о не называл; его били, и он опять никого
не называл.  Тогда полицейские звали других докторов,  чтобы они лечили Ли и
уничтожали видимые следы истязаний.  Ли  был очень хороший доктор,  и  когда
нужно  было  сделать сложную операцию какому-нибудь большому гоминдановскому
чиновнику,  то  звали  его.  Поэтому начальник полиции сам  сидел в  комнате
следователя,  когда допрашивали доктора Ли, и не позволял поворачивать ручку
электрического стула так, чтобы совсем убить Ли.
     Доктор Ли  уже три раза возвращался из полиции.  Теперь он был болен не
только  потому,  что  его  били,  и  не  только потому,  что  его  сажали на
электрический стул, а еще и потому, что у него была сильная чахотка.
     Доктор Ли  не  хотел,  чтобы его мать видела,  каким он возвращается из
полиции,  или была дома, когда приходят его арестовывать. Поэтому он и жил в
городе один,  думая,  что старушка совсем ничего не  знает про аресты и  про
электрический стул. Он был спокоен за мать, которую очень любил. А она знала
все.  Она  знала,  что его уже три раза арестовывали,  что его били,  что он
сидел на электрическом стуле.  Но она не хотела,  чтобы он знал про то,  что
она знает.
     Все это знала Цзинь Фын.
     Если она  приходила на  маленькую усадьбу Ли,  мать доктора прижимала к
своему плечу ее головку, и когда отпускала ее, то волосы девочки были совсем
мокрые от  слез  старушки.  Старушка уже  почти  ничего не  могла  говорить.
Заикалась и  только плакала.  И слушать могла только через черный рожок.  Но
вовсе не  потому,  что была такая старая.  Прежде,  пока не  пришли японцы и
когда еще никто не знал по-настоящему, чего стоят американцы, она никогда не
плакала и хорошо слышала и хорошо говорила.
     Девочку,  выходившую из  колодца,  старушка любила,  потому  что  очень
хорошо знала,  какое дело делает девочка, - то же самое, какое делал ее сын.
И  девочка  любила  старушку и  не  боялась  ее.  Почти  всегда,  выходя  на
поверхность,  чтобы  пробежать сотню шагов,  отделявшую колодец от  спуска в
продолжение подземелья, она навещала старую матушку Ли. Если поблизости были
солдаты и  из  колодца не  следовало выходить,  старушка вешала на  его край
старый ковшик так, что его было видно снизу.
     Сегодня ковшика наверху не  было.  Значит,  на поверхности все обстояло
хорошо,  и  Цзинь Фын смело поднялась по  зарубкам,  выдолбленным в  стенках
колодца.  Дверь домика, как всегда, была отворена. Девочка вошла, но на этот
раз, кроме старушки, увидела в доме чужого человека. Он был худой и бледный.
Такой бледный,  что девочка подумала даже,  что это лежит мертвец.  Его кожа
была совсем-совсем прозрачная -  как  промасленная бумага,  из  какой делают
зонтики.  Человек лежал  на  старушкиной постели и  широко открытыми глазами
глядел на девочку.  Только потому, что эти глаза были живые и добрые-добрые,
девочка и  поняла,  что перед нею не мертвец,  а  живой человек.  А старушка
сидела около постели,  держала его  руку двумя своими сухонькими ручками.  А
рука у него была узкая,  длинная, с тонкими-тонкими пальцами, и кожа на этой
руке была такал же прозрачная, как на его лице.
     Снова переведя взгляд с  лица человека на эту руку,  Цзинь Фын увидела,
что  рука совсем мокрая от  падающих на  нее  одна за  другой слез старушки.
Девочка поняла:  это и есть доктор Ли.  Она нахмурила брови и подумала: если
он пришел сюда и лег в постель матери, значит он уже так устал, что не может
больше жить.
     Старушка хотела что-то сказать, но губы ее очень дрожали, а из глаз все
катились и  катились слезы.  Доктор осторожно положил руку  на  седые волосы
матери,  хотел погладить их, но рука упала и у него нехватило сил поднять ее
снова.  Рука свисала почти до пола;  девочка смотрела на нее, и ей казалось,
что рука все вытягивается,  вытягивается.  Девочка взяла руку, подержала ее,
ласково погладила своими загорелыми пальчиками и  осторожно положила на край
кана.
     Потом девочка взяла старушку под руку, вывела в кухню и вымыла ей лицо,
и тогда старушка немного успокоилась и сказала:
     - Они снова взяли его и опять посадили на электрический стул...  Теперь
он  уже  никогда не  вылечится.  Они  знают это и  больше уже не  станут его
беречь;  он не может делать операций и совсем им не нужен.  Если они возьмут
его еще раз, то убьют совсем.
