н это понять.
     Некоторое время оба оставались неподвижными.  В  тишине большой комнаты
преувеличенно громко слышались удары тяжелого маятника больших часов.
     Шеф оставил якорь и устало подошел к окну. Медленно, словно действуя из
последних сил,  он потянул за шнурок, поднимая темную штору. Серый свет утра
постепенно,  как бы нехотя,  проползал в  комнату и  шаг за шагом отвоевывал
пространство у электрических ламп.
     Шеф  посмотрел в  окно.  Прямо впереди зеленели деревья Сент-Джемсского
парка.  Справа,  у  самой  стены  адмиралтейства,  стоял одинокий автомобиль
старого, давно вышедшего из моды фасона.
     Шеф  обернулся и  поглядел на  Черчилля.  Профессионально точный взгляд
отметил каждую морщину на измятом, сером лице премьера.
     Шеф сказал Черчиллю на прощанье:
     - Быть может,  время действительно несется быстрее, чем хотелось бы нам
обоим,  но оно не оказывает губительного действия на ваш мозг,  сэр:  за всю
сегодняшнюю встречу вы ни разу не обмолвились моим именем.
     Рыхлое тело Черчилля,  как потревоженная медуза,  заколыхалось в кресле
от сотрясавшего премьера беззвучного смеха.
     - Старая привычка,  старина! Если бы мы встретились не в этом доме, вы,
наверняка, поступили бы так же.
     - Совершенно верно, сэр.
     - И   откуда  я   могу  знать,   не  спрятан  ли  у  меня  под  креслом
звукозаписывающий аппарат, любезно доставленный сюда вашей же службой.
     Геморроидальное лицо шефа покрылось легкой краской.
     - У вас в кабинете, сэр? - не очень уверенно запротестовал он.
     - Ага!  -  торжествующе  воскликнул  премьер.  -  Вот  вы-то,  кажется,
стареете!
     Старик скрипуче рассмеялся.


        "8"

     Едва  ли  история  второй  мировой  войны  или  история дипломатических
отношений за  этот  трагический период отразят на  своих  страницах то,  что
произошло  в  дни,  последовавшие за  ночной  встречей  двух  старых  врагов
человеческого покоя и счастья.
     На  страницах толстых томов,  которые уже  написаны историками войны  в
буржуазной Европе и  в Америке,  ничего не сказано и,  вероятно,  никогда не
будет сказано о  том,  что  шефу потребовалось всего два  дня на  то,  чтобы
установить связь  с  американской секретной  агентурой  и  получить  от  нее
"добротную" берлинскую явку для  капитана Роу.  Еще  через день Роу  был  на
борту испанского парохода. Вместе с бочками оливкового масла он выгрузился в
Гамбурге.  Американский паспорт  открыл  ему  двери  немецкого  контрольного
пункта, и Роу без приключений прибыл в Берлин. Здесь ему пришлось преодолеть
некоторые  трудности,  прежде  чем  удалось  добраться  до  человека,  через
которого предложения Черчилля могли  быть  переданы Герингу.  Человеком этим
оказался группенфюрер СС Вильгельм фон Кроне.
     Кроне молча,  с  мертвым лицом выслушал Роу и  предложил ждать ответа в
гостинице, не показываясь на улице.
     - Это арест? - спросил Роу.
     - Просто  мера  предосторожности,  -  сухо  ответил Кроне.  -  Было  бы
совершенно лишним, если бы кто-нибудь увидел вас в Берлине.
     - Меня тут никто не знает, - попробовал солгать Роу.
     Кроне насмешливо посмотрел на  него и  демонстративно повертел в  руках
американский паспорт гостя.
     - Мы в этом далеко не так уверены... - и, несколько помедлив, закончил:
- мистер... Роу...
     Роу отпрянул от стола,  развязно облокотясь о  который,  разговаривал с
группенфюрером. После минутной растерянности он овладел собой:
     - Ну что ж, открытая игра даже лучше...
     - Все  же  боюсь,  что посылка в  Берлин именно вас -  одна из  обычных
ошибок британской разведки, - с нескрываемым пренебрежением ответил Кроне.
     В  гостиницу Роу шел совершенно подавленный.  Его бесил нелепый провал.
При  других  обстоятельствах такая  ошибка  могла  привести  его  в  тюрьму.
