ей его шайки,  понимаете:
такие клещи, из которых они не вырвутся, даже если бы пожелали; но не думаю,
чтобы такое желание у них и появилось, им с нами по пути, потому что другого
пути у них уже нет.
     - А англичане? Они не могут провалить нам все дело?
     - Фью,  Джон!..  С каждым днем они все больше понимают,  что их песенка
спета.
     - Бульдог перед смертью может больно укусить.
     - Если он подыхает без намордника, Джон!
     - У  вас какие-то странные сравнения сегодня...  Мне совсем не нравится
ваша веселость.  Не рановато ли развеселились, Аллен? - В голосе Ванденгейма
зазвучала несвойственная ему неуверенность. - Игра становится все трудней, с
каждым  днем  трудней!  Я  вам  говорил:  теперь  уже  прямым  ударом против
коммунизма ничего не  сделаешь.  Ставка на  вас,  Аллен.  На  всю  эту  вашу
банду...  И,  честное слово, мне делается иногда страшно, когда подумаю, что
наша судьба в руках сволочи, торгующей собою на всех перекрестках.
     - Ничего, Джон, на наш век проходимцев хватит.
     - Даже если считать, что в такой игре один ловкий негодяй стоит десятка
простаков,  приходится задумываться: а что, если все, кого мы покупаем, все,
на кого делаем нашу ставку,  ничего не стоят?  Если это вовсе не сила, какою
мы  ее  себе рисуем?!.  Что,  если вся  эта мразь разбежится,  стоит русским
топнуть ногой?!.  Вам никогда не бывает страшно,  Аллен, когда вы думаете об
исходе игры?
     Аллен нервно передернул плечами.  Ему  так  ясно представилось то,  что
говорил патрон,  как  даже тот сам не  мог себе вообразить.  Ведь именно он,
Аллен,  имел  дело  с  легионом человеческого отребья,  именно он  покупал и
перекупал тех,  чьему  слову можно было  верить только тогда,  когда уже  не
существовало ничего святого.  Разве Джон имел представление о  том,  сколько
агентов перекупили у Долласов другие службы? Разве Джон мог себе представить
всю  длинную  цепь  провалов,  которые  сначала  Фостеру,  а  теперь  Аллену
приходилось скрывать от своего патрона?  И если у Джона,  даже при том,  что
ему  никогда ничего не  говорили о  неудачах,  никогда не  называли ему имен
агентов,  провалившихся во  всех  странах -  от  России до  Китая,  куда  их
посылала контора братьев Доллас,  -  если  даже  у  Джона  могло  возникнуть
сомнение в  надежности этой самой продажной из  армий,  то  каково же должно
было быть настроение у  самого Аллена,  знавшего все ее слабые стороны,  все
поражения, все бесчисленные провалы его агентов!
     Не было ничего удивительного в  том,  что,  сам того не замечая,  Аллен
отер со лба холодный пот,  хотя мысленно твердил себе, что все дело только в
размере затрат,  что нет таких душ,  которые нельзя было бы привязать к себе
блеском золота. И губы его машинально шептали:
     - Дело в  деньгах...  Побольше денег...  Много денег -  и  все  будет в
порядке...
     Некоторое время они шли молча.
     Джон остановился, подумал и повернул обратно к павильону.
     Когда они были уже у дверей, Ванденгейм сказал:
     - Если мы проиграем эту партию -  крышка!  Нужно драться зубами, Аллен!
Слышите?  Зубами!  Чего бы  это ни  стоило,  но  мы должны выиграть схватку,
иначе...
     Он не договорил, и Аллену показалось, что на этот раз его патрон провел
рукою по вспотевшему лбу.
     - Покупайте всех,  кого можете.  Всех,  всех!..  - С этими словами Джон
перешагнул порог павильона и  подошел к столу,  не обращая никакого внимания
на  застывшего в  ожидании Фостера.  Кажется,  старший Доллас  не  сделал ни
одного движения с тех пор, как остался тут один.
     Вошедший следом за Джоном Аллен машинально повторял:
     - Деньги, больше денег!
     - На  этот раз мы не будем так расточительны,  -  сказал Ванденгейм.  -
Вовсе не обязательно платить всяким Гаспери и Шумахерам нашими долларами.  Я
позабочусь о том,  чтобы снабдить вас любым количеством франков, лир, марок;
мы наладим у себя и печатание фунтов. Можете швырять их налево и направо.