     - Нет,  -  сказала Цзинь Фын так твердо, что старушка утерла побежавшие
было  снова слезы.  -  Позвольте мне  сказать вам:  товарищи придут за  ним,
унесут его,  и  полицейские больше никогда-никогда его не возьмут,  а доктор
Цяо Цяо его вылечит. - И, подумав, прибавила: - Все это совершенная правда.
     Старушка покачала головой:
     - Вы  видели,  какой  он...  А  у  меня  ничего  нет...  ничего,  кроме
прошлогодней кукурузы, совсем уже черной.
     Цзинь Фын на секунду задумалась.
     - До завтра этого хватит уважаемому доктору, вашему сыну. - Она достала
из  корзинки  вторую  плетенку  с  картофелем  и  поставила  на  стол  перед
старушкой.
     Старушка прижала к  своей  старой груди голову девочки и  поцеловала ее
сухими губами. Поцелуй пришелся в то самое место, откуда начиналась косичка,
связанная красной бумажкой.  И  на  этот раз волосы девочки остались сухими,
потому что старушка больше не плакала.
     Видя, что Цзинь Фын собирается уйти, старушка сказала:
     - Останьтесь с нами, прошу вас. У меня нет сил, а ему нужно помочь.
     Девочка посмотрела на  старушку,  на  ее  трясущиеся,  слабые руки,  на
умоляющие глаза,  готовые снова наполниться слезами,  и  обернулась к двери,
сквозь которую виден был лежащий на кане доктор.  Она посмотрела на его лицо
и поняла,  что действительно без нее старушка ни в чем не сможет ему помочь.
Цзинь  Фын  захотелось остаться здесь  не  только  потому,  что  было  жалко
больного доктора и его мать,  но и потому,  что она знала:  доктор Ли очень,
очень хороший человек, ему непременно следует помочь. Но тут она подумала: а
как бы  поступил на  ее месте большой "Красный крот"?  Остался ли бы он тут?
Нет,  наверно,  не остался бы, а пошел бы дальше с заданием командира. Цзинь
Фын  положила  свою  маленькую загорелую руку  на  сухую  руку  старушки  и,
преодолевая жалость, сказала, как взрослая ребенку:
     - Потерпите,  очень прошу вас.  Я  непременно вернусь.  -  И,  подумав,
прибавила так,  что  старушка улыбнулась впервые с  тех пор,  как девочка ее
знала: - Вот вернусь и, если позволите, подумаем с вами вместе.
     Она пошла через двор к изгороди, в которой был лаз ко входу в следующую
галлерею,  а  старушка стояла у  двери  и  глядела на  дорогу:  нет  ли  там
кого-нибудь постороннего.
     На дороге никого не было,  и  девочка сошла под землю.  Этот ход должен
был привести ее в самую миссию.  Никем не замеченная она выйдет из-под земли
в кустах акации за гаражом.
     Девочка засветила фонарик, нагнулась и побежала.


        "7"

     Между  десятью  утра  и   двумя  пополудни  в  доме  миссии  никого  из
постояльцев не  оставалось.  Эти  часы,  когда солнце стоит высоко,  гости -
китайцы  и  американцы  -  проводили  у  маленького бассейна  и  забавлялись
кормлением рыбок.
     В  доме находилась только прислуга.  У  Дэ,  грохоча сковородками с еще
большим  ожесточением,   чем  обычно,   готовила  второй  завтрак.   Девушки
приступили к уборке комнат.
     Ма  Ню  отправилась  в  направлении Тайюани,  намереваясь проникнуть  в
город.  Повез ее У  Вэй на старом,  дребезжавшем всеми суставами автомобиле,
собранном им из брошенных миссией двух разбитых фордов.
     Занятая уборкой,  Тан Кэ не сразу услышала настойчивый звонок у ворот и
побежала отворять.
     За решеткой стояла Цзинь Фын и робко, нараспев выговаривала:
     - Овощи, свежие овощи...
     Тан Кэ отперла калитку и поманила девочку к себе:
     - Овощи свежие?
     - Морковь совсем сахарная.
     - Без обмана?
     - Уверяю вас: как для родных.
     Тан Кэ быстро огляделась и понизила голос:
     - Почему вы? Где Чэн Го?
     Цзинь Фын молча отвернулась. Тан Кэ испуганно схватила девочку за руку.
     - Взяли? - меняясь в лице, быстро спросила она.
     Девочка ответила молчаливым кивком головы.
