хватит времени, чтобы сбегать за планшетом...
     И вдруг он вспомнил,  что бежать некуда и незачем: у него нет самолета.
Он не примет участия в сегодняшних вылетах товарищей.  Он впервые отчетливо,
до конца,  понял,  что порвались его связи с полком,  едва успев возникнуть,
что  он  тут уже "чужой".  И  ему стало остро жаль покидать и  полк с  таким
славным командиром и товарищей.  Потом он вспомнил о Фу и повернул в сторону
санитарной пещеры,  -  он решил проститься с Фу. Бывший ученик не должен был
дурно думать о нем, когда его тут уже не будет.
     У шалаша связистов его перехватил взволнованный Джойс:
     - Половину ночи потратил на то,  чтобы найти вас,  - и протянул летчику
лист  приказа  о  назначении его  временно исполняющим обязанности командира
второй эскадрильи.
     Не веря себе, Чэн дважды внимательно перечитал приказ.
     Вбежав к связистам, он позвонил по телефону Лао Кэ и получил разрешение
вылететь в бой на новом "Яке".


        "11"

     Из степи тянуло холодом.  До знобкости свежий воздух,  как в  форточку,
врывался через  арку  въезда  на  главную улицу,  асфальтовая стрела которой
прорезывала Улан-Батор из конца в конец.
     Часовые у  едва  белевшей в  темноте стены большого дома поеживались от
холода. Поглядывая на медленное движение звезд, они ждали смены.
     Звяканье приклада о  камень или скрип сапога переминающегося с  ноги на
ногу цирика были единственными звуками, нарушавшими тишину.
     Далеко за  полночь в  темноте послышалось мягкое цоканье нескольких пар
некованых конских копыт.
     Топот  кавалькады  приблизился  к  самому  дому  и  оборвался  напротив
подъезда.  В  темноте замаячило светлое пятно  плаща.  Цирики скрестили было
штыки винтовок, но привыкшие к темноте глаза их опознали Соднома-Дорчжи.
     Адъютант и  Гомбо-Джап  под  руки  ввели  в  подъезд пошатывающегося на
онемевших ногах Хараду...


     Через   час   собравшиеся  в   кабинете  Соднома-Дорчжи  хмуро  слушали
допрашиваемого майора Хараду.  Все  знали,  что  забрасываемые теперь в  МНР
разведчики  работали  на  командование  расположенных в  Китае  американских
войск.  Ширма гоминдана,  которой прикрывалось это  командование,  никого не
обманывала:  ни  своих,  ни чужих.  Знали о  фиктивности этой ширмы монголы,
ловившие японо-гоминдановских разведчиков; знали и сами японцы-шпионы.
     Содном-Дорчжи  не  случайно  совершил  головокружительное  по  быстроте
путешествие по пустыне для встречи с Гомбо-Джапом.
     Гомбо-Джап  не  случайно  ежедневно,  ежечасно  и  ежеминутно  рисковал
жизнью, не отставая от Харады с момента его появления в конторе Паркера.
     Все  говорило о  том,  что  японскому майору поручается задание большой
важности. Именно поэтому Содном-Дорчжи и хотел, чтобы суть этого задания, за
подготовкой которого его люди тщательно следили в Китае,  стала известна его
товарищам  по  Совету  министров  МНР  не  в  его  пересказе,  а  из  самого
непосредственного источника - из уст Харады.
     Японец говорил вполголоса,  не спеша. Его блестящие, как уголья, глазки
были полуприкрыты.  Они  загорались только тогда,  когда в  поле его  зрения
попадал изловивший его Гомбо-Джап.
     - Прибегая к вашей снисходительности, с-с-с, - шипел японец, - я должен
еще объяснить,  что,  снаряженный таким образом,  я обязан был оставаться на
вашей земле столько времени,  сколько понадобится,  не  предпринимая никаких
злых дел.
     - Кому "понадобится"? - спросил Содном-Дорчжи.
     - Посмею обратить ваше внимание на ту гребенку, которую этот человек, -
Харада  движением связанных рук  указал  на  Гомбо-Джапа,  -  взял  у  меня,
с-с-с...
     Содном-Дорчжи вопросительно взглянул на Гомбо-Джапа,  и  тот вытащил из
кармана своих рваных штанов гребенку. Это был самый дешевый черный гребешок,
грубо инкрустированный металлом.