     - Фунты?.. Это лучше... - встрепенувшись, пробормотал Аллен и плотоядно
потер руки.  - А то с этими франками и прочим мусором далеко не уедешь. Фунт
еще кое-как живет старым кредитом.
     - И  дело,  Аллен,  прежде всего реальное дело!  Довольно теоретической
возни.  Если философия -  то такая, чтобы от нее у людей мутился разум; если
искусство -  то  такое,  чтобы люди не  разбирали,  где  хвост,  где голова.
Смешайте все в кучу, Аллен, чтобы французы перестали понимать, где кончается
Франция и начинается Турция, чтобы итальянцы перестали вопить о своем сапоге
как о чем-то,  что они обожают больше жизни. Никаких суверенитетов, никакого
национального достоинства - к чорту весь этот вредный хлам!
     Тут раздался робкий голос Фостера:
     - Позвольте мне, Джон, заняться Соединенными Штатами Европы...
     Но Джон только с досадою отмахнулся.
     - Сейчас я  вам скажу,  чем вы будете заниматься,  Фосс,  а  пан-Европа
проживет и без вас.  Она будет,  чорт меня возьми, или я не Джон Ванденгейм!
Она будет потому, что она нужна. Слышите, Аллен, нужна! В Западной Европе не
должно быть никаких границ.  Никаких! Только одна национальность будет иметь
право считать себя суверенной в любой из этих паршивых с гран,  -  мы, янки!
Вбейте в  голову всем от  Анкары до  Парижа,  что за слово "гринго" мы будем
линчевать.  И  пусть не  воображают,  что именно мы сами будем марать об них
лапы. Турки будут вешать французов, испанцы - греков. Всюду мы поставим свои
гарнизоны из бывалых эсесовцев. Эти не дадут спуска никому.
     Фостер сделал последнюю попытку вмешаться в разговор:
     - Вы  должны  оценить,  Джон,  то,  что  мною  сделано,  чтобы  стереть
национальные границы в искусстве, в литературе.
     - Опять  будете  сейчас  болтать про  вашего ублюдка Сартра!  Больше ни
одного цента этому идиоту.  Работать нужно чисто. Грош цена агенту, которого
раскрывают, прежде чем началась война. Нет, Фосс, ваша песенка по этой линии
спета.
     - Вы пожалеете об этом, Джон... Таких помощников, как я...
     - Не беспокойтесь,  вы не пойдете ни на покой,  ни на свалку. Я вам дам
дело, и дело не маленькое. Хотите быть вторым Майроном?
     - В Ватикане нечего делать двоим.
     - Вы  меня не  поняли:  Ватикан Ватиканом,  это вотчина Моргана,  но он
ничего  не  стоит  там,  где  кончается  католицизм.  Займитесь  остальными:
протестантами,  баптистами,  евангелистами и всякой там публикой... Соберите
их  в  кулак так же,  как папа собрал своих католиков.  Сделайте их таким же
орудием в наших руках, каким Майрон сделал Ватикан. Вот вам дело.
     Фостер покачал головой:
     - Начинать на чистом месте?
     - Не совсем уж на чистом, - с усмешкой сказал Джон. - Переймите связи у
немцев.  Кое-где у  них была своя агентура и по этой линии.  Вспомните,  что
произошло  в  Болгарии,   поищите  среди  финнов,  порыскайте  в  Голландии,
заберитесь в Южную Америку,  в Индию, свяжитесь с Макарчером, подберите все,
что можно подобрать после немцев,  используйте японскую сеть - она еще жива.
Посмотрите на  экуменическое движение -  оно  влачит  жалкое  существование,
вдохните в  него боевой дух.  Берите пример с  Майрона:  он  сумел забросить
своих кардиналов всюду -  от  Багдада до  Нанкина.  Не  стесняйтесь,  тут мы
готовы поступиться даже  гордостью белых.  Если  папа  раздает красные шапки
неграм и  китайцам,  то  почему бы  нам  не  навербовать среди них  главарей
протестантизма?  Пачка долларов заменит красную шапку,  а  если этим дуракам
нужна мишура, то мы можем нашить сколько угодно мантий и раздать вместо тиар
старые королевские короны.  На этом мы еще заработаем. Вон Тэйлор умудряется
делать бизнес даже на простых оловянных крестиках.  Нужно быть поворотливым,
Фосс,  и  не  твердить одно и  то же с  упрямством тупицы:  "Бомба,  бомба!"
