мотора!  Быстрый взгляд на бензиномер: ноль! Как
он мог прозевать, что баки пусты?! Как мог, как смел? Он, инструктор Чэн!..
     Ненависть к самому себе,  страх перед тем, что должно сейчас произойти,
на  миг  заполнили мозг.  Но  тотчас  же  все  вытеснила мысль,  что  машина
заваливается помимо его воли,  что он  не довел маневр до конца.  Не отрывая
глаза от прицела,  Чэн держал палец на спуске, но вражеского самолета все не
было  в  поле  его  зрения.  Не  было и  не  могло быть -  ведь иммельман не
состоялся. Вместо того чтобы выйти в хвост противнику, Чэн сам подставил ему
брюхо своего самолета.  Один миг растерянности,  едва уловимая доля секунды!
Но  ее было достаточно,  чтобы внезапно просветленным разумом схватить все и
услышать звон  своей  бурно  пульсирующей крови.  Чэн  понял:  дробный стук,
который он слышит, не что иное, как пули врага, прямая очередь, ударившая по
его самолету!..
     Чэн пошевелил педалями - тут все было в порядке. Надежда блеснула из-за
темного занавеса, которым было закрылось уже все.
     Чэн толкнул штурвал от себя,  потянул на себя, из стороны в стороны. Он
поддавался чересчур  легко.  Рука  летчика  не  испытывала сопротивления,  и
машина никак  не  реагировала на  ее  движения.  Что  же,  значит управление
потеряно? Чэн оттолкнул колпак и покосился за борт. Машина шла со снижением.
Под  нею,  сменяясь молниеносной чередой,  неслись разноцветные ковры земли.
Чэн  смотрел  на  них  и  ждал,  когда  вражеский летчик  пошлет  последнюю,
заключительную очередь.  В  том,  что  эта очередь будет,  он  ни  минуты не
сомневался. Не сомневался и в том, что тогда ему останется одно - парашют.
     Чэн оглянулся, желая по положению противника определить возможное время
этого финала: вместо одного самолета за ним шли уже два. Но оба были своими!
Это были товарищи,  повидимому вмешавшиеся в бой именно в тот момент,  когда
Чэну грозила верная гибель.
     Он  окинул  взглядом  приборы.  Самолет  шел  поразительно  спокойно  в
пологом,  но  точном планировании.  Чэну  оставалось подумать только о  том,
чтобы посадить его в  целости.  Можно было сохранить не  только себя,  но  и
материальную часть, - это было хорошо!
     Чэн взялся за кран выпуска шасси и  потянул на себя штурвал.  Но теперь
штурвал не  поддавался.  Еще  усилие -  и  опять напрасно.  Руль  высоты был
заклинен или повреждено управление. Истребитель, вместо того чтобы перейти в
горизонтальный  полет,   еще   увеличил  угол  планирования.   Чэн   услышал
усилившееся пение  воздуха и  сообразил,  что  намерение посадить машину  на
колеса  -  пустая  фантазия.  Не  было  никакого смысла выпускать шасси  при
отсутствии контроля над движениями самолета,  -  это могло привести только к
аварии. Если самолет подойдет к земле нормально, то садиться нужно на брюхо.
Но  через секунду Чэн убедился в  том,  что и  такой надежды у  него нет,  -
машина не снизится правильно. К тому же движение ее все ускорялось, снижение
делалось все круче.  Да,  кажется,  спасти истребитель не удастся! Эта мысль
невыносимой тяжестью давила на мозг,  на все существо Чэна. За годы работы в
школе он привык к  тому,  что даже пустячная авария -  несмываемый позор для
инструктора. А теперь ему оставалось только спасать собственную жизнь...
     Чэн освободил защелку колпака и  снял ноги с  педалей.  И  тут,  словно
почувствовав  окончательную  свободу,  самолет  несколько  раз  беспорядочно
рыскнул в  стороны,  задрался и скользнул на хвост,  потом вдруг свалился на
крыло и  завертелся в  витках штопора.  Времени терять было нельзя.  Тяжелый
комбинезон стеснял движения,  и  только тут Чэн понял,  до  какой степени он
утомлен боем.
     На малой высоте стало очень тепло,  и белье сразу облепило тело горячим
компрессом.
     Чэн не без труда стянул перчатки и  проверил карабины парашютных лямок.
Мысли были  сосредоточены на  том,  чтобы выброситься правильно.  На  память
пришли наставления школьных инструкторов-парашютистов.  Когда-то  он  слушал
подобные наставления,  уверенный в том, что уж ему-то, инструктору Чэну, они
не понадобятся...
