ы отступаешь - я преследую; ты останавливаешься -
я тревожу;  ты устал -  я бью".  Враг устает все больше и больше, в то время
как мы  набираемся сил.  Придет время,  когда он  устанет настолько,  что мы
добьем его...  Если наша армия может тесно сотрудничать с  народом,  то враг
будет разбит и  уничтожен до  последнего солдата.  В  это я  верю,  глядя на
вас...
     На  дальнем левом  фланге строя  Чжу  Дэ  увидел трех  отдельно стоящих
людей. Один из них был китаец, второй - белый и третий - негр.
     - Кто такие? - спросил Чжу Дэ у Фу Би-чена.
     - Авиаторы.
     - О, у вас есть даже своя авиация?
     - Был один трофейный самолет,  но сгорел...  Эти люди не мои люди,  они
пробирались к вам.
     Чжу  Дэ  попрощался с  солдатами и  двинулся к  левому флангу.  Солдаты
запели:

                Слава армии восьмой -
                Тверже стой,
                          народный строй!
                Слава смелому Чжу Дэ,
                Путь к победе
                            с ним везде...

     Чжу Дэ остановился, с улыбкой слушая песню. Когда солдаты кончили петь,
он поклонился им и надел кепи.
     Чэн перевел главкому рассказ Стила и  Джойса об их путешествии в Китай.
Генерал дружески пожал руки  механиков и  Чэна  и,  грустно покачав головой,
сказал:
     - Беда в одном - у нас почти нет боевой авиации, нехватает самолетов.
     Заметив разочарование на лице Стила, тут же весело заявил:
     - Это  не  должно вас огорчать:  у  нас нет самолетов,  но  они у  нас,
несомненно,  будут. Может быть, еще не так скоро, но, конечно, в достаточном
количестве. Мы в этом уверены.
     - Вы сделали заказ за границей? - спросил Джойс.
     - На заказы за рубежом у нас нет золота.  Мы получим свои самолеты тут,
в нашей собственной стране.
     - Ваша промышленность...
     Но генерал не дал ему договорить:
     - К  сожалению,  у нас нет и авиационной промышленности.  Но у нас есть
враг,  которого мы будем бить тем сильнее,  чем дальше пойдет дело. Мы будем
получать нашу технику из его рук.  Если мы будем бить японцев,  у  нас будут
японские самолеты.
     Конец разговора произошел уже в землянке Фу Би-чена, где Чжу Дэ пил чай
с командирами.
     - Когда вы попадете в  наш тыл,  то увидите,  что мы с большим усердием
готовим кадры,  в  том  числе летчиков.  На  инструкторско-преподавательскую
работу мы бросили самых лучших,  самых опытных командиров.  Школам мы отдаем
самые лучшие самолеты из  тех,  что  попадают нам в  руки.  Вы,  может быть,
скажете:  "А не лучше ли использовать эти самолеты, этих опытных летчиков на
войне,  чтобы  драться  с  вражеской  авиацией?"  Разумеется,  это  было  бы
прекрасно. Это очень помогло бы нам сегодня. Но мы должны думать не только о
"сегодня", а и о "завтра". Завтра авиация будет нам еще нужнее, чем сегодня.
И так как именно завтра мы рассчитываем иметь много самолетов,  то и готовим
для них летчиков сегодня...  Поэтому,  мистер Стил и  мистер Джойс,  если вы
ничего  не  имеете  против,  мы  используем  ваши  знания  сначала  в  школе
командиров.  А  потом,  когда у нас сформируется боевая авиация,  вы сможете
поработать и в ней. Мы с радостью примем вашу братскую помощь. - Пожав обоим
механикам  руки,   генерал  сказал  Чэну:  -  А  вам  приказываю  немедленно
отправиться в  школу  в  качестве  инструктора воздушного боя,  поскольку вы
истребитель.  Вы, говорят, учились летать у американцев? Тем легче будет вам
обучать наших людей летать и на американских самолетах, если они попадут нам
в руки.
     Чэн так поспешно вытянулся, чтобы отдать честь, что причинил боль своей
раненой руке. Пробежавшая по лицу летчика судорога боли выдала его генералу.
Когда Чжу Дэ узнал, что летчик ранен, он приказал немедленно отправить его в
лазарет.