Впрочем,  и  теперь еще не  известно,  чем все это кончится.  Если немцам не
придутся по  душе привезенные им предложения,  они могут его и  не выпустить
обратно в Англию.  Он в их руках... Да, плохо! Повидимому, немецкая разведка
подтянулась.  А  его  собственная служба дряхлеет.  В  прежние времена такой
промах был бы немыслим. Дряхлеют волки, дряхлеет служба...
     Роу  не  могло прийти в  голову,  что дело тут не  только в  одряхлении
британской  разведки  и  не  в  совершенстве немецкой  разведки,  попрежнему
громоздившей одну  ошибку  на  другой,  и  вообще  не  в  сверхъестественной
проницательности какой бы  то  ни  было  секретной службы.  Все  сводилось к
совершенно  естественному  и   почти  неизбежному  в   создавшихся  условиях
переплетению интересов буржуазных разведок.  Они  совершенно закономерно шли
тем же руслом,  каким текла и вся политика их стран, непрерывно враждовавших
между собой и  столь же  непрерывно стремившихся к  одной общей недосягаемой
цели  -  спасению капиталистического мира  от  предопределенной ему  гибели.
Подкапываясь одна под  другую,  враждуя и  соперничая там,  где  дело шло  о
частностях и  дележе награбленного или чаемого,  разведки Германии,  Англии,
Франции,  Америки объединялись при  всякой  возможности совместными усилиями
нанести удар по Советскому Союзу.
     Даже если бы Кроне и не был американским агентом, секретная резидентура
американской разведки в  Лондоне,  к  содействию которой прибег  шеф,  чтобы
переправить Роу в Германию,  непременно открыла бы его истинное лицо немцам,
не для того,  чтобы провалить Роу,  а,  наоборот, чтобы вверить его личность
особенному попечению немецких разведчиков.  Миссия Роу,  имевшая в  конечном
счете  ясно  направленную  антисоветскую  цель,  устраивала  американцев  не
меньше,  чем самих немцев.  Те и другие готовы были содействовать успеху его
поездки.
     Однако в  миссии Роу  была  и  другая сторона,  вынуждавшая американцев
отнестись к его поездке с особой настороженностью,  как к шагу,  в известной
мере   направленному  против  интересов  США.   Они   не   могли  оставаться
равнодушными к  попытке Черчилля завести шашни с Гитлером за спиною Америки.
Это  противоречило всей их  политике,  направленной к  тому,  чтобы в  любой
момент очутиться "наверху кучи".  Сделка Англии и Германии означала бы,  что
вожжи мировой политики уходят из рук США,  они утрачивали бы позицию высшего
арбитра,  диктующего свои  условия мира всем участникам чужой драки.  Арбитр
рассчитывал оставить драчунам голодный минимум.  Максимум того,  из-за  чего
они пускали друг другу кровь, должен был отойти к нему самому.
     Такова была ситуация.  Она не  устраивала Черчилля как приказчика самых
агрессивных кругов лондонского Сити.  Он меньше всего хотел оказаться в роли
бедного родственника,  питающегося крохами из рук американского дядюшки.  Он
сам хотел взобраться на  вершину кровавой кучи и  оттуда диктовать миру свои
условия существования. Это стремление и толкнуло его на попытку договориться
с Гитлером. Не отказываясь от видимости войны, Черчилль был готов продолжить
переговоры,  начатые Чемберленом и Галифаксом о полюбовном дележе мира между
Англией и  Германией с условием,  что,  усилившись за счет подмятой под себя
Франции,  гитлеризм повернет оружие на  восток,  против России.  Таким путем
Черчилль  надеялся  выскочить  из   войны  без  большой  потери  крови.   Он
рассчитывал сохранить силы и даже накопить их к тому времени, когда Германия
основательно завязнет в России.  А тогда будет видно, что стоит дать Гитлеру
за  его  работу палача.  И  стоит ли  вообще что-нибудь давать.  Быть может,
именно тогда придет время свести с ним решительные счеты.
     Если  такая  комбинация  пройдет,   думал  Черчилль,   мировые  позиции
Британской империи будут сохранены.  Все сильнее действующие в  ее организме
центробежные  силы   ослабнут.   Роль  младшего  партнера,   уготованная  ей
Рузвельтом, останется мечтой Белого дома.
     Черчилль в  беспокойстве мерил  шагами свой  кабинет в  ожидании визита
шефа.