     Гомбо-Джап передал его Содному-Дорчжи. Тот недоуменно повертел гребешок
в руках и положил перед собой.
     Харада сказал:
     - Если  теперь  ваша  благосклонность  обратит  внимание  на   походное
изображение Будды, взятое у меня этим же человеком, с-с-с...
     Гомбо-Джап  невозмутимо выложил  на  стол  маленький  складень,  крытый
черным лаком.  Содном-Дорчжи хотел было раскрыть крошечные резные дверцы, но
сидевший  рядом  с   ним  полковник  государственной  безопасности  поспешно
отстранил его руки и сказал Хараде:
     - Открой.
     Японец особенно длинно и угодливо втянул воздух.
     - С-с-с...  ваша  благосклонность напрасно  опасается  этой  безобидной
вещи,  -  он  отворил  дверцы  складня.  Все  увидели  изображение  Будды  -
позолоченную деревянную фигурку, сидящую на цветке лотоса. Японец поднял его
над  головой и  с  улыбкой сказал:  -  Если мне  будет позволено,  я  покажу
уважаемым господам,  что представляет собой это священное изображение. Можно
не опасаться дурных последствий: это прекрасная американская вещь.
     Полковник встал между Содномом-Дорчжи и японцем.
     - Показывай, - сказал он.
     - С-с-ссс...  это не больше как радиоприемник. В соединении с гребенкой
он  даст мне возможность открыть вам до  конца,  ради чего я  прибыл на вашу
почтенную землю.  -  Харада  воткнул крайний зубец  гребешка в  отверстие на
макушке Будды. - Теперь необходима тишина и ваше милостивое внимание.
     Прошло несколько мгновений.  Те,  кто  сидел ближе к  японцу,  услышали
слабые  звуки,  похожие  на  приглушенную  радиопередачу.  Харада  приблизил
аппарат к уху и изобразил на лице удовлетворение.
     - Всякий,  кто хочет,  может слышать,  -  сказал он,  передавая аппарат
полковнику.
     Тот послушал.
     - Английский язык.
     - Америка? - спросил Содном-Дорчжи.
     - Нет,  китайский город, - сказал Харада. - Милостиво обозреваемый вами
аппарат настроен всегда  на  одну  и  ту  же  волну.  Он  всегда слушает эту
станцию.
     - А зачем ему слушать эту станцию? - спросил полковник.
     Харада, словно защищаясь, поднял руку к лицу.
     - Чтобы получить приказ, - сказал он. - Пусть ваше милосердие не осудит
меня.
     И Харада рассказал ту часть плана "Будда", которая была, по его словам,
ему известна. Зачем прилетит этот самолет, что он будет делать, куда полетит
потом? Ни на один из этих вопросов он не ответил.
     - Значит...  -  задумчиво произнес Содном-Дорчжи,  - самолет должен был
прилететь после того, как станция послала бы вам эти сигналы?
     - Ваша мудрость точно уяснила смысл моих недостойных речей, с-с-с-с...
     - А  когда  должен был  прийти этот  сигнал?  -  спросил Содном-Дорчжи,
пристально глядя на японца.
     - Как  мне  подсказывает мой  ограниченный ум,  даже ни  один китайский
генерал не мог бы ответить на этот вопрос вашего достопочтенства.
     Содном-Дорчжи переглянулся с присутствующими.
     - Допустим,  что так...  - сказал он японцу. - С нас достаточно и того,
что вы сказали, но вы сказали не все!
     Харада закрыл лицо  руками и  медленно закачался всем  корпусом взад  и
вперед. Это продолжалось, пока Содном-Дорчжи собирал со стола лежавшие перед
ним бумаги. Но как только он сделал шаг прочь от стола, Харада отнял руки от
лица и тихо спросил:
     - Разве те  интересные вещи,  которые я  вам доложил,  не заслужили мне
помилование?
     - Все это было нам известно и без вас.  Вы были нам интересны как живой
свидетель.
     Японец съежился на своем стуле. Он умоляюще сложил руки ладонями вместе
и, склонив голову, негромко произнес:
     - Мой ничтожный ум не может решить такую трудную задачу.
     Содном-Дорчжи пожал плечами и  направился к выходу,  но,  прежде чем он
достиг двери, Харада крикнул:
     - Милостивейший господин!  Сердечное желание помочь в вашем благородном
деле...
     Содном-Дорчжи гневно перебил его:
     - Да или нет?
