ся с места и исчез, прикрываемый адъютантами.
     Его  спина уже  скрылась за  дверью,  а  Гаусс все  смотрел на  тяжелые
дубовые створки.


        "14"

     Опускаясь по  служебной лестнице,  план провокации на  польской границе
докатился до  командира 17-го отряда службы безопасности хауптштурмфюрера СС
Эрнста Шверера.
     Эрнст  ничего не  имел  против этого  поручения.  Он  не  раз  проводил
подобные  операции на  своей  немецкой земле  против  рабочих,  коммунистов,
вообще антифашистов.  Он с удовольствием вспоминал о своем участии в захвате
Австрии,  о  провокации,  которую ему удалось организовать в  Чехии вместе с
белочулочниками Хенлейна.  Тогда его  подчиненные убили восемнадцать чехов и
нескольких "красных" немцев.
     Но на этот раз ему стало не по себе сразу же,  как только бригаденфюрер
изложил  задание.  Эрнсту  претила  не  провокация,  как  таковая,  -  он  с
удовольствием вырежет  заставу  и  пустит  в  расход  несколько штафирок  на
радиостанции,  хотя бы  они  и  были немцы.  Смущало другое:  обстановка,  в
которой бригаденфюрер посвятил его в  суть этого дела.  Уж очень не в нравах
СД  была  любезность бригаденфюрера,  чересчур необычны были посулы наград и
повышение   сразу   в   чин   оберштурмбаннфюрера,   минуя   четыре   кубика
штурмбаннфюрера.  Все  было подозрительно.  Даже то,  что люди Эрнста должны
были  выполнять главным  образом  функция  конвойных при  команде  уголовных
арестантов,  которые  составят  основную  силу  диверсионной  партии.  Зачем
уголовники?  Как будто эсесовцы не  доказали своей готовности и  способности
совершить любое  уголовное преступление!  Эрнст  смотрел на  хорошо знакомый
шрам  в  виде  полумесяца,  красневший на  щеке бригаденфюрера,  и  старался
уловить в  словах начальника ту  действительную угрозу благополучию и  жизни
его, Эрнста, которую он, как животное, инстинктивно уже разгадал.
     Однако Служба безопасности была Службой безопасности. То, что Гейдрих и
Кальтенбруннер хотели сохранить в тайне даже от своих сотрудников, во многих
случаях тайной и  оставалось.  Бригаденфюрер открыл Эрнсту,  что уголовники,
которые  уцелеют  в  перестрелке,   должны  быть  уничтожены  немедленно  по
окончании операции.  Эрнст охотно взял и это дело на себя.  Но бригаденфюрер
ничего  не  сказал  Эрнсту  о  смертельности прививок,  предназначенных всем
участникам "дела".
     - Им всем будет сделан укол.  Предохранение от столбняка и вместе с тем
что-то возбуждающее, для храбрости, - непринужденно проговорил бригаденфюрер
в заключение беседы.
     - Моим парням не нужно ничего возбуждающего,  -  ответил Эрнст. - Они и
так справятся с делом.
     - Нет,  нет! - запротестовал начальник. - Все получат свою порцию. И вы
должны показать пример остальным.
     Эрнст не стал спорить.  Но заранее решил, что постарается уклониться от
каких бы то ни было вспрыскиваний -  будь то состав "бодрости", "успокоения"
или чего другого. Полбутылки коньяку - вот все, что ему нужно.
     Ценою  примитивной хитрости ему  удалось  подставить под  шприц  своего
помощника по  операции -  здоровенного детину  хауптшаррфюрера Мюллера.  Тот
получил два укола.
     Вечером Эрнст с удовольствием оглядел себя в зеркало: лихо сдвинутая на
ухо конфедератка польского пограничника и  хорошо пригнанный мундир с массой
серебра  показались  ему  куда  более  элегантными,  чем  погребальный наряд
гестапо.   Жаль,  что  не  удастся  в  таком  виде  показаться  какой-нибудь
берлинской девчонке!
     От  пограничной  комендатуры,   где  происходило  переодевание,   отряд
двинулся к  границе.  Под  командой Эрнста находились эсесовские головорезы,
привыкшие к  ночным  вылазкам на  польскую сторону.  Так  как  они  не  были
посвящены в  то,  чем эта вылазка отличается от  прежних,  то  уверенность в
безнаказанности  и   благополучном  возвращении   придавала   им   смелости.
Уголовники, составлявшие основное ядро отряда, знали еще меньше. Но они были
готовы на все за обещанную свободу. Хауптшаррфюрер Мюллер был, кроме Эрнста,
единственным,  кто знал цель экспедиции - нападение на немецкую радиостанцию
в Глейвице.