     Чэн с трудом протиснулся в вырез кабины,  ставший вдруг непомерно узким
и  неудобным.  Центробежная сила сбрасывала тело в сторону,  противоположную
вращению машины. Его прижимало к стенке кабины так, что казалось, никогда не
удастся от  нее  оторваться.  Чэн  напряг все  силы  в  единственном желании
прекратить эту смертельную связь с  самолетом и вдруг,  неожиданно для себя,
понял,  что свободен.  И тотчас так же отчетливо понял, что отделился совсем
неправильно,  вовсе не так,  как учили в школе.  Как бы в подтверждение этой
мысли,  он  тут  же  получил удар  крылом.  Удар был  так  силен,  что  Чэну
показалось,  будто его спина переломилась.  В  глазах потемнело,  и  смутно,
сквозь  туман,   Чэн   почувствовал,   как  его  тело,   словно  выброшенное
катапультой, вылетело из орбиты вращения самолета...


     Если бы  удар не пришелся по туго сложенному в  чехле парашюту,  крыло,
вероятно,  переломило бы Чэну спину. Ему уж едва ли удалось бы осознать, что
парашют вышел  из  чехла  без  помощи человека,  освобожденный ударом крыла.
Произошло то,  чего  избегали в  этих  местах  все  товарищи,  -  прыжок без
затяжки,  делавший летчика мишенью для  преследовавших его врагов.  Мысль об
этом  была нестерпимо острой.  Чэн  даже забыл о  только что  виденных им  в
воздухе самолетах друзей. В подтверждение слышанных им предостережений четко
пропело  несколько пуль,  донеслись хлопки  пулеметной очереди.  Чэн  поднял
голову и  увидел стрелявшего по  нему  гоминдановца.  Но  тотчас же  за  ним
заметил и двух своих, гнавших врага на запад.
     Все  три  самолета исчезли из  поля зрения Чэна,  скрывшись за  куполом
парашюта.
     Летчик пытался уменьшить снос.  Но  ветер гнал его  очень быстро.  Чэну
показалось, что где-то высоко над ним самолет сделал круг и ушел на запад.
     Чэн сосредоточил все внимание на  посадке.  А  когда он  освободился от
парашюта,  то  вокруг  царила  такая  томительная  тишина,  что  на  секунду
показалось:  именно тут,  в этой тишине,  наступит конец всему. Но он тотчас
совладал с этим чувством и принялся старательно складывать парашют,  по всем
правилам, как бывало учили в школе молодежь...
     Машина, высланная по указанию летчиков, нашла его к вечеру.


     Сквозь  мутную пелену дождя  очертания гор  казались расплывшимися.  Из
желтых цыновки, закрывавшие входы пещер, стали темносерыми.
     Дождь  надоедливой  дробью  шуршал  по  промасленной бумаге  решетчатых
дверей.  Все,  что было в пещерах,  -  постели,  одеяла,  одежда, даже доски
столов и  ящики,  служившие сиденьями,  -  все  стало  влажным.  Большинство
летчиков было погружено в сон,  а кто не спал -  бранил метеоролога. Если бы
не его благоприятные предсказания,  день наверняка был бы объявлен нелетным.
Тогда состоялось бы партийное собрание, которое откладывалось со дня на день
из-за напряженной боевой работы и для которого у каждого назрели вопросы. Но
удивительный оптимизм  метеоролога держал  командование полка  и  летчиков в
постоянном напряженном ожидании возможного вылета.  В  таких обстоятельствах
оставалось одно: спать под унылый шум дождя.
     Лагерь  полка  казался вымершим.  Даже  комары приуныли,  и  только те,
которым удалось пробиться за цыновки,  прикрывавшие вход в пещеры, с обычным
рвением досаждали летчикам.
     В  командирской пещере,  опустив ноги с кана,  сидел Фу.  Напротив,  за
маленьким столом,  сидел  Лао  Кэ.  Одною  рукой он  подпирал щеку,  другою,
вооружившись спичкой, ворошил окурки в старой жестянке.
     - Вам  бы,  извините  за  мнение,  учителем быть,  а  не  истребителями
командовать, - сказал Фу, продолжая разговор.
     - Для меня это одно и то же... Я думал, мы с вами сходимся в мысли, что
бой - школа. К тому же самая строгая школа!
     - Вы чрезвычайно правы: строгости много, - усмехнулся Фу.
     - И ученики в ней разные бывают - плохие и хорошие... Вам опять повезло
на "трудного"... Я говорю о Чэне.
     Фу сжал сигарету так, что табак рассыпался.
     - Такие  "индивидуалисты" высокого  полета  здесь  только  помеха.  Нам
доверили это  небо,  и  мы  никому не  можем  позволить гоняться за  личными
трофеями ценою общей победы. Я настаиваю на том, что Чэн нам не подходит.
