здесь особенно недолюбливают
нашего брата.
     - Обломаем!..
     - Они даже таких,  как я, не очень-то уважают. А если бы они знали, что
я  вовсе не  немец фон  Кроне,  а  Мак-Кронин,  американец,  мне пришлось бы
худо... Нужно замесить все наново.
     - Приготовь мне еще порцию твоего "Крокодила пустыни"...  Но то, что ты
говоришь о здешнем народе, меня удивляет.
     - Рано или поздно то же самое произойдет по всей зоне.
     - Глупости!  -  упрямо проговорил Паркер.  -  Впрочем, я тут ненадолго.
Только наберу кое-какой народ.
     - Наших отсюда не сманишь!
     - Мне нужны немцы.  Фу,  чорт!  Как я  не  сообразил сразу;  ведь ты же
должен знать всех и каждого.
     - Какого сорта люди тебе нужны?
     - Для создания чего-то вроде "иностранного легиона".
     - Тут ты, конечно, прав.
     - Это не моя мысль; так думают все наши, постарше меня.
     - Да, когда-то французы первыми поняли, что такое иностранный легион...
- задумчиво  проговорил  Кроне.  -  Нам  еще  чертовски  может  понадобиться
подобное  учреждение.  Нужно  заранее  подбирать такой  народ,  которому уже
некуда деваться,  а нигде, как здесь, в Западной Германии, ты не найдешь его
в таком количестве.
     - Вот,  вот,  -  обрадованно сказал Паркер. - И в руках держать можно и
отвечать не  придется перед папами,  мамами да перед избирателями.  Тризония
надолго останется для нас резервуаром,  из  которого мы будем черпать солдат
для самых трудных дел и мест.
     - Однако у  тебя большой диапазон:  Токио-Париж!  Который же из флангов
настоящий?
     - Оба.  Наши стремятся занять такие позиции, чтобы господствовать и над
Старым Светом.  Поэтому базы в  Исландии,  Гренландии и  на Аляске ничуть не
менее важны, чем в Тихом океане, Желтом море или Мраморном. Иначе мы никогда
не  возьмем Советы в  достаточно крепкие клещи.  При  той политике,  которую
ведут   в   Вашингтоне,   нам   нужен   не   один   Гибралтар,   а   десять:
средиземноморский,  полярный, атлантический, тихоокеанский. Везде: в Европе,
в  Азии,  в  Африке -  всюду!  И  для  каждой такой позиции мы  должны найти
чудаков, которые согласились бы сидеть в ее гарнизоне за пару галет и глоток
джина.
     - На первый взгляд не так-то просто!
     - Э,  брат,  на  американские козлы сел  теперь кучер,  который может и
рискнуть на горе.
     - Однако шею могут свернуть не  только его пассажиры,  но и  он сам,  -
скептически заметил Кроне.
     - Это,  знаешь  ли,  довольно старый закон:  своя  глупая голова дороже
десятка умных чужих.
     - В  этом  смысле  Гитлер был  наиболее подходящим субъектом.  Наши  не
сумели его во-время поддержать.
     Паркер потянулся и зевнул.
     - Чертовски устал!
     - Ну,  спать, так спать! - проговорил Кроне и устало потянулся. - Диван
к твоим услугам. Сейчас я дам тебе плед и подушки.
     Делая постель, Паркер спросил:
     - Что ты скажешь, если я отворю на ночь окошко?
     Из спальни послышался смех Кроне.
     - Только то, - крикнул он, - что, может быть, утром затворять его будет
за нас кто-нибудь другой!.. Я же говорил: немцы не очень любят янки!
     - Фу, дьявол! Неужели так скверно?
     - Я же говорил... Ну спи, Фрэнк. Мне рано вставать.


        "6"

     Эмалированная дощечка с номером дома держалась на остатке стены.  Рядом
с  нею  была  огромная брешь.  Дальше снова  кусок стены с  уцелевшей дверью
подъезда.  Сбоку  кнопка звонка в  начищенной медной розетке.  Чтобы попасть
внутрь дома,  не нужно было подниматься по ступеням.  Это можно было сделать
через любую из брешей по обе стороны двери.
     Однако дверь была затворена,  и на ее створке белела карточка:  "Доктор
инженер Э.ф.Шверер".
     Рупп поднялся по ступеням и надавил кнопку.
     - О,  господин Вирт!  -  радостно воскликнула Эльза.  -  Муж  будет так
рад!..