     Наступило  долгое  молчание.  Девочка  продолжала смотреть  в  землю  и
дрожащими пальчиками мяла край платьица.
     - Никого не выдала? - тихо спросила Тан Кэ.
     Девочка подняла на нее глаза, опушенные длинными штрихами необыкновенно
густых ресниц, и с укоризной, от которой Тан Кэ стало не по себе, сказала:
     - Чэн Го?
     - Да, да... - растерянно проговорила Тан Кэ: - Я знаю... Ее пытали?
     - Ей отрубили руки.
     - Ох!
     Тан Кэ закрыла лицо руками. А девочка сказала совсем тихо, так, что Тан
Кэ скорее угадала, чем расслышала:
     - ...и повесили... вниз головой.
     Тан Кэ отняла от лица руки и смотрела на девочку,  не в силах проронить
ни слова. А та спросила коротко и строго:
     - Ну?
     Тан Кэ провела рукой по бледному лицу:
     - Ей было только четырнадцать.
     - Уже четырнадцать, - поправила Цзинь Фын.
     - Ты... не боишься?
     Вместо ответа девочка, нахмурившись, спросила:
     - Извините, пожалуйста, не могу ли я видеть сторожа У Вэя?
     - Он уехал в город. Подождите его.
     - Извините,  но  это невозможно...  -  несколько растерянно проговорила
Цзинь Фын. - Видите ли, я очень тороплюсь.
     - Тогда передай все мне... Ты же знаешь: мне все можно сказать.
     - Благодарю вас,  я  это знаю,  -  колеблясь,  сказала девочка и  затем
смущенно добавила:  -  Извините,  пожалуйста,  но  не  могли бы  вы  немного
нагнуться?
     При этом она приподнялась на цыпочках, тщетно пытаясь дотянуться до уха
Тан Кэ. Той пришлось еще больше нагнуться, и тогда Цзинь Фын приблизила губы
к  ее уху и,  закрыв глаза в стремлении быть точной,  стала шептать.  Тан Кэ
пришлось напрячь слух, чтобы не пропустить ни слова.
     Приняв передачу и  проводив Цзинь Фын,  Тан  Кэ  поглядела ей  вслед и,
вернувшись к Го Лин, шепнула:
     - Маленькая связная.
     У Го Лин сделались испуганные глаза.
     - Боюсь новых людей.
     - Это сестра Чэн Го.
     - Почему не она сама?
     - Повесили...
     Го  Лин испуганно взмахнула руками,  как бы  отгоняя страшное известие.
Оправившись, она спросила:
     - Зачем пришла связная?
     - К нам на самолете послан уполномоченный штаба, женщина. Сегодня ночью
она должна была спуститься на парашюте и вот-вот будет здесь.
     - Как мы ее узнаем?
     - Ее пароль: "Светлая жизнь вернется. Мы сумеем ее завоевать. Не правда
ли?"
     - Какой странный пароль!
     - Мы должны ей подчиняться беспрекословно, исполнять все ее приказания.
     - Мне это не нравится.
     - А  тебе хочется,  чтобы партизанам было предоставлено право обсуждать
приказы?
     - Ты опять скажешь,  что я трусиха,  ну что ж,  я и не скрываю:  да,  я
трусиха.  Я боюсь всех,  кого не знаю; боюсь всех тайн и вот таких приказов.
Придется быть настороже. Посмотрим, что собою представляет эта женщина...
     - О,  как  ты  рассуждаешь!  -  воскликнула Тан  Кэ.  -  Центр  требует
подчинения,  а  мы  будем "смотреть",  понравится ли нам начальник...  Можно
подумать, что ты забыла: мы не просто партизаны...
     - Ах, ты же знаешь, при дружбе Марии с полицией ей немного нужно, чтобы
посадить даже святого... - в смущении проговорила Го Лин.
     - Ты ее чересчур боишься.
     - Она на нас так смотрит в последнее время.
     - Мало ли кто и на кого смотрит. Главное - Мария не подозревает, кто мы
с тобой...
     Заслышав шум  приближающегося по  аллее автомобиля,  Тан  Кэ  торопливо
оправила фартук:
     - Мария вернулась.
     Го Лин взялась за щетку.
     Через несколько минут в  комнату вошла Ма.  У нее был усталый вид.  Она
недовольно оглядела девушек и отослала их прочь.
     Тан  Кэ  подошла к  гаражу и  остановилась,  наблюдая,  как У  Вэй моет
запыленный автомобиль.  За  шумом  воды  У  Вэй  не  слышал шагов Тан  Кэ  и
продолжал напевать что-то себе под нос.  Только повернувшись к ней и едва не
обдав ее водой, увидел и улыбнулся.