     Старик появился,  наконец,  -  такой же  желтый,  вялый,  усталый,  как
прежде.  Он все так же отвратительно шаркал подошвами,  с  трудом передвигая
ноги.
     Так  же,  как  при прошлом свидании,  не  было сказано ничего прямого и
ясного.  Но если в прошлый раз своеобразным мечтам о том,  что предпринял бы
при известных обстоятельствах Гитлер, предавался премьер, то теперь такие же
туманные предположения слетали с тонких губ разведчика.
     Разговор  был  недолгим.   Шеф  ушел.   Черчилль  неподвижно  сидел  за
письменным столом.  Его взгляд был устремлен в окно,  за которым открывалась
площадь Конной гвардии.  За  нею  парк и  дворец.  Но  Черчилль не  видел ни
площади,  ни парка, ни дворца. Перед взором Черчилля было серое море, желтый
песок и тысячи людей, по горло в воде спешащих сесть в лодки и катеры, чтобы
попасть  на   суда,   стоящие  вне   прибрежного  мелководья.   Люди  брели,
захлебываясь,  борясь с волнами,  падая и больше не подымаясь. На людях были
изорванные и грязные кители цвета хаки,  на головах их были плоские, похожие
на  сковороды каски.  Людей были  тысячи,  десятки,  сотни тысяч.  Это  были
английские томми.  Над  их  головами выли пикировщики гуннов.  Бомбы одно за
другим топили мелкие суда англичан.  Люди десятками и сотнями,  надрываясь в
истерике и проклятиях,  исчезали под водой.  Трупы тех, что утонули вчера, и
позавчера,  и  два  и  три  дня назад,  нынче уже всплывали.  Морской прибой
выбрасывал тысячами их  тела на золотистый песок пляжа.  Живые взбирались на
мертвых,  чтобы дойти до воды и попасть на корабль, либо тоже утонуть и тоже
быть   выброшенными  волной   на   гребень  этого   страшного  волнолома  из
человеческих тел.  Вместе  со  смрадом разложения к  небу  взлетали стоны  и
проклятия.  Больше всего было проклятий.  Черчиллю казалось,  что среди этих
воплей он часто, очень часто слышит свое имя. Но он не верил тому, чтобы оно
имело какую-нибудь связь с проклятиями.  Это было неправдоподобно.  Он зажал
уши толстыми пальцами и  отвернулся от окна.  Однако вокруг по-прежнему выли
фашистские бомбы,  визжали снаряды. Не было только танков Гитлера, способных
в  несколько часов перемолоть всю массу пока еще живых томми и  не позволить
ни  одному  из  них  вернуться  в  счастливую  старую  Англию.   Танки  были
остановлены Гитлером.
     Значит,  все было в порядке, игра удалась. А дивизией больше или меньше
- разве в этом дело?


     Не выдавая своим генералам истинного смысла сложной игры, Гитлер кричал
Кейтелю:
     - Я  не  могу рисковать моими лучшими боевыми машинами ради уничтожения
кучки англичан. Мы добьем их с воздуха! - Он обернулся к Герингу: - Верно?
     Геринг подтвердил это молчаливым кивком головы.  Он был в курсе дела. А
Гитлер,  которому казалось,  что  его  генералы еще не  убеждены,  продолжал
выкрикивать:
     - Вы  хотите оставить меня без танков на  наиболее важных участках!  Вы
хотите,  чтобы машины израсходовали свои ресурсы раньше,  чем пистолет будет
приставлен ко лбу Франции?! Я докажу вам...
     Он  потянулся к  одному из  стоявших на  столе телефонов.  Генералы уже
знали,  что сейчас он сделает вид,  будто наводит необходимую ему справку, и
начнет сыпать взятыми с потолка цифрами.
     Кейтель сдался.
     Вместо Гитлера телефонную трубку поднял полковник фон  Гриффенберг.  От
имени фюрера он отдал приказ главному командованию сухопутных сил остановить
танки  Клейста  на   линии  канала.   Приказ  полетел  по  проводам.   Когда
ошеломленный  Гаусс  выслушал  приказ  от  Манштейна,   это  показалось  ему
настолько нелепым,  что  у  старика даже  зародилось сомнение в  подлинности
директивы.
     - Немедленно  проверьте,   нет  ли  здесь  английской  провокации.  Эти
субъекты мастера на подобные штуки...
     - Приказ  выслушан  мною  по  телефону  непосредственно  от  полковника
Гриффенберга, - ответил Манштейн.