     Это была правда.  Приветливая улыбка появилась на лице Эгона,  когда он
увидел гостя.
     Рупп критически оглядел скудную обстановку комнаты.
     - Неважно устроились, - проговорил Рупп.
     Эгон махнул рукой:
     - Сейчас не до того. Дайте закончить мою машину... Все придет!
     - Именно потому, что вы хотите работать, вам не может быть безразлично,
как жить,  хотя бы ради нее.  -  И Рупп кивком указал на девочку, безмятежно
спавшую в кроватке у единственной стены, не выщербленной осколками.
     - О, Лили!..
     - Да, ее будущее - будущее всей Германии, - сказал Рупп.
     - Германия никогда больше не будет тем, чем была.
     - Надеюсь!  И об этом позаботимся мы сами,  немцы. Именно поэтому-то ее
будущее и должно быть прекрасным.
     - Если  только  на  это  может  рассчитывать  страна,   занятая  чужими
войсками,  раздробленная на части,  с  областями,  не могущими жить друг без
друга, но изолированными одна от другой.
     - Это, конечно, так, но я надеюсь, что немцы не дадут себя одурачить.
     - Если вы не идеализируете немца в  большом,  широко народном понимании
этого имени;  если в немце не умерли совесть и честь,  затоптанные Гитлером:
если  в  немце  еще  тлеет  искорка  национального достоинства и  понятия  о
подлинной свободе человека,  а  мне хочется верить,  -  Эгон в порыве поднял
руки,  -  да,  мне хочется верить,  что в моем народе эта искра тлеет так же
неугасимо,  как,  оказывается,  тлела во мне самом; если все это живет еще и
будет жить, то оккупанты там, на западе нашей родины, натягивают опасную для
них пружину.
     - Я рад слышать это от вас,  -  сказал Рупп. - Надо только уточнить: не
опасную, а смертельную.
     - Может быть, и смертельную... - в задумчивости повторил за ним Эгон. -
Когда в народе просыпается сознание того,  что он народ,  он не прощает,  не
может  и  не  должен  прощать того,  что  делают  американцы и  англичане...
Особенно американцы... Они плюют нам в лицо, они третируют нас, как каких-то
варваров,  как рабов,  как подонки человечества.  Нас без стеснения обирают.
Солдаты и  офицеры -  кто  как  умеет.  Они разгромили мою старую квартиру в
своем  секторе  Берлина.   Растащили  все.   "На  память,   на  память!"   -
приговаривали они,  растаскивая вещи.  - По мере того как Эгон говорил, лицо
его покрывалось бледностью.  Он судорожно сжимал руки. - Теперь, если я вижу
на улице американцев,  мне хочется позвать их к  себе вот сюда,  в эту голую
конуру:   "Не   хотите  ли   взять  еще   что-нибудь?"   Солдат,   вероятно,
удовлетворился  бы  кастрюльками  Эльзы;  офицеру  я  предложил  бы  детскую
кроватку.  А генерал... генерал, конечно, пожелал бы овладеть чертежами моей
счетной машины. О, в этом американские генералы понимают толк!
     - Так...  -  задумчиво произнес Рупп. - Мы подыщем вам более подходящее
жилье. Хотя бы ради... ради Лили. И ради вас самого.
     Эгон грустно улыбнулся.
     - Теперь часто приходится слышать о том,  что многие представляют себе,
будто нас будут рвать с двух сторон...
     - Это не так, мой доктор.
     Рупп развернул книгу, которую держал в руке.
     - Вот  послушайте:  "Красная Армия  имеет  своей целью изгнать немецких
оккупантов   из    нашей   страны   и    освободить   советскую   землю   от
немецко-фашистских захватчиков.  Очень вероятно,  что война за  освобождение
советской земли  приведет  к  изгнанию  или  уничтожению клики  Гитлера.  Мы
приветствовали бы  подобный исход.  Но  было  бы  смешно отождествлять клику
Гитлера  с  германским  народом,  с  германским государством.  Опыт  истории
говорит,  что гитлеры приходят и уходят,  а народ германский,  а государство
германское остается..."