     - Вы меня радуете: на этот счет у нас с вами одно мнение.
     Фу рассмеялся:
     - Вас невозможно вызвать на спор!
     - А  я  и  в  самом  деле  с  вами  совершенно  согласен,  -  с  полной
серьезностью сказал Лао Кэ. - Чэн в слетанной части действительно негоден.
     - Правильно.
     - И наша обязанность...  - Лао Кэ умолк, старательно раскуривая трубку.
Когда от  нее поднялась голубая струйка,  он  не спеша отогнал дым движением
руки и договорил:  -  вот я и говорю: наша обязанность сделать так, чтобы он
был годен.
     Фу в сомнении покачал головой.
     - Он не из тех, кого переломишь: упрям и... староват.
     - И мне так кажется: упрям и недостаточно молод, чтобы его ломать. Если
переломится,  никуда не  будет годен.  -  Лао Кэ  сделал глубокую затяжку и,
прищурившись, поглядел в глаза заместителю. - Не ломать его, а гнуть будем.
     Фу рассмеялся и проговорил:
     - Рассердиться бы на вас,  обидеться за то,  что вы меня учите!  А мне,
как всегда после разговора с вами,  легче:  словно понял что-то новое,  хотя
знаю все не хуже вас...
     - А  вот  поначалу,  когда вас  к  нам  только что  назначили,  вы  мне
показались... не смею сказать...
     - Ну, ну?.. - с усмешкой спросил Фу.
     - Ходит человек,  молчит.  Словно в себя все время смотрит.  Даже после
боя, когда у всего народа языки ходят.
     - Языки - это от возбуждения, - сказал Фу. - Но вы не правы. Я тогда не
в себя смотрел, а в людей вглядывался. Понять их нужно было.
     - Это вы же меня научили людей распознавать!  - одобрительно сказал Лао
Кэ. - Но больше всего мне сначала не нравилось, что вас ничем нельзя было из
себя вывеет".  Даже показалось мне, что вам все на свете безразлично: и люди
наши и дела... Это пока я вас не разобрал.
     - А теперь, решаюсь спросить, разобрались?
     - Думаю,  да.  Я  благодаря вам  и  людей-то  вдвое больше любить стал.
Раньше только смотрю:  ходит летчик, живет, дышит, дерется плохо или хорошо.
Ну,  разумеется, меня интересовали их взгляды, мысли, даже семейные дела, но
вот так,  привязаться к  каждому из них и  вникнуть в  их души...  этому,  я
думаю,  научился от  вас,  дорогой мой Фу.  -  Лао Кэ подумал и  с  оттенком
сожаления сказал:  -  Значит,  и командиром-то я настоящим стал только после
вашего приезда. - Лао Кэ встал, прошелся взад и вперед по тесной пещере. - И
чем больше я их всех люблю,  тем мне трудней...  Я где-то читал,  будто отец
любит сына,  а когда тому в бой итти, не пускает, убивается. И пишут: это от
любви.  Но,  по-моему,  это неправда!  Я  по  себе сужу:  когда нашему полку
сложное одиночное задание дадут,  посмотрю я на свой народ и думаю;  кого же
из них больше всех люблю?.. Кто мне дороже всех, того и посылаю.
     Фу вскинул на него взгляд и удивленно сказал:
     - А я ведь думал, это у меня одного...
     Ему помешал договорить телефонный звонок.  Лао Кэ  взял трубку полевого
аппарата, выслушал и отдал приказание:
     - Пришлите его ко мне.  - И, не глядя на Фу, сказал ему: - Чэн прибыл с
места посадки.
     - Боюсь я  все-таки...  -  начал было Фу и замялся.  Потом,  сделав над
собою усилие, договорил: - боюсь, не выйдет из него ничего...
     - Трудный ученик.
     - Пусть едет в тыл.
     - Командование прислало его из тыла сюда.
     - Оно ошиблось.
     - А мне этого не кажется. - Лао Кэ покачал головой. - Нет, мне этого не
кажется.  По-моему, отправляя в наш полк одного из самых старых инструкторов
школы,  командование считало,  что  в  настоящий момент  каждый летчик здесь
нужнее,  чем в школе. Так же, как было время, когда командование справедливо
считало,  что каждый хорошо летающий человек в школе нужнее,  чем на фронте,
где  у  нас тогда почти не  было самолетов...  К  тому же,  товарищ Фу,  мне
казалось, что вы личный друг генерала Линь Бяо?
     - Мы вместе начинали жизнь.
     - Вот видите.  Значит,  он вам близкий человек, а вы уже забыли, что он
говорил нам совсем недавно, когда мы прибыли на этот фронт.