Займитесь церковными делами,  и  у  вас  будет шанс  сделаться вторым папой,
чем-то вроде вселенского патриарха всех протестантов.  А когда у нас в руках
будут и католики и протестанты... - Ванденгейм протяжно свистнул.
     Фостер умоляюще сложил руки.
     - Джон,   избавьте  меня   от   всяких  этих   протестантов  и   прочих
"схизматиков" - я добрый католик.
     - Боитесь провалить дело?
     - Нет,  не в этом дело,  - Фостер покрутил острой мордой. - Нет, я хочу
предложить другое.  Где  это  сказано,  что  Ватикан так  и  должен навсегда
остаться вотчиной Морганов?
     - У  них  там  слишком надежный приказчик -  Тэйлор,  чтобы  им  стоило
бояться за эту лавочку.
     - Хе-хе!  -  Фосс быстро потер друг о друга мокрые ладони.  -  А если я
действительно займу местечко рядом с  Майроном Тэйлором?  Пока  какое-нибудь
скромное местечко.
     Ванденгейм с нескрываемым интересом посмотрел на Долласа и,  почесав за
ухом, задумчиво спросил:
     - Вырвать этот кусок из лап Морганов? Далеко смотрите, Фосс...
     Приободрившийся Доллас подмигнул Джону:
     - А почему бы и нет, а?
     - Президент не  согласится на  второго своего  представителя там,  -  в
сомнении произнес Ванденгейм.
     - И не нужно, и не нужно, - поспешно зашептал Доллас. - Вам там вовсе и
не  нужен официальный представитель.  Что  бы  вы  сказали обо  мне  в  роли
какого-нибудь прелата в Ватикане, а?
     - Вы -  в сутане?  - Ванденгейм расхохотался. - А впрочем... это, может
быть, и не так уже глупо! Ну, а как же с экуменическим движением?
     - Поручите его кому-нибудь другому.
     - Но вы знаете,  что Тэйлор отвернет вам башку,  если поймет,  зачем вы
явились в Рим.
     - Он мне, или я ему...
     - Что же,  это мне нравится, честное слово, нравится, старина. И уж, во
всяком случае, вам будет обеспечено местечко вблизи святого Петра.
     - Не богохульствуйте, Джон: я верующий.
     - Это уж от вас зависит -  сделать радости рая не менее ощутимыми,  чем
земные...  -  Джон на минуту задумался,  вертя в  руках одну из трубок своей
коллекции,  потом сказал, повернувшись к младшему Долласу: - Кстати о земле,
Аллен: Фосс так и не справился с делом Винера.
     - Ага! - с торжеством воскликнул Фостер. - Стоит вам вернуться на почву
реальной политики, и вы сами вспоминаете о бомбах!
     - Реактивные снаряды и атомная бомба не одно и то же.
     - Два пугала одного сорта. У вас чешутся руки устроить что-нибудь вроде
Бикини с этими реактивными штуками.
     - Бикини было блефом! - вырвалось у Ванденгейма.
     - Но мы потратили достаточно денег,  чтобы уверить мир в  неотразимости
этого блефа.
     Ванденгейм приставил красный кулак ко рту.
     - Фу, чорт!.. В том, что вы говорите, есть доля правды... В глазах мира
мы должны оставаться лидерами этого дела. А тем временем следует сделать все
для реализации винеровского "фау-13".
     - Если ему для этого необходим Шверер, поставьте на этом чортовом "фау"
большой крест! - крикнул Фостер.
     - Но, но!
     - Да! - воскликнул Фостер, но тотчас пожалел о такой категоричности. Он
хотел было загладить дурное впечатление от своего заявления,  но Ванденгейм,
посмотрев на него сверху вниз, рассмеялся и неожиданно весело проговорил:
     - Сегодня  вы  способны  расстроить  ангела.   Идемте-ка  выпьем.  Ваше
настроение мне совсем не нравится.  -  И  обернулся к продолжавшему сидеть в
отдалении Аллену: - Шверер должен быть в Мадриде... Вам хватит месяца?
     - Многое  будет  зависеть от  того,  удастся  ли  нам  выловить обратно
Мак-Кронина, - сказал Аллен.
     - Плюнь на Мак-Кронина. Он отыграл свое! - сказал Фостер брату.
     - Но мы не можем оставить его в руках русских!
     - Сделай так, чтобы он не достался ни нам, ни им.
     - Все обойдется, друзья мои, - примирительно сказал хозяин.