     - Пользуйтесь случаем,  товарищ Чэн,  - добродушно сказал он, - хорошие
госпитали -  не  такие  частые гости  в  Восьмой армии.  А  тут  к  нам,  по
счастливой   случайности,    приблудился   иностранный   санитарный   отряд.
Сомневаюсь,  чтобы  католические организации Америки,  отправлявшие врачей в
Китай,  предназначали их таким безбожникам,  как коммунисты, но раз уж врачи
попали к  нам  -  пользуйтесь.  Уверен,  что не  сегодня-завтра,  как только
католики в  Соединенных Штатах узнают,  что американские врачи лечат раненых
бойцов Восьмой армии, госпиталь тотчас отзовут или прикажут ему перекочевать
к  гоминдановским генералам,  которые за  любую  подачку готовы  признать не
только бога,  а и самого дьявола.  -  Тут Чжу Дэ обернулся к Стилу: - Кстати
говоря, о католиках: когда вы вернетесь в Соединенные Штаты...
     - Боюсь, что это случится не очень скоро.
     - А я надеюсь,  что это может произойти скорее,  чем вы думаете.  Так я
говорю:  когда вы туда вернетесь,  спросите у американских католиков: почему
они так много говорят о дьяволе,  сеющем зло во всем мире,  и о том, что все
люди  должны с  этим дьяволом бороться,  а  сами ничего не  делают для  этой
борьбы?  Почему они  предоставляют бороться с  этим  всемирным дьяволом там,
безбожникам Китая,  Испании и  других стран,  где происходит борьба со всеми
видами фашизма? Ведь имя дьявола - фашизм! Почему американские католики, так
же  как  и  все другие американцы,  ничего не  сделали,  чтобы предотвратить
победу фашизма в  Испании?  Почему они позволили немецкому фашизму захватить
Чехословакию?  Почему американцы,  называющие себя  демократами,  решительно
ничего не  сделали для  действительной помощи нам,  китайским демократам,  в
борьбе с  японской разновидностью фашизма?  Ведь мы вели с  ним борьбу не на
жизнь,  а  на  смерть,  и  тогда,  когда  была  полная  возможность спасения
Испанской республики.  Ведь  мы  знаем,  что  во  всей  Америке и  в  Европе
нарастало народное движение против политики умиротворения, которую проводили
не только Чемберлен и Даладье,  а и правители Америки. Мы же знаем, что в то
время,  как  простой народ  в  Англии  и  в  Соединенных Штатах бойкотировал
японские товары, чтобы показать свою солидарность с нами, чтобы не давать ни
одного  цента  японским милитаристам,  правительство этих  стран  посылало в
Японию  металл для  пушек  и  снарядов.  Тут,  на  далеком востоке материка,
происходило совершенно то  же,  что и  на  его крайнем западе.  Эта политика
официального  невмешательства и  неофициальной  помощи  империалистам дорого
обошлась миру.  Она  была причиной не  только того,  что Китай потерял часть
своей территории,  но  и  причиной разрушения единства нашего народа.  Пусть
правители Америки сопоставят даты некоторых событий на  западе и  на востоке
материка.  Японцы захватили последний большой порт  Китая Кантон сразу после
Мюнхена  потому,  что  поняли:  британский империализм не  окажет  японскому
никакого сопротивления,  как он  не оказал его империализму германскому.  Да
что  там  Кантон!   Японцы  не  постеснялись  нарушить  границы  даже  такой
"жемчужины  британской  короны",   как  Гонконг!  Американцы  называют  себя
поборниками  прогресса  и  демократии.  Так  пусть  они  придут  в  Китай  и
посмотрят,  как  бюро  гоминдановских чиновников,  генералов и  купцов кишат
нацистскими и фашистскими дипломатами и корреспондентами. Эти люди шепчут на
ухо  китайцам:  "За  Испанией  и  Чехословакией наступит очередь  Франции  и
Англии.  Германский вермахт покончит и  с  ними.  Тогда  никто  и  ничто  не
помешает ему  в  движении на  восток:  СССР  будет  уничтожен,  Япония будет
поставлена на колени. Только не идите ни на какие уступки китайскому народу.
Душите  в   нем   все   прогрессивное.   Убивайте  демократов,   уничтожайте
коммунистов".  И  тут же за спиною дураков и преступников шептуны суют нож в
руки  Японии.  Они  хотят,  чтобы  японцы перерезали горло  Китаю...  Почему
американцы не видят всего этого? Почему они не хотят этого видеть?..
