о участия в  преступлении,  чтобы его  вооруженная банда численностью в
пять тысяч человек была пропущена через территорию иностранного сеттльмента,
традиционно  недоступную  вооруженным китайцам.  В  то  время  председателем
совета  сеттльмента  был   американец  Стерлинг  Фессенден.   Именно  он   и
проголосовал обеими  руками  за  беспрецедентный пропуск  разбойников  через
запретную  территорию  сеттльмента  и   за  провоз  вооружения  и   амуниции
"усмирителей". Ночью банды Ду Юэ-шэна и Чан Кай-ши проникли в тыл рабочим. В
течение нескольких часов  они  вырезали тысячи мирных жителей.  Одновременно
Чан Кай-ши пустил в  ход свои вооруженные отряды и  в  других частях страны.
Там  также убивали десятки тысяч рабочих и  крестьян,  вылавливали неугодных
ему   руководителей  китайской  интеллигенции  и   коммунистов.   Его  банды
предательским ударом  разоружили "ненадежные" войсковые части.  Повсеместная
резня должна была убедить революционные элементы Китая в  том,  что их  роль
окончена.  Чан  Кай-ши  намеревался поставить  точку  в  развитии  китайской
революции.
     В те дни Фу Би-чен следом за тревожными сообщениями прессы,  о событиях
на его родине прочел:
     "...либо национальная буржуазия разобьет пролетариат,  вступит в сделку
с  империализмом и  вместе с  ним пойдет в  поход против революции для того,
чтобы кончить ее установлением господства капитализма;
     либо пролетариат ототрет в сторону национальную буржуазию, упрочит свою
гегемонию и  поведет за собой миллионные массы трудящихся в городе и деревне
для  того,  чтобы преодолеть сопротивление национальной буржуазии,  добиться
полной победы буржуазно-демократической революции и  постепенно перевести ее
потом  на  рельсы  социалистической революции  со  всеми  вытекающими отсюда
последствиями.
     Одно из двух".
     Молодой историк много  думал  над  этим.  Ему  показалось,  что  прямым
ответом  на  все  его  сомнения  являются слова:  "...кто  хочет  уничтожить
феодальные пережитки в  Китае,  тот  должен обязательно поднять руку  против
империализма     и     империалистических     групп     в     Китае",      и
"...буржуазно-демократическая  революция  в  Китае  является  вместе  с  тем
революцией антиимпериалистической...  нынешняя  революция в  Китае  является
соединением  двух   потоков   революционного  движения  -   движения  против
феодальных пережитков и движения против империализма".
     Проанализировав прочитанное,  Фу Би-чен увидел смысл шанхайских событий
так,  как если бы ему прочли о них целый курс лекций. Он понял, что отошел в
прошлое тот этап революции, когда буржуазии было по пути с рабочим классом и
крестьянством.    Их   пути   разошлись.    Буржуазия   испугалась   размаха
революционного движения народа.  Она  предпочла пойти  против  народа  своей
страны - с китайскими феодалами и иноземными империалистами.
     Фу Би-чен пришел к  окончательному решению:  время для занятий историей
придет,   когда   революционный  лагерь   победит   отечественных  феодалов,
компрадоров-предателей и иностранных империалистов,  засевших в Китае, как в
своей вотчине.  Битва за эту победу и  должна стать последней главой истории
книги,   которую  собирался  писать  Фу  Би-чен.  Фу  Би-чен  без  колебаний
согласился занять скромное положение ученика авиационной школы.  Когда  курс
школы был окончен,  пилот Фу Би-чен пересек океан, преодолел пустыни и горы,
чтобы явиться к Мао Цзе-дуну.
     - Моя жизнь в вашем распоряжении.
     К  удивлению Фу  Би-чена,  в  тот первый вечер его знакомства с  вождем
разговор шел не о  военных делах и  не о  событиях китайской революции.  Мао
Цзе-дун  половину  вечера  расспрашивал Фу  Би-чена  о  постановке в  Штатах
университетского образования и  исторических исследований.  Вторую  половину
вечера,  вернее сказать,  ночи,  беседа шла о предметах очень мирных и очень
далеких от событий,  окружавших собеседников: о философии и теории познания,
о Спинозе,  Канте, Гегеле, Руссо. Председатель партии говорил о Гете с таким
живым интересом,  как  если бы  в  стихах веймарского поэта рассказывалось о
том,  как добыть свободу китайскому народу. Фу Би-чен был повергнут в полное
изумление,  когда  услышал,  как  легко и  свободно Мао  Цзе-дун  говорит об
Аристотеле и  Платоне,  которых сам Фу знал только по именам:  в  Америке он
никогда их  не  читал и  даже не  видел их  переводов.  Когда же Мао Цзе-дун
заговорил о  таких  сокровищах мировой литературы,  как  творения Толстого и
Пушкина,  Фу Би-чен слушал это, как открытие: ни одного из этих произведений
он не знал. Единственный момент, когда он думал, что что-то знает, наступил,
когда председатель,  протянув гостю томик Лонгфелло,  попросил его прочитать
что-нибудь из "Песни о Гайавате".