     Сидя рядом с Эрнстом в кабине грузовика,  Мюллер молчал.  Его ум не был
приспособлен к  какому-либо анализу полученных приказаний,  а  нервы он имел
такие,  какие и  должен иметь разбойник.  Они не приходили в  возбуждение от
того,   что  Мюллеру  предстояло  вырезать  несколько  польских  и  немецких
пограничников и  поставить  к  стенке  инженерчиков  какой-то  радиостанции.
Вероятно,  это  какие-нибудь  красные,  раз  уж  начальство  решило  с  ними
покончить. А до того, что на этот раз до них добираются таким кружным путем,
Мюллеру не было дела.
     Единственным человеком,  чувствовавшим себя  не  в  своей тарелке,  был
Эрнст.  Тело его время от  времени покрывалось гусиной шкурой,  и  противный
холодок  пробегал по  спине.  Он  поймал  себя  на  том,  что  нервно  повел
лопатками. Но чорт побери, Мюллеру вовсе незачем видеть его волнение! На тот
случай,  если  подчиненный все  же  заметил его  судорожное движение,  Эрнст
пробормотал:
     - Не выношу сырости...
     Но  Мюллер  промолчал  и  на  этот  раз.  Переживания спутника  его  не
интересовали.
     У  скрещения  двух  заброшенных  дорог  грузовики  высадили  команду  и
повернули обратно.
     Когда затих шум  удаляющихся автомобилей,  Эрнст услышал шлепанье своих
людей по  грязной дороге.  Он  приказал сойти на траву обочины.  Стало почти
тихо.  В  окружающей темноте Эрнсту чудилось,  что он  остался один во  всем
мире.  Впрочем,  это ощущение быстро исчезло:  будь он  один -  он  нашел бы
местечко посуше,  завернулся бы в плащ и дождался бы солнца. А там со светом
пробрался бы  обратно к  своим,  придумав какую-нибудь  причину,  помешавшую
выполнению задания.  Но тут его окружали эсесовцы.  Эрнст мог с уверенностью
сказать,  что кто-нибудь из них,  может быть здоровяк Мюллер, приставлен для
наблюдения за своим начальником.  Такова была в  Службе безопасности система
круговой слежки начальников за подчиненными, подчиненных за начальниками.
     Значит,  оставался  только  путь  вперед,  туда,  где  пролегает всегда
немного таинственная линия границы.
     Кто-то из его людей заговорил.  Эрнст резко остановился и  в  бешенстве
обернулся,  пытаясь разглядеть в  темноте виновника.  Но  тут же послышалось
негромкое рычание Мюллера.  Потом Эрнст по  звуку определил крепкий удар,  и
все снова стихло.
     По  мере того как  глаза Эрнста привыкали к  темноте и  стали различать
едва намеченные силуэты,  ему  начало казаться,  что  его люди также видны и
подкарауливающим их пограничникам по обеим сторонам границы.
     Эрнст  приказал  приготовиться к  снятию  польских постов.  Собственный
шопот показался ему едва ли  не криком,  способным разбудить всю пограничную
стражу в округе.
     Эрнст  был  рад  начавшемуся дождю:  его  пелена  увеличит  невидимость
отряда, а шум капель по листве заглушит шаги.
     Но  мелкий дождь тут же прекратился,  едва смочив одежду.  Только глина
стала еще более скользкой,  чем прежде.  Эрнст то  и  дело хватался за ветви
деревьев,  чтобы  удержаться  на  разъезжающихся ногах.  Эта  неустойчивость
заставляла напрягаться все тело,  нервы еще больше натягивались.  От каждого
прикосновения ветки Эрнст испуганно втягивал голову в  плечи.  Он  все  чаще
останавливался.  Спутники натыкались на него и шопотом ругались,  не узнавая
начальника или  делая вид,  будто не  узнают.  В  других обстоятельствах это
обошлось бы им дорого,  но тут Эрнст предпочитал молчать.  Не только потому,
что  малейший шум  казался ему риском навлечь на  себя огонь с  обеих сторон
границы,  но  и  оттого,  что он  начинал побаиваться своих уголовников.  Он
понимал,  что они ненавидят его,  пожалуй,  даже больше, чем тех поляков, на
которых он должен был их натравить.
     По  учащенному дыханию людей,  по злому шопоту Эрнст угадывал,  что его
тревожность  передается  им.  Он  заранее  представлял себе,  как  эсесовцам
придется  подталкивать уголовников штыками  в  спину,  чтобы  заставить итти
вперед.