     Стил и  Джойс поняли,  что согласие Чжу Дэ  принять их на службу -  акт
большой дружбы.  В их помощи китайская авиация,  конечно, не нуждается. Если
народ Китая одержит победу над отечественной и  иноземной реакцией,  то не с
помощью иностранцев...


     Вернувшись из  полевого госпиталя,  Чэн  хотел  сказать механикам,  как
искусна милая китайская фельдшерица по  имени Мэй и  как мила ее родинка над
переносицей,  но его перебили,  не дали ему говорить, а через день Чэн забыл
имя Мэй.  Когда,  шагая по пыльной дороге в школу, чтобы скоротать время, он
стал все-таки рассказывать своим друзьям о  приеме в  госпитале,  то  просто
назвал ее милой китаянкой:
     - Если бы вы видели,  ребята,  какая она красивая и какая у нее родинка
на лбу!
     Перед Джойсом тотчас возник образ покинутой в Штатах Мэй,  с которой он
не успел проститься перед отъездом и  которая теперь,  наверно,  его забыла.
Джойс хотел расспросить Чэна о  китайской фельдшерице с  родинкой,  но тут в
разговор вмешался Стил:
     - А вы знаете,  ребята,  -  вдруг вспомнил он,  -  мне сказали, что наш
бывший командир Фу Би-чен - летчик.
     - Нет,  -  резко запротестовал Чэн, - на мой взгляд, не летчик тот, кто
столько лет не держался за штурвал. Он погиб для авиации.
     Стил пристально посмотрел в глаза китайцу.
     - В Испании я знавал художников,  становившихся слесарями,  и слесарей,
рисовавших плакаты.  Я  видел летчиков в  пехоте и  артиллеристов в коннице.
Партия знает, что нужно делать человеку.
     - И все-таки... - упрямо начал было Чэн, но Джойс перебил:
     - Перестаньте спорить, лучше передайте мне с повозки мое банджо.
     Через минуту послышался его бас:

                Битвы, которые нас не сгибали!
                Битвы, длившиеся годами!
                Битвы, в которых мы были сильнее стали,
                Потому что вы стояли за нами,
                Наш дорогой, наш самый дорогой товарищ -
                Сталин!..

     Арбы попутного обоза громыхали по  каменистой шансийской дороге рядом с
пешеходами.  Сквозь стук колес не  до всех сразу ясно донеслась песня негра.
Но,  по мере того как напев доходил, все новые и новые голоса присоединялись
к певцу.
     К звездам, глядевшим с черного неба на беспредельные просторы китайской
земли,  взлетала  песня,  сопровождаемая непривычным аккомпанементом банджо,
английские слова мешались с китайскими, но мотив был один:

                Сталин,
                Мы вас никогда не видали,
                Но вы нам роднее любого на свете.
                Пусть нас разделяют безбрежные дала,
                Мы самые близкие ваши соседи...


        "9"

     В  последнее время  в  отношениях лорда и  леди  Крейфильд установилось
странное противоречие:  она протестовала против всего, что предлагал Бен, он
отвергал все планы Маргрет.  В их совместной жизни никогда еще не было дней,
до  такой  степени  переполненных тревожными мыслями и  проектами,  имевшими
целью  спасти  трещавшее  здание  безмятежной уверенности в  незыблемости их
благополучия. Со времени последней большой забастовки горняков все пошло как
под  гору.   Бен,   увлеченный  своими  свиньями,  запустил  дела.  Времени,
свободного от занятия фермой,  едва хватало на то, чтобы кое-как стравляться
с  несложными обязанностями в кабинете министров.  Маргрет потерпела большие
убытки в биржевой игре.  Монти окончательно отошел в сторону и вел свои дела
независимо от брата и его жены.
     Маргрет искала помощи у  дяди Джона.  Ванденгейм прислал ей в  качестве
советника своего лондонского поверенного.  Через него Маргрет, спекулируя на
тревоге,  нависшей над Восточной Европой,  приобрела контрольный пакет акций
нефтяного синдиката "Карпаты".
     Политический кризис стремительно развивался. Все яснее становилось, что
это  не  просто бум,  созданный прожженными политиками ради  ловли  рыбки  в
мутной воде.  Пахло порохом и кровью.  Маргрет беспокоилась. Необходимо было
знать,  не  находятся  ли  карпатские источники в  полосе  возможных военных
действий. Если так, ее бумаги могут оказаться обесцененными и она - банкрот.