     Он взял Фостера под руку и повел к выходу.
     Очутившись на воздухе, Фостер почувствовал облегчение: голубое небо над
головой,   распускающаяся  зелень  парка  -  все  это  было  так  далеко  от
одолевавших его тяжелых сомнений и  животного страха перед патроном и  перед
братом!  И  багровая физиономия Джона уже  не  казалась ему такой страшной и
глаза Аллена,  кажется,  не  подстерегали на  каждом шагу его  ошибок.  Все,
решительно все представлялось уже не таким непоправимо плохим.
     - Сэр!  -  послышалось вдруг рядом,  и перед Джоном вырос секретарь.  -
Депеша из Токио.
     Джон нехотя остановился и взял листок.  По мере того как он читал, лицо
его все больше наливалось кровью.  Когда он дочитал, листок телеграммы исчез
в  судорожно сжавшемся огромном кулаке.  Короткое движение,  и  тугой  комок
бумаги ударил Фостера в лицо.  В наступившей тишине было слышно, как скрипит
песок под огромными ступнями быстро удаляющегося Джона.
     Он  уже почти скрылся в  конце аллеи,  когда Аллен,  наконец,  поднял с
земли  смятую  телеграмму.   Фостер  испуганно  следил  за  взглядом  брата,
скользившим по ее строкам. Дочитав, Аллен рассмеялся.
     - Это действительно касается тебя.  -  И протянул было листок брату, но
Фостер отстранил его:
     - Прочти.
     - О,  с удовольствием: "Операция под Тайюанью потерпела неудачу. Запасы
противочумных материалов сожжены партизанами. Макарчер".
     Аллен заботливо вложил листок в  пальцы безвольно упавшей руки  Фостера
и, улыбаясь, зашагал следом за Джоном.


        "2"

     Уже  три  года Монтегю Грили получал жалованье председателя комиссии по
денацификации,  хотя бывал во  Франкфурте не  чаще,  чем  того требовали его
личные коммерческие дела.  Тот,  кому доводилось теперь входить в  кабинет с
табличкой на двери:  "Председатель комиссии",  видел перед собой коренастого
блондина  среднего  роста,  с  самоуверенным  выражением  румяного  лица,  с
неторопливыми движениями человека,  спокойного за свое место под солнцем. На
столике перед камином всегда,  летом и зимою,  стояли свежие розы; в воздухе
всегда  висел  аромат цветов,  смешанный с  терпко-пряным запахом трубочного
табака. Изо рта блондина почти всегда торчала трубка, которую он очень прямо
и, повидимому, очень крепко держал в зубах.
     Весь он,  с  головы до пят,  был олицетворением уверенности в  себе,  в
завтрашнем   дне   и    в   своем   деле.    Такого   полного   благополучия
оберштурмбаннфюрер СС  и  инженер Пауль Штризе не  чувствовал даже  в  самые
лучшие времена Третьего рейха.
     Основные обязанности Штризе,  как,  впрочем,  и всей его "комиссии", не
отличались сложностью.  Процесс  возрождения военного  производства Западной
Германии и ее передачи прежним монополистам - "капитанам промышленности", за
спиной   которых  стояли   теперь  американцы  и   англичане,   благополучно
приближался к  своему завершению.  Не было необходимости и в каких-либо иных
мерах,  кроме  полицейского вмешательства,  когда  рабочие  заводов пытались
поднять голос протеста при возвращении старых гитлеровских директоров.
     Гораздо  обширнее  и  сложнее  были  обязанности  Штризе,  связанные  с
учреждением,  лаконическое название которого вовсе не  значилось на  вывеске
комиссии,  но которое было известно среди посвященных как "Штаб К". Впрочем,
даже если бы  это название было написано на  фасаде бюро,  далеко не  каждый
знал бы,  что полностью оно читалось так:  "Центральный штаб по  координации
деятельности секретных служб трех  западных оккупирующих держав и  секретной
службы полицейских сил Западно-Германского государства".