     - Иди ко мне в помощницы! - весело крикнул он.
     - В помощницы? - Тан Кэ смотрела на него без улыбки.
     У Вэй опустил ведро и удивленно уставился на сердитое лицо девушки.
     - Что случилось?
     - Я хочу с тобою серьезно поговорить.
     У Вэй вытер руки и жестом пригласил Тан Кэ к скамеечке.
     - Ничего, я постою, - неприветливо сказала она.
     - Я вижу: у тебя длинный разговор, - продолжая улыбаться, сказал У Вэй.
     - То,  что я хочу сказать,  очень важно. Мы хотим предупредить тебя: ты
должен бросить это...  с Марией.  Она нехорошая. Она может дорого обойтись и
тебе и всем нам, эта полицейская дрянь... Мы же видим, что ты... - Тан Кэ не
договорила, глядя в глаза У Вэю.
     - Вы ничего видеть не можете, - ответил он недовольно. - Не можете и не
должны, - настойчиво повторил он. - Начальник здесь я, и я знаю, что делаю.
     - Я обязана была предупредить.
     - Хорошо, хорошо... - сказал он, не скрывая желания окончить неприятный
разговор.
     Помолчав, Тан Кэ сказала:
     - Была связная.
     Он сразу насторожился:
     - Ну?
     - Принесла серьезное задание:  взять живым Янь Ши-фана...  Только я  не
понимаю, как это выполнить.
     - Разве ты не знаешь, что Янь Ши-фан сегодня будет тут?
     - А ты откуда знаешь?  -  с беспокойством спросила Тан Кэ,  полагавшая,
что только она знала это от связной Цзинь Фын.
     - От... Ма, - ответил У Вэй.
     - Ага!..  -  Она хотела еще что-то  сказать,  но  осеклась и,  подумав,
сказала: - Тогда это действительно подозрительно.
     - Что?
     - Это задание.  Может быть,  Го Лин права. Как-то уж очень кстати вдруг
все сходится. Только получили задание, и Янь Ши-фан уже тут.
     - Ты  думаешь,   возможна...   -   Он  не  договорил,   но  она  поняла
недосказанное слово "провокация" и нерешительно кивнула головой.
     Вернувшись в комнаты, Тан Кэ тихонько сказала Го Лин:
     - Может быть,  ты и  права.  Все как-то уж очень подозрительно совпало:
появление новой связной,  прибытие нового человека из  штаба,  приезд такого
лица, как Янь Ши-фан.
     - Янь Ши-фан?
     - Да,  он  должен вечером быть тут  вместе с  этим янки Баркли.  Теперь
нужно уберечься от Марии, чтобы она ничего не заподозрила...
     - Значит, мы должны?..
     - Задание остается заданием.
     - Даже когда оно так подозрительно?
     - Откладывать мы не имеем права.
     - Ты права.
     - Нужно действовать.


        "8"

     Цзинь Фын отодвинула камень и осторожно выглянула из впадины, служившей
выходом на  поверхность.  Двор был пуст.  Девочка вышла на двор и  присела в
тени,  отбрасываемой разрушенным домом. Цзинь Фын устала, ужасно устала. Она
закрыла глаза,  и  ей  почудилось,  что она гуляет в  тенистом парке у  дома
губернатора.  Она испуганно подняла веки, но видение сада секунду назад было
так ярко, что она не сразу его отогнала.
     Иногда,  проходя мимо этого парка, она сквозь узоры его каменной ограды
заглядывалась на  гуляющих  там  детей.  Особенно хотелось ей  прокатиться в
коляске,  запряженной осликом.  Но  девочка  знала,  что  эти  катающиеся  и
играющие ребята - дети важных чиновников, или купцов, или генералов из армии
Янь Ши-фана.  А таким,  как она, нельзя кататься, можно только иногда издали
посмотреть на  катание других.  И  то  лишь  до  тех  пор,  пока на  ней  не
останавливался взгляд полицейского или  садовника.  Тогда нужно было уйти из
тени ограды.  А еще около этого сада всегда толпились продавцы сластей. Один
раз в жизни, на Новый год, Цзинь Фын довелось попробовать белой липучки, и с
тех  пор  при  взгляде на  это  лакомство легкая  судорога всегда сводила ей
челюсти.  А  тут в  корзине каждого торговца лежали целые кучи липучек.  Это
было  почти  невыносимо.  Может  быть,  красные и  зеленые человечки,  такие
прозрачные,  словно они были сделаны из стекла, были еще вкуснее, но девочка
равнодушно смотрела,  как  торговец снимал  прозрачного человечка с  высокой
палки, где они были натыканы в соломенную подушку, как булавки в праздничную
прическу  щеголихи.   И  даже  когда  покупательница,  отправив  стеклянного
человечка в рот и пососав,  вытаскивала его, чтобы полюбоваться его блеском,
Цзинь Фын не очень завидовала,  потому что она,  несмотря на свои двенадцать
лет, еще не знала, что такое сахар.