     Рупп поднял глаза на Эгона. Тот сидел, охватив голову руками. Его глаза
были закрыты. Рупп раздельно повторил:
     - "...гитлеры  приходят и  уходят,  а  народ  германский..."  Заметьте,
доктор,  это говорилось в  тот период,  когда Гитлер в  своем приказе писал:
"Уничтожь  в   себе  жалость  и  сострадание  -   убивай  всякого  русского,
советского,  не останавливайся, если перед тобой старик или женщина, девочка
или мальчик, - убивай!.." - В голосе Руппа зазвучала гордость. - А смотрите,
доктор,  что  говорит Сталин:  "У  нас  нет  такой задачи,  чтобы уничтожить
Германию,  ибо  невозможно  уничтожить Германию,  как  невозможно уничтожить
Россию. Но уничтожить гитлеровское государство - можно и должно".
     - Я знаю, он это сказал!
     - А раз сказал он...
     Эгон подался всем корпусом к Руппу и в волнении проговорил:
     - Много лет назад я слышал его голос по радио в автомобиле Франца...  Я
мог бы и сейчас слово в слово повторить его речь...
     - Я вижу, вам она хорошо запомнилась.
     - Разве можно забыть этот голос!  Эти слова!  -  Глаза Эгона загорелись
новою надеждой.  Он остановился над кроваткой и долго,  задумавшись, смотрел
на разметавшуюся во сне девочку.
     - Я совсем забыла тебе передать, - сказала Эльза: - заходил Эрнст.
     - Эрнст? - Брови Эгона недовольно сошлись. - Что ему тут нужно?
     - Твои родители приглашают Лили на денек погостить. Эрнст завтра заедет
за ней.
     - Завтра я занят.
     - Так я поеду с Лили.
     - Одна, в ту зону!


        "7"

     Старый  Шверер напрасно старался скрыть от  жены  владевшее им  с  утра
беспокойство.  Он  непривычно суетился,  то и  дело высовывался из кабинета,
чтобы посмотреть на единственные оставшиеся в  доме часы,  и  потом,  поймав
себя на этом нетерпении, с ожесточением захлопывал дверь.
     Наконец над входной дверью настойчиво задребезжал звонок.
     Перед  отворившею дверь  Анни  стоял плотный человек среднего роста,  в
наглухо застегнутом черном пиджаке,  из  которого торчал стоячий крахмальный
воротничок. Прямые широкие поля черной шляпы почти касались оправы очков.
     Обнажив коротко остриженную голову,  вошедший негромко,  но  настойчиво
проговорил:
     - Я  желал бы видеть господина Шверера.  -  Заметив готовый сорваться с
губ  Анни  ответ,  он  предупредил его  легким  движением  руки  и  уверенно
произнес:  -  Если вы скажете,  что пришел отец Август фон Гаусс, он захочет
меня принять.
     Прежде чем Анни успела что-либо ответить,  за  ее  спиною приотворилась
дверь  генеральского кабинета  и  выглянул сам  Шверер.  Он  пристально и  с
очевидным удивлением смотрел на Августа.
     - Вполне понимаю ваше недоумение, - с улыбкою проговорил священник. - С
тех пор как мы виделись последний раз,  прошло, по крайней мере, десять лет.
Вы имели право забыть меня.
     - Вы...    так   изменились,   -   проговорил   Шверер,   продолжая   в
нерешительности стоять  в  дверях,  но  Август без  приглашения направился в
кабинет.  Швереру поневоле пришлось посторониться,  и, последовав за гостем,
он сердито прихлопнул створку двери.
     Торопливо,  мелкими  шажками Шверер  обошел  стол,  но  не  опустился в
кресло.
     - Вы перестанете удивляться моему визиту,  -  сказал священник, - когда
узнаете,  что  я  прибыл как посланец доброй воли от  его святейшества папы!
Немцы  достаточно хорошо знали святого отца,  когда он  был  еще  кардиналом
Пачелли. И он тоже достаточно хорошо знал многих немцев...
     Шверер потер лоб и нерешительно проговорил:
     - Да, да, кардинал Пачелли.
     - Я  знаю,  экселенц,  вы никогда не были склонны интересоваться делами
церкви.  Это грех многих наших военных.  Грех и большая ошибка. Политическая
и,  я бы позволил себе сказать,  экселенц,  тактическая ошибка!  Именно так:
тактическая,  -  внушительно повторил патер Август.  -  Думаю,  что у  моего
старшего брата есть теперь достаточно времени для  размышления над ошибками,
приведшими его  в  плен к  русским,  где ему не  осталось ничего иного,  как
заниматься историей живописи...
     - Французской! - презрительно фыркнул генерал.
     - Полагаю,  что  вы,  как всякий цивилизованный человек,  хорошо знаете
заслуги  его  святейшества перед  национал-социализмом и  перед  современной
Германией вообще.  Еще большие услуги святая церковь рассчитывает оказать ей
в будущем.