     Но Эрнст меньше всего думал сейчас о судьбе подчиненных,  об исполнении
задачи. Его занимал исход дела для него самого.
     Следовало  прежде  всего  не  держаться  первых  рядов.  И  Эрнст  стал
мало-помалу,  незаметно для других, отставать. Но едва две-три тени обогнали
его,  как  он  почувствовал ткнувший его  в  спину тяжелый кулачище Мюллера.
Ничего не оставалось,  как прибавить шагу.  Он с  ненавистью представил себе
маленькую головку Мюллера,  его бычью шею, тяжелый взгляд до бессмысленности
тупых глаз... Брр!..
     С  этого момента Эрнст думал о  своих людях уже не  как о  помощниках в
выполнении трудного поручения,  а  единственно как  о  банде,  посланной для
того,  чтобы помешать ему повернуть обратно. Они не позволили бы ему удрать,
даже если бы он решился на это.  Они, и прежде всего Мюллер, схватили бы его
и притащили к бригаденфюреру.  Эрнст вспомнил,  как багровеет иногда шрам на
щеке  начальника...  О  дальнейшем не  хотелось  и  думать.  Тошнотный комок
подкатывал к горлу.
     Да,  путь открыт только в одну сторону -  туда.  Но уж он-то примет все
меры к тому, чтобы вернуться живым...
     Настало время рассыпаться и залечь перед последним броском.  Сейчас они
очутятся среди чащи, в которой притаились польские пограничники.
     Теперь Эрнст ненавидел этих поляков так,  как может ненавидеть человек,
сознающий их превосходство над собой.
     Эти  польские солдаты,  наверно,  верили в  то,  что делают святое дело
первой шеренги -  они стерегут польскую границу от  нацизма.  Они,  наверно,
любят свою  Польшу и  готовы зубами драться за  ее  неприкосновенность.  Эти
простые ребята,  загнанные в лес дисциплиной полковничьего государства, едва
ли  понимали,  что  их  родина давно продана,  обречена на  муки  своими же,
польскими  предателями-министрами,   иноземными  политиками  и  всем  черным
воинством католической церкви.  Эти парни,  наверно,  и не подозревали,  что
кровь, которую они готовы были пролить за свою дорогую мать Польшу, - первая
жертва  в  огромной  и  темной  игре  политических разбойников.  Имена  этих
разбойников представлялись им,  вероятно,  некоей абстракцией. Что такое для
них  какие-нибудь  чемберлены  и  галифаксы,   боннэ  и  петэны,  морганы  и
рокфеллеры?  Только заграничная разновидность собственных беков и  смиглых -
бар, захвативших право играть судьбою страны.
     Простые  польские  парни,  облаченные в  солдатские мундиры,  отчетливо
сознавали одно:  им  доверена граница.  За  нею  притаился многовековый враг
славянской Польши - тевтонский милитаризм. Это солдаты знали. Они уже видели
этот милитаризм в действии.  Сожженные деревни, истерзанные бабы, повешенные
старики и  детские трупы на дорогах -  это было уже двадцать пять лет назад,
когда вильгельмовские полки топтали польскую землю.
     Баре  нарочно не  пускали простых польских парней дальше второго класса
приходской школы,  чтобы те  не  могли ни в  чем разобраться,  чтобы верили,
будто действительно сторожат свою Польшу и  чтобы безропотно отдавали за нее
жизнь...
     Польские  пограничники  сжимали  карабины;  они  зорко  вглядывались  в
темноту из-под огромных козырьков своих угловатых фуражек.  Но зачем были им
карабины,  к  чему  была  бдительность,  когда из  лесу на  слабо освещенную
прогалину вышли солдаты в своих же польских мундирах,  в конфедератках?  Эти
нивесть откуда взявшиеся солдаты знали пароль. И только в тот последний миг,
когда штыки нежданных пришельцев во  вспугнутом молчании леса  пронзали тела
застигнутых врасплох  пограничников,  простые  польские  парни  поняли:  это
тевтоны в польских мундирах.
     Но было поздно:  часовые были сняты, пост окружен и вырезан, прежде чем
подхорунжий успел  повернуть ручку  старенького телефона.  Отряд  Эрнста мог
поворачивать обратно, в сторону своей границы, не боясь огня в спину.