     - К сожалению, она не переведена на китайский.
     Читая,  Фу Би-чен искоса поглядывал на председателя и  видел,  что тому
доставляет удовольствие музыкальное созвучие рифмы. Фу Би-чен перевел стихи.
     - Очень хорошее звучание стихов,  - сказал Мао Цзе-дун после некоторого
молчания.  -  Но нет ничего удивительного,  что, не достигнув понимания духа
других наций, американцы возвратились к бездне зла и темноты. Пройдет время,
и человек будет вспоминать о наших днях,  как о пропасти,  отделявшей его от
счастья, которое принес с собою коммунизм... - Мао Цзе-дун взглянул на часы,
показывавшие уже далеко за полночь.  -  Вам пора отдохнуть,  а  мне заняться
делами... Завтра мы поговорим с вами уже не о прошлом, а о путях прекрасного
будущего.  Их открывает нам учение Маркса и  Ленина.  Мы с вами подумаем над
указаниями,  которые дает трудовому народу всех стран Сталин... Я никогда не
видел этого человека и  не говорил с ним,  это свидание -  мечта,  которую я
надеюсь когда-нибудь осуществить,  но  каждое слово Сталина проникает мне  в
мозг и в сердце, как вещее слово самой истории... - Он задумчиво повторил: -
Завтра мы поговорил с вами об этом...
     На прощание Фу Би-чен спросил:
     - Полагаете ли  вы,  председатель,  что  я  смогу  принести пользу делу
освобождения моего народа?  -  И,  чуть запнувшись,  прибавил:  -  Под вашим
руководством, председатель...
     Уже много позже он понял, что последние слова были лишними: Мао Цзе-дун
был  лишен  всякого  честолюбия.  Он  никогда не  придавал своему  участию в
революции значения исключительности, хотя оно и было огромно.
     В ответ на слова Фу Би-чена он улыбнулся и сказал:
     - Не я  буду определять правильность или ошибочность вашего поведения в
революции,  а  то,  поймете ли  вы  сами,  чего  от  вас  ждет  наш  народ и
единственная партия,  которая ведет его  к  действительному освобождению,  -
наша, коммунистическая партия.
     - Но вы - руководитель партии! - воскликнул Фу Би-чен.
     - Допустим, что так... - сказал Мао Цзе-дун. - Но Центральный Комитет -
вот линза,  в которой собирается свет коллективного разума и энергии партии.
Очень важно,  чтобы вы поняли:  только в луче коллективного разума партии вы
можете  отыскать  правильный путь  в  беспредельных просторах  и  в  сложном
лабиринте истории.  Вспомните Чэн Ду-сю -  вот пример того,  к чему приводит
отрыв от разума и воли партии. Это политическая смерть. Скатившись в объятия
троцкистов,  Чэн Ду-сю  неизбежно стал таким же  предателем дела революции и
освобождения своего народа, как сам Троцкий.
     - Это я уже понял, - несмело проговорил Фу Би-чен.
     - И  еще многое должны будете понять...  Чтобы найти правильный путь на
нынешнем  этапе   нашей  революции,   вам   следует  близко,   очень  близко
познакомиться с  путями  нашего крестьянства.  Крестьянское движение в  наше
время приобретает в нашей стране небывалые размеры и огромное значение.  Это
будет подъем миллионов и  миллионов крестьян.  Я  убежден:  они разорвут все
связывающие их путы и  устремятся на путь освобождения.  Родившись в Хунани,
это  движение уже охватило Хубэй,  Цзяньси,  Фуцзян,  весь Китай.  Под нашим
руководством.  И  в  этом сила нашей партии.  И если вы,  товарищ Фу Би-чен,
хотите оставаться верным сыном своего народа...