     Генерал нетерпеливо перебил:
     - И все-таки я не понимаю: почему вы здесь, у меня?
     Отец Август сделал вид,  что  не  замечает его раздражения.  Все тем же
ровным, спокойно-настойчивым голосом он проговорил:
     - Самое  могущественное государство  вселенной  -  святая  католическая
церковь -  протягивает руку всякому,  кто готов сотрудничать с  нею на любом
поприще.  -  Он сделал паузу и повторил:  -  На любом,  экселенц:  духовном,
политическом,  экономическом и военном. Рим поддержит всякого, кто стремится
к  уничтожению коммунизма.  Назовите мне иную,  более универсальную и гибкую
машину,  способную объединить самые разнородные,  подчас даже противоречивые
силы и элементы, чем наша церковь!
     - Не преувеличиваете ли вы?
     - Преувеличиваю?  -  отец Август соболезнующе покачал головой, как если
бы ему было жаль этого,  так мало знающего старикашку. - Покажите мне другую
державу,  подданные которой были бы равноправными гражданами всех государств
мира!  Святейший отец, наш папа, может отдать любой приказ любому из трехсот
восьмидесяти миллионов своих подданных, не считаясь ни с их положением, ни с
их   национальностью!   Католицизм  стирает  границы  -   он   не   признает
национальностей, он космополитичен...
     - Я помню, то же самое говорили мне о коммунизме, - пробормотал Шверер.
     - Увы,  это  было нашей ошибкой.  На  деле коммунисты всегда настойчиво
боролись только с узким национализмом.  Это-то мы опрометчиво и принимали за
космополитизм.
     - Я не очень разбираюсь в этом, - заметил генерал.
     - А  вам  очень важно понять,  что,  будучи врагами космополитизма,  за
который  борется  святая  католическая церковь,  коммунисты отстаивают право
человека на его национальность,  на его любовь к его земному отечеству.  Эта
точка зрения антагонистична нашей.  Мы  утверждаем,  что истинное отечество,
единое для всех людей,  не здесь,  на этой грешной земле,  а там...  -  отец
Август возвел глаза к потолку и даже воздел руки.
     Шверер раздраженно повел плечами.
     - Космополитизм,  интернационализм!  Мне  нет  до  всего этого никакого
дела.
     - Неправда!  Вы  не  имеете права  повторять ошибки прошлого.  В  своих
планах вы должны рассчитывать на католицизм.
     Шверер в полном изумлении уставился на собеседника.
     - Да, да, именно так! Католик, не признающий себя ни поляком, ни чехом,
ни итальянцем,  ни французом,  а  только подданным святого престола,  только
покорным рабом святейшего отца  римской церкви,  -  вот  на  кого вы  должны
делать ставку не меньшую, чем на своих солдат...
     - Однако чему я все-таки обязан вашим визитом? - спросил его Шверер.
     - Поймите же, - проговорил Август, - престол святого Петра - вот центр,
к   которому  вскоре   протянутся  все   руки,   желающие  поднять  меч   на
большевистскую Россию.  В  Рим  придут  все,  кто  захочет принять участие в
крестовом походе против большевизма.
     - Положение усложнилось,  -  резко возразил генерал.  - Нам самим, всем
нашим соседям и  даже самому Риму нужно лечиться от язвы коммунизма,  прежде
чем выступать в поход.
     - Мы это знаем,  -  сказал Гаусс.  - Мы боремся и будем бороться с этой
бедой.  Такова миссия апостольской церкви. Светские власти многих государств
и  самого  богатого  и  могущественного среди  них  -  Соединенных Штатов  -
работают рука об руку с нами. У нас нет разногласий в этом деле.
     - Я  очень рад,  однако все же думаю:  я ничем не могу быть полезен его
святейшеству. Я сторонник крайних мер. Россию нужно побеждать не крестами, а
пушками.  Тут нужны не священники,  а  солдаты.  Только над этим я работаю и
намерен работать дальше.
     - Мы хорошо знаем, над чем вы теперь трудитесь. Мы одобряем ваш труд.
     - Вы ничего не можете знать,  - сказал Шверер. - Никому из духовных лиц
я не докладывал о том, над чем тружусь!
     - И тем не менее...  -  Гаусс улыбнулся.  -  Могу вас уверить: мы очень
многое знаем.
     - То же самое любила говорить наша гестапо! - желчно заметил Шверер.