     - Весь  мир  будет  смеяться  над  тем,  как  мы  выпустили англичан из
ловушки.  Они остались бы  там все до  одного!..  Мы  -  посмешище для всего
мира!.. Эту глупость запишут в анналах истории, - злобно цедил Гаусс.
     - Приказ фюрера, экселенц, - предостерегающе заметил Манштейн.
     "Приказ "ретина",  -  мысленно ответил Гаусс,  но, вслух не проронил ни
звука. Сунув монокль за борт мундира, он не спеша, прямой и спокойный, вышел
из комнаты штаба.
     Через  полчаса  Манштейн  пришел  к  нему  с  предложением  поехать  на
наблюдательный пункт.
     - Стоит  посмотреть,  как  англичане эвакуируются под  выстрелами наших
пушек, экселенц.
     - А самолеты? - не поворачивая головы, спросил Гаусс.
     - Эти тоже делают свое дело. Особенно хорошо работают новые пикировщики
- одна английская лодка отправляется ко  дну за  другой.  Если бы вы видели,
сколько их там!
     Гаусс не ответил.  Он даже не поднял головы,  делая вид,  будто увлечен
чтением французского романа,  лежащего у  него на  коленях.  Но  все  в  нем
кипело,   и  как  только  Манштейн  ушел,  генерал  отбросил  книгу.  Старое
вольтеровское кресло,  выдвинутое на  просторную веранду,  где он  собирался
погреться на солнце, затрещало от непривычного нажима на подлокотники.
     Старик не  имел понятия о  том,  что  "чудесное избавление англичан под
Дюнкерком" -  плод  большой политической игры,  цена,  уплачиваемая Гитлером
Черчиллю за  право без вмешательства Англии стереть с  карты Европы Францию.
При  мысли о  том,  что триста тысяч англичан уходят живыми,  когда могли бы
полечь под гусеницами его танков, заставляла Гаусса дрожать от злобы. Только
привычная  выдержка  помогала  ему  не  затопать  ногами,  не  накричать  на
Манштейна, не запустить биноклем в голову адъютанта.
     Быть может,  утешением ему послужило бы,  если бы  он мог знать,  что в
состоянии недоумения находится и  его  противник -  английский генерал  лорд
Горт.  Приказ воздержаться от решительных действий,  доставленный на материк
герцогом Виндзорским, экс-королем Эдуардом, застал Горта в тот момент, когда
шла  подготовка к  удару  по  слабой перемычке войск Гаусса,  высунувшихся к
побережью.  Горт  считал,  что  английские дивизии  без  труда  прорвут  эту
перемычку и,  уничтожив отрезанную и  прижатую к  морю  часть немцев,  легко
сомкнутся с одиннадцатью дивизиями 1-й французской армии -  крайним северным
крылом Бийота. Горту было ясно, что такой удар мог решить битву за Фландрию,
от которой,  в свою очередь, зависела и судьба битвы за Францию. Горт еще не
был  в  курсе политической игры,  согласованной с  фельдмаршалом Диллом и  с
генералами Айронсайдом и  Исмеем,  сидевшими в  Лондоне и вместе с Черчиллем
распоряжавшимися судьбой английской армии.
     Разгром   голландцев   и   позорная   капитуляция  бельгийского  короля
окончательно обнажили левый  фланг  союзников.  Но  и  она  не  могла лишить
местное англо-французское командование возможности защищать север. Однако 30
мая  генерал  Горт  получил  от  Черчилля  телеграмму,  звучавшую похоронным
колоколом по  крайней мере для трех из десяти дивизий англичан,  топтавшихся
на  побережье Дюнкерка.  Горт  уже  знал,  что  эти  три  дивизии -  жертва,
приносимая британским кабинетом  и  прежде  всего  самим  Черчиллем  во  имя
прикрытия негласной сделки между Лондоном и  Берлином.  Этим  трем  дивизиям
суждено было спасать "престиж" Англии так же,  как за него отдали свою кровь
четыре  тысячи  английских  солдат  -   защитников  Кале.  Те  и  другие  не
подозревали,  что  являются  невинными жертвами  позорной политической игры.
Река  английской крови  должна была  преградить историкам путь  к  истине об
измене Англии союзническим обязательствам в отношении Франции.  Человечество
не должно было узнать действительной роли Черчилля и его сообщников в победе
Гитлера над  Францией и  в  последующей драме  Европы.  Двенадцать миллионов
человек  заплатили во  второй  мировой войне  своей  кровью  за  несбывшуюся
надежду британского премьера уничтожить Советскую Россию  руками нацистского
ефрейтора.