     - Клянусь вам...  -  начал было Фу Би-чен, но тотчас смолк, так как Мао
Цзе-дун продолжал:
     - Нет,  не  клясться,  а  понять...  понять на  данном этапе китайского
крестьянина,  -  мягко проговорил Мао.  -  Понять, что иной путь, кроме пути
коммунистической партии,  в  крестьянском вопросе -  ошибка,  -  вот что вам
нужно.  Если вы  хотите итти с  нами,  то должны приготовиться к  величайшим
испытаниям. Они будут долгими. Многим они покажутся лишенными надежды. Но мы
не боимся их, потому что видим победу. Безусловную и окончательную победу.
     - Я с вами, я с вами! - воскликнул Фу Би-чен и тут же смущенно добавил:
- Если  только не  может помешать то,  что  я  еще  не  так  хорошо знаком с
партийной наукой, чтобы сказать: "Я марксист, я ленинец". Теперь я вижу, что
занимался в Америке совсем не тем, чем следовало.
     - Вы  не  правы,  -  спокойно возразил Мао Цзе-дун.  -  Ваши знания нам
пригодятся.  Именно теперь вы сможете взглянуть на них с позиций марксизма и
разоблачить то,  что  является в  них  ложным  и  враждебным -  Мао  Цзе-дун
протянул Фу Би-чену руку: - Идите же отдыхать, завтра мы продолжим беседу.
     Но  на  следующий день  Фу  Би-чену  уже  не  удалось  ни  услышать Мао
Цзе-дуна,  ни повидать его Фу Би-чена пригласил к себе Пын Де-хуай и дал ему
первое задание. К удивлению Фу Би-чена, это задание не имело ничего общего с
авиацией. Но на выполнение его Фу Би-чен должен был отправиться немедленно.
     Через полчаса Фу  Би-чен  был уже в  пути к  первой ступени в  лестнице
испытаний,  приведших его к тому,  над чем он думал сейчас:  как покончить с
последней колонной японцев,  стоявшей на  его пути к  соединению с  главными
силами Чжу Дэ.  За  время,  что Фу Би-чен двигался по этой длинной лестнице,
разрозненные отряды успели слиться в единую могучую Красную армию Китая. Она
успела совершить свой  легендарный двенадцатитысячекилометровый поход  через
весь  Китай.  Потом  Красная армия  Китая  превратилась в  8-ю  и  новую 4-ю
народно-революционные армии.  За эти годы Фу Би-чен почти забыл,  что учился
летать,  -  он стал ветераном пехоты. Никогда и никому он не выдавал чувств,
которые вспыхивали в  нем  иногда при  виде  самолета.  Но  на  данном этапе
военной истории Свободного Китая пехотные командиры были нужнее летчиков,  и
Фу Би-чен только изредка тешил себя надеждой, что когда-нибудь это положение
изменится...
     Фу  Би-чен  знал,  что  разбить  стоявшую перед  ним  колонну японцев и
соединиться с  Чжу  Дэ  -  значит преодолеть еще одну очень важную ступень к
окончательной победе над силами врагов.  Теперь-то уж он знал,  что означают
для Китая сказанные в Москве слова:
     "Характерно,  что  перед началом вторжения Японии в  Северный Китай все
влиятельные французские и  английские газеты громогласно кричали о  слабости
Китая,  об его неспособности сопротивляться,  о том,  что Япония с ее армией
могла  бы  в  два-три  месяца покорить Китай.  Потом европейско-американские
политики стали  выжидать и  наблюдать.  А  потом,  когда  Япония  развернула
военные действия,  уступили ей Шанхай, сердце иностранного капитала в Китае,
уступили  Кантон,  очаг  монопольного английского  влияния  в  Южном  Китае,
уступили Хайнань,  дали окружить Гонконг. Не правда ли, все это очень похоже
на поощрение агрессора: дескать, влезай дальше в войну, а там посмотрим".
     Фу  Би-чен  на  себе и  на  своих людях испытал уже,  что  означает это
"посмотрим".  Но  чем  больше он  это испытывал,  тем тверже становилась его
уверенность в  победе и  над японцами,  которых поощряли к  агрессии,  и над
теми, кто намеревался "посмотреть".


        "4"

     Из шалаша санитарной части вышел Чэн. Рука летчика покоилась в повязке,
в расстегнутом вороте куртки белели бинты, но недавняя бледность уже исчезла
с его лица. Увидев командира, он улыбнулся.
     - Как дела? - спросил Фу Би-чен.