     На  какой-то короткий промежуток времени Эрнст почувствовал облегчение,
пока не понял,  что казавшееся самым трудным - снятие польских постов - лишь
незначительная часть поручения. Самое страшное было впереди. Что, если число
немецких постов на границе не уменьшено, как обещал бригаденфюрер? Что, если
немецкие посты откроют огонь не холостыми патронами? Что тогда... Повернуть?
Но куда? В Польшу, на растерзание разозленным польским пограничникам?..
     Эрнст  только сейчас до  конца  понял,  как  ловко  его  втянули в  эту
авантюру.  В такой просак он не попадал еще никогда:  куда ни сунься,  всюду
враги.  Сначала сзади немцы - впереди поляки. Теперь позади поляки - впереди
немцы.
     Но  делать нечего,  пора было двигаться обратно к  своей границе,  пока
поляки  с  соседних постов ничего не  заметили.  Вот  тут-то  и  пригодилась
полбутылка коньяку, захваченная с собою Эрнстом. Он выпил бы ее всю, если бы
не жадный взгляд Мюллера. Чтобы задобрить верзилу, Эрнст отдал ему половину.
     Эрнст приказал пересчитать людей и  двинулся в  путь.  Шли  в  таком же
молчании,  как сюда.  Но было вдвое страшнее. Неподалеку от Эрнста слышалось
сопенье Мюллера. На то, чтобы отстать, отбиться от цепи, не было надежды.
     По  расчетам Эрнста до  немецких линий  оставалось уже  совсем немного,
когда  по  лесу  вдруг прокатилось:  трах-тара-рах-тах-тах...  Эхо  неслось,
комкая тишину и расшвыривая лесные шорохи, сорвалось в лощину и, разорванное
на куски, исчезло где-то на польской стороне.
     Сделав вид,  будто споткнулся,  Эрнст бросился на землю. Он все падал и
падал, а земля, казалось, уходила из-под него.
     Так катился он по косогору, пока не оказался в воде.
     Цепляясь за скользкий глинистый берег,  стукаясь коленями о  камни,  он
судорожно  карабкался вверх,  пораженный смертельным страхом.  Выбравшись на
берег ручья,  он  жадно прижался к  земле.  Тяжело дыша,  прислушивался,  не
повторятся ли  раскаты того,  что он принял за пулеметную очередь,  но что в
действительности было лишь одиночным выстрелом в лесу.
     Отвратительная мелкая дрожь  проникла во  все  суставы и  лишила Эрнста
способности двигаться.  Он бы лежал и лежал,  если бы новый приступ ужаса не
заставил его метнуться от раздавшегося поблизости хруста ветвей.
     - Господин оберштурмбаннфюрер! - тихонько окликнул Мюллер.
     Эрнст понял, что скрываться бесполезно:
     - Ох, боже мой... - со стоном прохныкал он.
     - Ну, какого дьявола? - сразу утратив всю вежливость, прорычал Мюллер.
     - Кажется, я вывихнул ногу... - еще жалобнее прошептал Эрнст.
     - Вылезайте, пока нас не накрыли!
     - Не  могу  сделать ни  шагу.  -  Эрнст готов был  заплакать.  Ему  уже
казалось,  что он действительно вывихнул ногу: лодыжка по-настоящему болела.
- Честное слово, я останусь без ноги... Я чувствую, как она распухает.
     - Еще десяток метров, и мы сойдемся со своими, - хмуро ответил Мюллер.
     Эрнст закрыл глаза:  опять лес,  опять ползанье в темноте, опять грохот
пулемета? Он окончательно решился.
     - Не ждите меня, Мюллер. - Шопот стал трагическим. - Бросьте меня здесь
на произвол судьбы...
     И тут Эрнст впервые понял, как действует рычание Мюллера на подвластных
ему людей.  Хауптшаррфюрер без церемоний схватил его за  плечо и  проговорил
сквозь зубы:
     - Довольно валять дурака!
     - Это же я, Шверер!
     - Вставайте,  а не то...  - угрожающе проговорил эсесовец и так тряхнул
своего начальника, что у того ляскнули зубы.
     - Вы с ума сошли! - крикнул Эрнст. - Вы что, не узнаете меня, что ли?
     - Не беспокойтесь: я сразу узнал вас... Пошли!
     - Но я же не могу встать.
     - Нет, этим вы не отделаетесь! - И лапа Мюллера впилась в плечо Эрнста.
     - Ну,  погодите, - прошептал Эрнст, - только бы мне остаться в живых...
Уж я покажу вам!
     - Там будет видно...
     Стараясь быть внушительным, Эрнст прикрикнул:
     - Убирайтесь и пришлите сюда двоих, чтобы донесли меня.