     Не всякий знал о наличии у этих вооруженных сил разветвленной секретной
службы,  являющейся детищем  и  филиалом британской,  французской и  главным
образом американской разведок.  Но  что  говорить о  немцах,  если  об  этой
стороне деятельности бюро  пока  еще  не  имел  полного представления и  сам
Монти.  Отлично зная,  что  задачи его  учреждения не  имеют ничего общего с
действительной денацификацией и демилитаризацией бывшей гитлеровской военной
промышленности,  он пребывал в уверенности,  что его основным делом является
восстановление военного производства в Западно-Германском рейхе.  Эту работу
следовало произвести по  такой схеме,  чтобы не  только обеспечить снабжение
военными  материалами  всех   континентальных  вассалов  англо-американского
блока,  но прежде всего и  глазным образом обеспечить прибыли своих хозяев -
монополистов Англии и  Америки.  Уже сама по  себе эта задача представлялась
Монти достаточно сложной. На каждом шагу приходилось сталкиваться с ни с чем
не  сравнимой алчностью янки.  Они  норовили вырвать из  глотки  английского
партнера даже  самую маленькую косточку.  Иногда можно было прийти в  полное
отчаяние от нахальства,  с которым действовали не только сами американцы, но
даже их немецкие уполномоченные. Эти немцы, из бывших владельцев, акционеров
и директоров восстанавливаемых предприятий,  за одно только право считать на
суконке американское золото  готовы были  перервать горло  кому  угодно,  не
соблюдая никаких приличий.  И  чем яснее они чувствовали за  собою поддержку
американцев,  тем наглее становились,  доходя иногда до прямого третирования
"младшего" партнера в англо-американской партии.
     Эти  сложные обстоятельства грозили при  малейшей оплошности оставить в
дураках  не  только  английских  партнеров  вообще,  но  и  самого  Монти  в
частности.  Он  был  настолько занят интригами чисто коммерческого свойства,
что  несколько запустил вторую сторону деятельности своего бюро -  разведку.
Поэтому Аллен Доллас почти без  сопротивления со  стороны англичан прибрал к
рукам всю негласную работу бюро еще тогда, когда она находилась в зачаточном
состоянии.  С  прошествием же времени,  когда выяснились широкие перспективы
секретной работы бюро,  англичане спохватились,  но было поздно. Раздувшийся
аппарат  немецкой  военной  разведки  возрождаемой  западногерманской  армии
смотрел  уже  целиком  из  американских рук.  Дряхлеющей Интеллидженс сервис
оставалось только  делать приятную мину  в  плохой игре,  сползая на  вторые
роли.  Ее резиденты с удивлением увидели,  что гитлеровские генералы,  вроде
Александера,  Гальдера и Гудериана,  еще вчера считавшиеся пленными, имели в
делах бюро больший вес,  чем чиновники "его величества". Это было неприятно,
но  это было так.  Единственным,  сравнительно небольшим утешением для Монти
было право помыкать немцами ранга Штризе.
     Формально роль  Штризе  в  этом  секретнейшем из  органов оккупационных
администраций в  Германии была  скромной.  Он  был  всего лишь чем-то  вроде
смотрителя конспиративной квартиры,  какой  являлось для  этого  штаба  бюро
Монти.  Поэтому Штризе не только не был в  курсе дел штаба,  но и  не знал в
лицо всех его работников,  не  говоря уже об агентуре.  Однако это не мешало
ему  использовать свое  положение  в  интересах  немецкого партнера.  Каждые
два-три  дня он  делал генералу Александеру то  или иное сообщение,  добытое
служителями в комнатах британского,  американского или французского отделов.
Иногда ему и самому удавалось кое-что подслушать.
     В последние дни Штризе заметил некоторое оживление в штабе.  Появлялись
новые люди.  Двоих из  них  он  знал  -  англичанина Уинфреда Роу  и  немца,
католического священника Августа Гаусса.  Двух  других  видел  впервые.  Ему
стоило  некоторого труда  выяснить,  что  один  из  них  был  представителем
французской разведки,  генералом Анри,  другой -  американцем по имени Фрэнк
Паркер.  С  Паркером приехала сто  секретарша -  увядающая особа с  пушистой
копной  ярко-рыжих,  явно  искусственно окрашенных  волос.  Профессиональная
любознательность  Штризе  очень   скоро  помогла  ему   открыть,   что   эта
"американская мисс"  была  в  действительности француженкой и  что  звали ее
Сюзанн Лаказ.
     Через  день  после  приезда  Паркера  состоялось  совместное  совещание
представителей всех разведок,  на  котором неофициальный глава штаба,  Аллен
Доллас, поставил вопрос о необходимости скорейшей доставки из советской зоны
оккупации инженера Эгона Шверера. Объяснений своему требованию он не давал и
не  намерен был  давать.  Его  приказы были  законом для  всех четырех служб
штаба