     - Прекрасно,  -  ответил Чэн, - через два дня буду, как новый. Кости не
задеты, пустяшная царапина. Одним словом, все очень хорошо.
     Сидевшие на обгорелом бревне Стил и Джойс подвинулись, чтобы дать место
раненому.
     Мимо  них  два  солдата  провели  высокого  сутулого человека в  рваном
ватнике.
     - Пленный? - спросил Чэн.
     - Перебежчик, - ответил Фу Би-чен.
     Как и  всякий другой в  отряде,  Чэн радовался каждому новому человеку,
приходившему с  той  стороны.  Перебежчик -  это  новые  сведения  о  враге,
возможность разобраться в местности, установить связь с главными силами. Чэн
живо спросил:
     - Что-нибудь новое?
     Некоторое время Фу Би-чен молча смотрел на окурок,  зажатый в  кончиках
его  тонких,  желтых от  лихорадки пальцев,  с  необыкновенно узкими,  как у
женщины, миндалевидными ногтями. Потом нехотя ответил:
     - Болтает  о  своей  ненависти к  японцам.  А  спросишь про  дорогу  на
мельницу - мнется и путает.
     - Здешний? - спросил Чэн.
     - Мельник.
     Пока они сидели, взгляд Фу Би-чена время от времени обращался к болоту.
Словно  особенная,   притягательная  сила  таилась  в  большом  буро-зеленом
пространстве,  тянувшемся к горизонту.  Чэн понимал,  что так же, как у него
самого,  у командира засела мысль о загадочной тропе и о холме с мельницей в
конце  ее,  господствующем над  местностью.  Оттуда  японцы  просматривали и
тропу, и все болото, и свои фланги, уходившие в поля гаоляна.
     Окружить японцев Фу  Би-чен  не  мог.  Для такой операция отряд его был
чересчур малочисленным.  Положиться на  то,  что один из  флангов возьмут на
себя гоминдановцы,  значило рисковать всем делом.  Если они изменят,  японцы
смогут бросить все свои силы против Фу Би-чена.
     Для  неожиданного удара  оставалась тропа.  Но  нечего  было  и  думать
соваться на нее до тех пор, пока над местностью господствует мельница. А без
снарядов единственная батарея Фу Би-чена была бессильна сбить мельницу.
     У  китайцев не  было снарядов,  а  японцы не испытывали в  них никакого
недостатка.  Через  строго определенные промежутки времени они  обстреливали
расположение  отряда  Фу   Би-чена.   Роща   у   деревни  перестала  служить
маскировкой.  Деревья были  частью просто повалены снарядами,  а  частью так
ощипаны осколками,  что голые ветви торчали во все стороны,  никого и ничего
не укрывая.  Об этом можно было судить по тому,  что иногда японцы открывали
огонь даже по одиночной арбе, пробиравшейся из тыла к позиции отряда, и даже
по отдельному верховому.
     Вскоре   после   прибытия  высокого  пленного  японцы   начали  обычный
предобеденный обстрел.
     Фу Би-чен и  все сидевшие с  ним спустились в блиндаж,  накрытый легким
накатом.  Там царили полумрак и тишина.  Особенная боевая тишина. Чем дольше
тянулся обстрел,  тем органичней сливались эти звуки с  тишиной и,  наконец,
начинали  восприниматься  как  нечто  идущее  от   нее  самой.   Дребезжанье
консервной банки,  из  которой Фу  Би-чен  пил чай,  казалось Джойсу громче,
нежели грохот канонады.
     Прислушавшись к нескольким разрывам, Джойс со смехом крикнул:
     - Они не могут к нам пристреляться, а палят уже несколько дней!
     - Они  не  хотят  нас  спугивать,  -  спокойно  возразил Фу  Би-чен.  -
Поверьте:   на   случай   надобности  у   них   пристреляно  каждое  дерево.
Педантичностью они похожи на немцев.
     - Можно подумать,  что Сект был советником у них,  а не у Чан Кай-ши, -
сказал Чэн.
     - Не поручусь за то, что у них и сейчас нет там немцев, - сказал Стил.
     Фу Би-чен покачал головой:
     - Японцы сами могли бы кое-чему научить немцев.
     - И, насколько нам известно, немцы продолжают кое-что делать у бумажных
тигров, - заметил Чэн.
     - Ну, это не могло бы им помешать работать и у японцев, - заявил Джойс.
     Выцедив из банки последние капли чая, Фу Би-чен с укоризною проговорил:
     - Вы не очень хорошего мнения о людях.