И наоборот,  если война не может коснуться этих предприятий,  каждый баррель
нефти,  источаемый  для  нее  карпатской землей,  несет  двойную  и  тройную
прибыль.  Одним словом,  Маргрет хотела знать,  продавать американо-польские
бумаги или покупать новые.
     Ей  пришло  в  голову,  что  верным советчиком в  этом  деле  мог  быть
Черчилль.  Но открыть ему причину своего интереса к польской проблеме она не
решалась.  Хотя было известно, что деловые интересы Черчилля сосредоточены в
золотой и химической промышленности,  но кто мог с уверенностью сказать, что
бульдог не занимается и нефтью? Трудно себе представить, чтобы, ведая в свое
время  делами  флота  и  заморской торговлей,  Уинстон остался в  стороне от
нефтяных интересов Англии.  Открыть ему свое беспокойство - значило сказать:
"Не хотите ли по дешевке скупить мои бумаги,  сыграв на понижение "Карпат"?"
Нет,  Маргрет вовсе не так полагалась на дружбу,  чтобы доверить ей биржевые
дела!
     - Вы должны поехать к Уинстону, - заявила она Бену.
     - Все, что вас интересует, я могу узнать и без Уинстона.
     - Вы поедете к Уинстону!
     - Уж  лучше я  поговорю с  премьером,  -  пробормотал Бен,  которому не
хотелось ехать к бывшему приятелю.
     - Премьер!  -  презрительно заявила Маргрет.  -  Ваш премьер!.. - И она
прибавила такое словечко,  что Бен зажал уши.  -  С таким же успехом я могла
советоваться с моим попугаем.
     Она  настояла на  том,  что Бен поедет к  Черчиллю и,  не  выдавая тому
истинной цели визита, выяснит его оценку политической ситуации.
     На следующий день Бен,  ворча,  влез в  автомобиль и велел везти себя в
Чартуэл.  Не доезжая полумили,  он вылез из машины и, несмотря на начавшийся
дождь,  пешком отправился в  имение,  намереваясь сослаться на испортившийся
автомобиль.   Понурый  вид   Бена  и   забрызганные  ботинки  могли  служить
подтверждением этому.
     Бен застал хозяина в  дальнем углу сада.  Черчилль стоял на стремянке у
неоконченной стены небольшой кирпичной постройки. Он бережно, высунув кончик
языка,  накладывал  кирпичи.  Время  от  времени,  отстранившись,  насколько
позволяла лестница,  и прищурившись,  он любовался плодами своей работы.  На
нем было поношенное пальто,  прикрытое спереди широким парусиновым фартуком.
С полей шляпы на вытертый бархат воротника падали капли дождевой воды.
     Повидимому,  Черчилль не  слышал шагов  Бена.  Он  продолжал безмятежно
заниматься своим делом,  пока Бен его не окликнул.  Черчилль глянул вниз,  и
Бену послышалось,  что  у  хозяина вырвалось нечто похожее на  проклятие.  А
вслух Черчилль проговорил:
     - О,  Бен,  старина!  Чертовски здорово,  что вы появились! Не считайте
невежливостью то,  что я  не  послал вам поздравительной телеграммы:  стоило
прожить на свете шестьдесят пять лет, чтобы увидеть вас вице-премьером, хотя
бы и в кабинете мистера Чемберлена-младшего.
     Чувство юмора отсутствовало в характере Бена. Поэтому он почти всегда и
почти все принимал за чистую монету. Но на этот раз в тоне Черчилля сквозила
такая нескрываемая ирония,  что  она дошла даже до  неповоротливого сознания
Бена.
     - Каждый имеет право на те убеждения,  какие у него есть,  -  проворчал
он.
     - А  если  у  него нет  никаких?  -  раздалось с  лестницы,  и  большая
цементная клякса упала Бену на носок ботинка.  -  Это, разумеется, относится
не к нам с вами: каждый из нас лишь по одному разу изменил своей партии.
     Болтая,  Черчилль медленно спускался с  лестницы.  Он  переступал одной
ногой  со  ступеньки  на  ступеньку,  как  делают  маленькие дети.  Лестница
скрипела и гнулась под тяжестью его тучного тела.
     Очутившись рядом с гостем,  Черчилль отвязал фартук и, аккуратно сложив
его, повесил на нижнюю ступеньку.