     Август Гаусс развел руками,  как  бы  говоря:  "Можете называть это как
угодно".
     - Мы  знаем,  что англо-американское командование пока поддерживает ваш
литературный труд. У них попрежнему велик интерес к теме похода на восток.
     - Для того чтобы сообщить мне все это,  вы и  пришли?..  -  раздраженно
проговорил генерал. - Все это я знал и знаю без вас. Я работаю для тех, кто,
так же как я, понимает, куда должен быть направлен меч будущей Германии.
     - Примите же и  нас в  число тех,  кто думает так,  -  произнес Гаусс и
сунул руку в карман пиджака.
     Шверер увидел пачку узких длинных зеленых банкнот.
     - Мы  хотим  внести свою  лепту  в  великое дело.  По  указанию пастыря
верующих  мы  должны  помочь  вам  закончить ваш  труд:  книга  должна  быть
дописана.
     - Я и допишу ее!
     - Безусловно,  с  помощью божьей.  Мы  только просим внести в  рукопись
некоторые коррективы по нашим указаниям. - Священник подвинул пачку долларов
к Швереру. - Прошу вас, примите этот скромный взнос в наше общее дело.
     - Я  не  нуждаюсь...  -  начал  было  сердито Шверер,  но  ему  помешал
договорить неожиданный удар в дверь. Она порывисто распахнулась, и в кабинет
вбежал Эрнст. Его лицо было бледно. Он тяжело дышал.
     Увидев его, Шверер испуганно крикнул:
     - Лили?!
     Эрнст  протянул  дрожащую руку,  чтобы  остановить бросившегося к  нему
отца.
     - Нет,  нет, с нею ничего не случилось... - Окинув взглядом незнакомого
посетителя,  он,  насколько мог спокойно,  сказал:  - Просто я не застал там
никого дома.
     Август Гаусс поднялся и,  молча поклонившись генералу,  вышел.  Генерал
засеменил к двери.  Он хотел крикнуть женщинам,  чтобы проводили патера, но,
увидев их суетящимися в кухне,  сам пошел по мосткам перед Гауссом и отворил
ему дверь.
     Эрнст,  оставшись один  в  кабинете,  рывком освободился от  галстука и
дрожащими пальцами расстегнул воротник рубашки.  Он  перестал владеть собой.
Даже здесь,  на  земле,  не  подконтрольной советским войскам,  ему чудилась
погоня русских,  едва не  захвативших его на  квартире Эгона.  Если бы он не
успел вскочить в автомобиль, его схватили бы так же, как Кроне.
     Эрнст провел рукою под  воротником -  шея  была  мокра от  пота.  Он  в
бессилии откинул голову,  но тут его взгляд упал на пачку долларов, лежавшую
на отцовском столе.  Одно мгновение он с удивлением смотрел на деньги. Потом
быстрым движением пальцев,  в которых сразу исчезла дрожь, схватил несколько
билетов и, скомкав, сунул в карман.
     Когда генерал вернулся в  кабинет,  Эрнст сидел,  откинувшись на спинку
кресла.


        "8"

     - Курить, надеюсь, разрешите, - спросил арестованный.
     Помощник советского коменданта молча подвинул ему коробку папирос.
     - Я предпочел бы получить обратно мои сигары, - сказал арестованный.
     - Не раньше, чем их исследуют.
     Арестованный пожал плечами и взял папиросу.
     Офицер придвинул к себе протокол допроса.
     - Ваше имя?
     Арестованный  испытующе  посмотрел  на  офицера,  пытаясь  поймать  его
взгляд, но тот глядел на кончик пера.
     Подумав несколько мгновений, арестованный четко произнес:
     - Вильгельм фон Кроне.
     - Национальность?
     - Немец.
     - Вы в этом уверены? - спросил офицер и впервые взглянул на Кроне.
     - Так утверждали мои родители. У меня не было оснований им не доверять.
     - Несмотря на  арест,  вы  пытаетесь сохранить бодрое настроение?  -  с
усмешкой спросил офицер.
     Кроне пожал плечами:
     - У меня нет оснований быть недовольным.
     - А то, что провалились ваши намерения в отношении инженера Шверера?
     - О, это довольно сложный вопрос!
     - Поэтому-то мне и хотелось бы его выяснить.
     - Я  бы  предпочел отложить это  до  другого  раза:  когда  меня  будут
допрашивать там, в России...
     - Почему вы так уверены, что окажетесь в СССР?
     - А разве вы не отправите меня в Россию?
     - Если это будет не