     - Если  американцы могут  продавать оружие обеим  сторонам,  то  почему
немцы не могут быть советниками у двух сторон?
     - Снаряды и люди - не одно и то же, - сказал Фу Би-чен.
     - Не вижу разницы, когда дело идет о янки, - сказал летчик.
     - Чэн  прав,  -  поддержал его  Джойс.  -  Для всей этой сволочи бизнес
остается бизнесом,  даже когда он у порядочных людей называется разбоем.  Вы
думаете их смутила бы необходимость сражаться против кого угодно, лишь бы им
хорошо платили?! Нуждайся мы в инструкторах и имей мы деньги для их оплаты -
они пошли бы и к нам.
     - Немцы? - спросил Стил.
     - И немцы и янки, - сказал Джойс.
     - Разумеется,  ты прав,  - согласился Стил. - Но иногда хочется думать,
что наш народ не зря провозгласил билль о правах.
     - К чорту абстракции, Айк! - сердито сказал Джойс. - Раньше за тобою не
водилось такого греха.
     - Когда уезжаешь с  родины,  -  медленно,  с оттенком грусти проговорил
Стил, - все, что осталось там, начинает казаться немного лучше...
     - Веревка,  приготовленная Миллсом,  не  кажется  мне  отсюда  шелковым
галстуком...
     Стил поморщился: негр был прав.
     Джойс принялся старательно скручивать папиросу.  Но бумага не слушалась
его пальцев. Провозившись несколько времени, негр с досадой отшвырнул бумагу
вместе с табаком.
     - Передайте мне чай, ребята, - сказал он и налил себе в ту же банку, из
которой только что пил Фу Би-чен, так как второй в блиндаже не было.
     - Нужно все-таки покончить с этой мельницей,  командир,  - сказал он Фу
Би-чену.
     Тот ответил молчаливым кивком.
     - Иначе они рано или поздно покончат с нами.
     Командир снова кивнул головой.
     - Если у них будет этот наблюдательный пункт, - заметил Стил.
     - Его у них не будет, - тихо, но очень уверенно проговорил Фу Би-чен.
     Все вопросительно на него уставились.
     - У вас нет ни одного снаряда,  чтобы дотянуться до мельницы,  - сказал
Чэн.
     - Но у  меня есть руки,  -  и Фу Би-чен протянул над столом узкие кисти
рук с длинными, тонкими, как у женщины, пальцами.
     Стил покачал головой:
     - Оружие не из сильных.
     - Самое сильное на свете, - спокойно возразил Фу Би-чен.


     Обстрел окончился. Все вернулись в штабную фанзу.
     Чэн достал здоровой рукой часы и показал их Фу Би-чену:
     - Мельника до сих пор нет.
     - Его допрашивают в трибунале.
     Джойс усмехнулся:
     - Небось, чувствует, что его голова болтается на ниточке...
     Командир строго посмотрел на него.
     - Почему? Если он хороший человек...
     - А если нет?
     - Все равно его сначала приведут ко мне.  -  И  Фу Би-чен вытянул руку,
чтобы посмотреть на часы. - Минут через десять он будет здесь.
     Хотя это  было сказано без  всякого нажима,  все поняли,  что так оно и
будет:  железные порядки,  введенные командиром отряда,  знали не только те,
кто прошел с ним все двадцать тысяч ли похода.
     Циновка над входом шевельнулась.
     - Я доставил арестованного,  командир,  - проговорил солдат, просовывая
голову в фанзу.
     Движением руки командир отпустил конвойного и  внимательно всмотрелся в
перебежчика.  Это был высокий шансиец с рябым длинным лицом. Повидимому, ему
было  жарко  -  ватная  куртка была  распахнута на  груди.  Куртка эта  была
необыкновенно стара и совершенно изорвана. Из многочисленных прорех клочьями
торчала грязная вата.  Мельник был так зловеще худ, что его лопатки выпирали
даже из-под ватника.
     Мельник  настороженно,  исподлобья  оглядел  сидящих.  Глаза  его  были
полуприкрыты воспаленными красными веками.  Все  лицо  казалось неопрятным и
колючим,  как  старая  щетка.  Почти  черная от  загара шея  была  похожа на
свилеватое полено, побывавшее в огне. Кадык выдавался острым сучком.
     Говорил мельник то неохотно,  робко, то вдруг начинал торопиться, точно
боясь,  что  ему  не  дадут досказать.  При  этом кадык его  под распахнутым
воротом ватника