     - Вот,  -  сказал  он,  указывая  на  незаконченную кирпичную стену,  -
осталось еще немного.  Когда будет готова кухня,  мы с миссис Черчилль будем
иметь  угол  на  черные  дни,  надвигающиеся на  Англию  по  милости  вашего
кабинета.
     Бен  в  замешательстве  топтался  у  подножья  стены.  Не  зря  он  так
сопротивлялся  этой  поездке!   Что   мог  он   ответить  в   защиту  своего
незадачливого правительства? Действия кабинета были цепью неудач и унижений,
невиданных в истории Англии.  Усилия премьера,  направленные к умиротворению
агрессора,  только разжигали аппетит Гитлера.  "Фюрер" убеждался в том,  что
Англия ему мешать не будет, что она занята внутренними неурядицами в связи с
обостряющимся   рабочим   вопросом,   борьбой   с   надвигающимся  кризисом,
дипломатической войной с Италией за уплывающее господство в Средиземноморье.
     Англия  была  растеряна,  если  понимать  под  Англией  кучку  дельцов,
известную  на  данном  отрезке  истории  под  именем  кабинета.  Эта  группа
подписывала международные соглашения,  выступала  с  декларациями,  пыталась
опровергать в парламенте всплывавшие на поверхность разоблачения,  отвергала
протесты,  боролась с  забастовками,  совершала все глупости и преступления,
носившие  официальное название  "политики правительства его  величества".  В
действительности это была политика людей,  стремящихся всеми силами за  счет
других  народов и  собственного английского народа  удержать свои  позиции в
новом переделе мира.
     Зная,  что договоры подписывались, декларации произносились, глупости и
преступления совершались именем Англии и  от  имени англичан,  можно было бы
подумать, что Британские острова населены одними выжившими из ума старцами и
патологически глупыми  недоносками.  Так  ясно  сквозило в  каждом  действии
британского  кабинета  намерение  ввергнуть  страну  в   пучину  войны.   Но
происходящее  было  подтверждением  того,  что  не  существует  правила  без
исключений. Поговорка "каждый народ имеет правительство, какого он достоин",
не подходила к  случаю.  Сорок шесть миллионов англичан были достойны лучших
министров.  Очень немногие из  этих сорока шести миллионов поставили бы свою
подпись на документах,  определявших внутреннюю и  внешнюю политику империи.
Согласие   на    захват    Абиссинии   итальянским   фашизмом,    потворство
итало-германской интервенции в  Испании и аншлюссу Австрии,  продажа Гитлеру
Чехословакии -  все  это было не  чем иным,  как самоубийственным участием в
первом  акте  трагедии,  которой суждено будет  получить наименование второй
мировой войны.  На  Дальнем Востоке Япония продолжала выбивать из-под Англии
одну подпорку за  другой.  Лондонский кабинет терпел оскорбления и  удары от
японцев  в  надежде,  что  все-таки  удастся  толкнуть их  на  СССР  и  США.
Соединенные Штаты Америки,  делавшие вид,  будто они кровно заинтересованы в
сохранении мира,  продолжали втихомолку подталкивать японцев  к  дальнейшему
наступлению.  Так  же  как в  свое время только усилиями США была спасена от
краха  развалившаяся машина германского империализма,  так  и  теперь,  лишь
благодаря американскому металлу,  американской нефти,  американским моторам,
американскому   золоту,    японский   империализм   мог    продолжать   свою
континентальную авантюру в Азии.
     Были  такие люди  в  Англии,  которые позволили убаюкать себя болтовней
Чемберлена,  будто мир спасен.  Но  те,  кто не  хотел сознательно закрывать
глаза   на   происходящее,   знали,   что   уже   второй  год   идет   новая
империалистическая война,  разыгравшаяся на громадной территории,  от Шанхая
до Гибралтара,  и захватившая более пятисот миллионов человек населения, что
насильственно перекраивается карта Европы,  Африки,  Азии,  что  потрясена в
корне вся система послевоенного, так называемого мирного режима.
     Чем  дальше  шло  дело,  тем  настойчивее простой  англичанин  заявлял:
спасение мира -  в  союзе с  Советской Россией!  Черчилль,  неизмеримо более
ловкий политик,  чем Чемберлен, улавливал настроения английского общества. С
обычным  для  него  коварством матерого  двурушника Черчилль  подхватил