     - Все, что прикажет ваша мудрость.
     - Если игра будет нечестной...
     Японец испуганно втянул воздух.
     - О, ваша мудрость!..
     И он выложил все,  что знал о заговоре лам.  Слушая его,  Содном-Дорчжи
удовлетворенно кивал головой.  Это было как раз то, что начали устанавливать
его органы до поимки Харады и о чем сигнализировали пастухи, вылавливавшие в
степи диверсантов-лам.
     Харада мог бы еще рассказать о том, что прежде чем растянуться на своем
рваном халате в  монастыре Араджаргалантахит,  он вынул из пояса и спрятал в
щелях  стены ампулы с  дарами,  изготовленные по  рецепту господина генерала
Исии Сиро.  Но,  глядя, как кивает головой монгольский генерал, Харада решил
смолчать: было похоже на то, что знавшие так много монголы все-таки знали не
все. И действительно, дослушав, Содном-Дорчжи сказал:
     - Теперь можно итти с докладом к маршалу.
     Министры последовали за покинувшим комнату Содномом-Дорчжи.
     Он отсутствовал около часа. За этот час никто из оставшихся в комнате -
ни Гомбо-Джап, ни адъютант, ни Харада - не проронил ни слова.


     Содном-Дорчжи и полковник вернулись. Хараду увели.
     - Самолет! - сказал Содном-Дорчжи адъютанту.
     - Вылет утром?
     - Нет,  через полчаса.  - И Содном-Дорчжи обернулся к Гомбо-Джапу. - Ты
полетишь с японцем.
     Гомбо-Джап    молча    поклонился   и    вопросительно   посмотрел   на
Соднома-Дорчжи.
     - Что тебе? - спросил Содном-Дорчжи.
     - Как быть... с поручением насчет наблюдения за американцем Паркером.
     Содном-Дорчжи на мгновение задумался.
     - Бадма там?
     - Да, он за меня теперь возит рикшу американца.
     - Американец не заметит перемены?
     Гомбо-Джап засмеялся:
     - Он не отличил бы нас друг от друга, даже если бы нас поставили рядом.
     - Будет так, как я сказал.
     - Хорошо, я полечу.
     - Доставишь, - и Содном-Дорчжи кивком указал на место, где раньше сидел
Харада,  -  его в Читу То, чего он не сказал нам, но что он, несомненно, еще
знает,  поможет советским следователям разобраться в деле Ямады, Кадзицуки и
других сообщников еще не пойманного преступника Хирохито. Иди!
     Гомбо-Джап повернулся четко, как солдат, и вышел.
     Глядя ему вслед, Содном-Дорчжи негромко сказал адъютанту:
     - Пусть заготовят приказ о  повышении Гомбо в  звание капитана.  Я  сам
доложу маршалу.


        "12"

     Когда  Паркер,  получив экстренный вызов в  токийскую ставку Макарчера,
заехал проститься к генералу Баркли, тот не без сарказма сказал:
     - Говорил я вам...
     Паркер насторожился.
     - Все-то  у  вас  секреты,  секреты...  Курите,  -  и  генерал дружески
протянул ему сигареты. - Самолет Харады оказался неисправным?
     - Виновата  скверная  постановка  авиационной  службы  у  вас,  сэр,  -
отпарировал Паркер.
     Но Баркли сделал вид, будто не замечает выпада.
     - Я не раз наблюдал:  когда люди делают что-нибудь у меня за спиною, им
не везет.
     - Приму во внимание для будущего, сэр.
     - И  пожалеете,  что не  приняли во  внимание в  прошлом...  Во  всяком
случае, выражаю вам свое сочувствие.
     - Можно подумать,  что вы  уже знаете,  чего они от  меня хотят там,  в
Токио.
     - Не знаю, но могу догадаться... У Мака твердый характер.
     - Но он трезвый человек.
     - Именно поэтому он  может  вам  спустить штаны...  Хотите выпить перед
дорогой?
     Паркер отказался и уехал.
     Сосущая  под  ложечкой тоска  отвратительных предчувствий не  исчезла и
тогда, когда он вылез из самолета на аэродроме Ацуги.
     Хотя в вызове было сказано,  что ему надлежит прибыть непосредственно к
главнокомандующему,  Паркер решил сначала показаться в  Джиту.  Свои  парни,
может быть,  помогут ему вынырнуть из неприятностей. Хотя этот штабной народ
обычно охотнее тянет ко дну тех, кто уже начал пускать пузыри.