     - У меня другой приказ,  -  проговорил Мюллер, и Эрнсту показалось, что
он вытаскивает из кобуры пистолет.
     - Вы ответите за все это!  -  пробормотал Эрнст,  делая вид,  будто ему
трудно подняться.  Но сильная рука Мюллера потянула его вверх, и Эрнст сразу
оказался на ногах.  Опираясь на руку Мюллера и прихрамывая,  он потащился за
эсесовцами.  Голова  его  была  теперь  занята  одним:  Мюллер  должен  быть
уничтожен первым!
     - Из-за вас могло сорваться все дело,  - мрачно проговорил Мюллер, но в
его  тоне  Эрнст уловил нотку примирения.  Однако это  не  изменило хода его
мыслей: "Он должен быть уничтожен первым".
     Мюллер насмешливо спросил:
     - Ну, может быть, теперь вы перестанете хромать?
     - Да, мне значительно лучше... Видимо, нужно было немного размять ногу.
- И Эрнст оттолкнул руку хауптшаррфюрера. - Где люди?
     - Там, - Мюллер махнул в темноту. - До наших постое рукой подать.
     - Людей в цепь! Гранаты к бою! - приказал Эрнст.
     - Слушаю, - обычным тоном исполнительного служаки ответил Мюллер, но не
ушел.
     - Марш!.. Или, может быть, вы трусите? - спросил Эрнст.
     Мюллер  исчез.   Через  несколько  минут  Эрнст  услышал  хруст  веток,
приглушенные голоса, передающие команду. Отряд двинулся вперед. Эрнст бежал,
пригнувшись к  земле и  зажав в  руке парабеллум.  Его мысль попрежнему была
направлена к одному:  "Чтобы спастись самому,  нужно уничтожить Мюллера".  В
потемках он пытался отыскать взглядом большую тень Мюллера.


     Генерал Шверер и  Отто с  вечера 30  августа расположились в  гостинице
Киферштедтеля,  к  западу от  Глейвица.  Шверер полагал,  что тут он будет в
полной безопасности и сможет в течение нескольких минут достичь города,  как
только прибудет донесение о том,  что провокационная радиопередача закончена
и расположенные в засаде войска уничтожили или переловили диверсантов.
     Под  утро  Шверера  разбудил  отдаленный  треск  перестрелки в  стороне
Глейвица. Старик приказал Отто включить приемник. Оба с интересом прослушали
передачу,  призывающую немцев восстать против Гитлера.  Пока,  по  донесению
офицера  связи,  в  Глейвице  происходили окружение и  расстрел диверсантов,
Шверер успел напиться кофе. Он допивал вторую чашку, когда доложили, что все
закончено и  два  сумевших  убежать  от  расстрела диверсанта будут  вот-вот
изловлены. Он сел в автомобиль и отправился в город, намереваясь убедиться в
уничтожении всей группы.
     Шверер с презрением смотрел на перепуганных жителей Глейвица,  жавшихся
к стенам домов. Кое-кто поспешно укладывал в автомобили чемоданы, воображая,
что  уже  началась война.  Эсесовцы стаскивали с  перебитых уголовников и  с
охранников Эрнста польские мундиры и  выбрасывали их  на улицу.  Эти мундиры
должны были убедить обитателей Глейвица в том,  что нападение было совершено
поляками.
     Шверер лично пересчитал мундиры. Нехватало трех.
     - Скольких ловят? - спросил он Отто.
     - Двоих, экселенц.
     - Скажи, что если в течение часа, мне не доставят и третьего, я прикажу
расстрелять офицера, которому поручено окружение.
     - Слушаю, экселенц.
     - Иди!
     Он  в  нетерпении мерил  мелкими  семенящими шажками  кабинет директора
радиостанции,  где не осталось ни одного стекла от первой же гранаты. Прошло
по крайней мере полчаса, пока дежуривший у телефона Отто доложил:
     - Двое бежавших пойманы.
     - Расстрелять!  -  коротко бросил  Шверер.  Но  тут  ему  пришла  мысль
допросить этих уцелевших, куда мог деваться третий пропавший. - Сначала дать
их сюда, - приказал он. - Всем покинуть комнату.
     Прошло   несколько  минут.   На   железной  лестнице  послышался  топот
нескольких пар подкованных сапог.  Дверь отворилась,  и  в комнату втолкнули
двух  связанных  по  рукам  людей  в  изорванных польских  мундирах.  Шверер
почувствовал,  как кровь отливает у  него от головы:  один из двух "поляков"
был Эрнст.
     Старик пыталс