     Она  вздохнула и  встала.  Словно и  сейчас она  почувствовала на  себе
взгляд полицейского или садовника,  даже оглянулась. Но никого поблизости не
было.  Она вышла на улицу,  так как ей нужно было попасть в музей -  там был
пост партизан.  Он помещался в  подвале калорифера,  оборудованного в здании
музея  в  конце  девятнадцатого века  каким-то  европейским инженером.  Если
проникнуть в огород за музеем,  то можно войти в ямку, встать на корточки и,
проползши шагов  двадцать под  землей,  вылезти  из  калориферного отверстия
прямо в  подвале.  Там горит тусклая лампочка и в углу под музейным панцырем
спрятан радиоприемник. А на калорифере постелен ковер.
     В  подвале живет  бывший сторож музея  товарищ Хо.  Полиция считает его
бежавшим к "красным", но на самом деле он остался в городе.
     Из  калориферного подвала  есть  второй  выход  -  прямо  в  музей.  Он
загорожен шкафом,  у  которого отодвигается задняя  стенка.  В  шкафу  лежит
всякий  мусор,  а  снаружи к  нему  прислонены потемневшие полотна старинных
картин.  А чтобы картины кто-нибудь случайно не отодвинул, они прижаты тремя
тяжелыми изваяниями из мрамора.
     Теперь наверху в музее - новый сторож, Чжан Пын-эр, тот, что раньше был
посыльным.  Чжан служит в  музее уже  восемнадцать лет.  Теперь он  приносит
бывшему сторожу Хо пищу и наблюдает за обоими выходами из подземелья,  чтобы
гоминдановцы не могли неожиданно поймать Хо,  если дознаются о  подвале.  Но
только они, наверно, не дознаются, потому что о нем никто, кроме Хо и Чжана,
здесь не знает.
     Когда Цзинь Фын пришла на  огород за музеем,  сторож ел суп из капусты.
Девочка была голодна,  и  суп  так  хорошо пахнул,  что она не  удержалась и
втянула носом воздух. Чжан увидел это и отдал ей палочки:
     - Ешь, а я тем временем разведаю.
     Девочка с  жадностью проглотила глоток теплой жидкости и  выловила один
капустный листик.  Когда Чжан вернулся, палочки лежали поперек плошки и супа
в ней было столько же,  сколько прежде. Сторож вложил палочки в руку девочки
и сказал:
     - Ешь, а то я рассержусь.
     - У нас под землей всего больше,  чем у вас. Зачем я буду вас объедать?
- солгала она, хотя ей очень хотелось есть.
     Он  взял плошку в  обе руки и  сделал вид,  будто хочет выплеснуть суп;
тогда она испуганно схватила палочки и быстро съела все.
     - Теперь полезай, - сказал Чжан. - Вокруг спокойно.
     Девочка пошла в конец огорода,  где росли кусты шиповника,  и юркнула в
скрытую среди них ямку.
     Когда она вылезла из калорифера, то сразу увидела, что старый Хо чем-то
обеспокоен.  Он  делал то,  что  позволял себе только в  самых-самых крайних
случаях, когда очень волновался: сидел на корточках и, куря трубку, выпускал
дым в отдушину. Это было очень рискованно. Если гоминдановцы почуят малейший
запах дыма в  комнате,  куда выходит потайной лаз  из  шкафа,  загороженного
картинами, они могут начать поиски.
     Девочка с  укоризной поглядела на Хо,  как старшая на шалуна,  и старик
смущенно придавил тлеющий табак почерневшим пальцем.
     Хо   был   темный   и   страшный  и   еще   более   бледный,   чем   ее
товарищи-партизаны,  живущие в катакомбе. Потому что он тоже жил под землей,
но жил один.  Совершенно один,  без товарищей, и уже совсем никогда не бывал
наверху.
     Хотя никто не мог их услышать, Хо сказал шопотом:
     - Сейчас же иди к "Медведю".
     - Зачем?
     - Таков приказ.
     Девочка почувствовала, как сжались его пальцы на ее плече.
     - Сейчас же иди, это неотложное дело.
     - Хорошо,