     Так и вышло.  Самого генерала Билоуби,  который знал Паркера по прежней
работе, не оказалось на месте - отдыхал в Никко. Остальные офицеры мялись.
     Однако все стало ясно с первых же фраз главнокомандующего. В заключение
жесточайшей головомойки Макарчер сказал:
     - Для Востока вы не годитесь.
     - Я давно работаю тут, сэр.
     - Все  ваши  прежние дела,  вместе взятые,  не  стоят того,  которое вы
провалили теперь.
     - Кто из нас гарантирован, сэр?..
     Ноздри крючковатого носа Макарчера сильно раздулись.
     - Вы  отлично понимаете,  что  мы  ставили на  эту  карту.  -  Генерал,
прищурившись,  уставился на  Паркера.  Тот  старался  казаться спокойным.  -
Какого же дьявола вы разводите тут бобы?
     - Обещаю вам, сэр: устранение монгольских министров будет проведено так
же чисто, как если бы их судьбою занимался сам господь-бог.
     - Но ваш господь-бог уже не может дать Чан Кай-ши благовидного предлога
ворваться во Внешнюю Монголию.
     - Тот господь-бог,  которым управляем мы,  сэр,  может все...  рано или
поздно.
     - Предлог нужен мне  рано,  а  не  поздно...  Вам  придется вернуться в
Европу, Паркер, и конец.
     - Это действительно конец, сэр.
     Тяжелые мешки верхних век прикрыли глаза Макарчера.
     - Если не  опростоволоситесь там так же,  как тут,  для вас еще не  все
потеряно... - с недоброй усмешкой сказал он. - Но держаться придется крепко.
     Заметив, как по мере его слов вытягивается физиономия Паркера, Макарчер
несколько мягче сказал:
     - Здесь вы нужны меньше, чем в Европе.
     Все  еще  надеясь,  что  Макарчер  переменит  решение,  Паркер  закинул
последнюю удочку:
     - Не кажется ли вам, сэр, что этот Харада...
     - Какой Харада?
     - Я говорю о японце, попавшем в руки монголам.
     - Так, так...
     - Нужно ограничить его возможность болтать.
     - Запоздалая заботливость,  Паркер,  -  иронически заметил Макарчер. По
его   тону  Паркер  понял,   что  все  его  попытки  оправдаться  в   глазах
главнокомандующего не приведут ни к чему.
     - Быть может, он еще не успел...
     - К сожалению, он уже успел.
     - Неприятность больше, чем я думал, сэр.
     - Они повезли вашего японца в Читу,  а оттуда в Хабаровск.  Русские там
докопались до  некоторых бактериологических дел наших японских друзей и,  на
мой взгляд, готовят нам здоровый скандал.
     - Фу, чорт побери!
     Макарчер отпустил его молчаливым кивком.
     Паркер был уже у двери, когда за его спиной раздался голос Макарчера:
     - Постойте-ка,  полковник!  А  что бы  вы сказали,  если бы я  попросту
отправил вас в Штаты, а?
     Паркер остановился как вкопанный.  Штаты?!  Это конец всему.  Он знает,
зачем  людей  отсылают домой:  в  лучшем  случае оставалось бы  написать для
какой-нибудь газеты "Воспоминания секретного агента",  из которых вычеркнули
бы малейший намек на правду. А потом?
     Он  стоял с  виновато опущенной головой перед сердито глядящим на  него
Макарчером.
     - Тут,  в Токио, бежал из-под надзора полиции нужный нам джап, - сказал
генерал.  - Боюсь, что один он может не доехать до Штатов. Я хотел, чтобы вы
показали ему дорогу...  Ясно?.. Впрочем, если хотите, можете отправляться ко
всем чертям!
     Забыв от радости, что на нем военная форма и устав предписывает в таких
случаях приложить руку к  козырьку и повернуться через правое плечо,  Паркер
снял фуражку и поклонился Макарчеру. А тот бросил ему вслед:
     - А черти находятся в Германии!.. Ясно?
     - Да, сэр...
     "Что ж,  Германия, так Германия! - подумал Паркер. - В конце концов и в
Европе можно делать дела. Конечно, не так, как в других колониях..."
     Он начинал верить тому,  что отделался легко,  если принять во внимание
характер главнокомандующего...  Но,  чор