     В  ночь с  30 на 31 мая 1939 года лорд Горт дважды перечитал телеграмму
Черчилля:
     "Если еще будет возможность поддерживать с  вами связь,  мы  пошлем вам
приказ вернуться в  Англию с офицерами по вашему выбору в тот момент,  когда
сочтем,   что  силы  под  вашим  командованием  настолько  сократились,  что
командование может  быть  передано командиру корпуса.  Вы  должны  назначить
этого командира сейчас.  Если  связь будет прервана,  вы  должны вручить ему
командование и вернуться,  как указано выше, если ваши действительные силы в
строю не  будут превышать эквивалента трех  дивизий.  В  этом  деле  вам  не
предоставляется права действовать по собственному усмотрению. С политической
точки зрения это  было  бы  ненужным триумфом для  противника,  если  бы  он
захватил  вас   в   плен,   когда  под  вашим  командованием  остается  лишь
малочисленное  войско.   Избранному  вами   командиру  корпуса  должно  быть
приказано держать  оборону совместно с  французами и  эвакуироваться или  из
Дюнкерка,  или с  побережья,  но  если,  по  его мнению,  никакая дальнейшая
организованная эвакуация  не  окажется  возможной,  равно  как  и  не  будет
возможно  нанести  дальнейший  пропорциональный  ущерб   противнику,   этому
командиру  корпуса  разрешается,  после  консультации  со  старшим  по  чину
французским командиром,  капитулировать официально во  избежание бесполезной
бойни".
     Вечером 31 мая Горт передал командование генерал-майору Александеру и в
ночь с  31  на  1  июня тайком от своих войск сел на корабль,  увезший его в
Англию.
     Могло ли  наступление Горта,  если бы  оно состоялось,  изменить судьбу
войны,  судьбу Франции?  Это  более чем  сомнительно.  Не  десяти английским
дивизиям,   уже   деморализованным  предательской  линией   своего   высшего
командования,  было решать судьбы истории.  Даже если на миг допустить,  что
действия Горта  были  бы  решительны и  успешны,  они  уже  не  могли спасти
Францию.   Ее   судьба   была   предопределена   изменой   изнутри.   Вместо
нерешительного Гамелена армию возглавил изменник Вейган.  Он уже произнес во
всеуслышание страшные слова о том,  что предпочитает Францию Гитлера Франции
Тореза.  Вертлявый премьер Рейно  уже  призвал в  состав  кабинета предателя
Петэна.  Французские гитлеровцы наносили в спину мечущегося в поисках выхода
французского народа удар за  ударом.  Они пытались заставить французов пасть
на колени перед вторгшимся врагом.
     Но  не подлежит сомнению,  что если бы не измена Черчилля,  французский
народ не почувствовал бы себя покинутым союзниками на волю победителя. Он не
потерял бы  всякой опоры в  борьбе с  нашествием.  Он  нашел бы в  себе силы
дорого продать свободу и  независимость отчизны.  Народ не  мог  принять как
выражение  дружбы  и  союзнической  солидарности  издевательское предложение
Черчилля об образовании двуединого англо-французского государства.  В данных
обстоятельствах это  означало бы  только  сведение Англией вековых счетов со
своей континентальной соперницей Францией и  превращение ее  в  подневольный
придаток Британской империи,  в далеко не самую весомую жемчужину английской
короны.
     Когда премьер Рейно объявил во  всеуслышание о  том,  что на  отчаянный
призыв  французского  правительства  о   помощи,   обращенный  к  президенту
Соединенных Штатов  Америки,  из  Белого  дома  пришел "неудовлетворительный
ответ",  французы окончательно поняли: они одни. С дезорганизованной изнутри
армией,   с  заранее  разрушенной  военной  промышленностью,  с  разложенным
правительственным  аппаратом  они   были  оставлены  один  на   один  против
бронированной военной машины фашизма.  Народ не мог знать о закулисной возне
предателей в  Лондоне и в Париже,  но он чувствовал миллионами своих сердец,
что его продали.  К  тому же  прогрессивные силы Франции,  ее  патриоты были
разобщены и их политические боевые организации заранее разгромлены. В стране
царил хаос.


        "9"