     Фу опустил глаза.
     - Мне кажется, я помню все.
     - И  все же  я  позволю себе напомнить вам,  что Линь Бяо сказал тогда:
"Летчики,  от  вас  будет в  большой степени зависеть наш  успех на  участке
фронта,  являющемся для данного времени едва ли  не самым важным".  Помните,
Фу?
     - Помню.
     - И   он   сказал   еще:   "Замкнуть  кольцо  окружения  гоминдановской
группировки возле  Цзиньчжоу -  значит  выбить из  рук  Чан  Кай-ши  дубину,
которой он хотел ударить в затылок Народно-освободительной армии Центральной
равнины генерала Лю Бо-чена.  От вас, летчики первого полка, будет зависеть,
удастся  ли  Чан  Кай-ши  и  его  американским  сообщникам  попрежнему  быть
хозяевами в  воздухе над головой нашей Дунбейской армии.  Я прошу ваш полк в
целом и каждого летчика в отдельности прислушаться к словам председателя Мао
Цзе-дуна.  Он поставил перед нами задачу разгромить Чан Кай-ши под Цзиньчжоу
и  Мукденом,  чтобы открыть Дунбейской народно-освободительной армии путь  в
Северный и  Центральный Китай".  Разве не  так сказал нам тогда генерал Линь
Бяо?.. Я спрашиваю вас, товарищ Фу, так?
     - Так.
     - "Прошу  каждого  прислушаться к  словам  председателя Мао  Цзе-дуна".
Значит, генерал Линь Бяо просил об этом и летчика Чэна.
     - Чэна тогда еще не было в полку.
     - Но  он уже ехал сюда.  Значит,  генерал Линь Бяо имел в  виду и  его,
обращался  и  к  нему,   требовал  и  от  него  выполнения  мудрых  указаний
председателя Мао Цзе-дуна.
     - Тем хуже для Чэна, если он этого не понял, - проворчал Фу.
     - Значит, мы с вами должны ему объяснить, какое огромное значение имеет
наша борьба за  воздух на фронте Дунбейской армии.  А  вы вместо того хотите
отправить его в тыл.
     - Могу вас уверить, Лао Кэ, - возразил Фу, - генерал Линь Бяо обращался
к кому угодно, только не к нарушителям боевой дисциплины.
     - Вот тут я  теряюсь,  мой друг Фу,  совершенно теряюсь:  а  не  мог ли
генерал Линь Бяо иметь в виду именно их в первую очередь?
     Фу  смотрел на  командира с  недоумением,  хотя в  душе он  и  сознавал
справедливость этих нравоучений.
     - У летчика Чэна психология неисправимого одиночки, - сказал он.
     - Неисправимого?
     - Мне так кажется.
     - А летает он хорошо.
     - Разве я это отрицаю?
     - И  если бы  не  этот "одиночка",  то вы ходили бы теперь не с  легкой
контузией,  а  было бы  у  вас  настоящее решето вместо спины.  Ведь пирата,
повисшего на вашем хвосте, именно Чэн снял!
     - Позвольте узнать,  -  сказал Фу, - вы серьезно полагаете, будто я мог
бы изменить свое отношение к Чэну,  если бы даже был совершенно уверен,  что
именно он спас мне жизнь?  Вы так думаете?..  Впрочем,  дело не в этом...  Я
полагал, что вы тоже понимаете: командованию нужен был новый "Икс". Какие же
тут могут быть разговоры!  Если бы  вы  могли обеспечить исполнение задания,
умерев дважды, разве вы не пошли бы на это?.. Словно я вас не знаю... Да что
там:  "вы, я"! Разве каждый из наших людей не отдал бы жизнь дважды и трижды
за исполнение боевого приказа?!  Что тут говорить!.. А вы хотите, чтобы я за
то,  что  Чэн  избавил меня от  дырки в  спине,  простил ему нарушение этого
приказа...  Извините,  командир,  но мне кажется, что вы говорите не то, что
думаете!
     - Вот что я позволю себе сказать вам,  товарищ Фу,  -  мягко проговорил
Лао Кэ.  -  Конечно,  вы правы:  каждый из нас даст себя разрезать на части,
если это будет условием исполнения воинского долга.  Но вспомните, чему учит
нас партия о ценности человеческой жизни!
     - На  войне  жизнь  часто  бывает ценою  выполнения приказа,  -  горячо
возразил Фу,  -  и никому из нас не дано рассуждать,  стоит ли данный приказ
моей жизни или нет.
     Лао Кэ поднял руку, чтобы остановить Фу.
     - Как вы думаете,  -  спросил он,  - вышибая врага из-под хвоста вашего
самолета, Чэн рисковал жизнью или нет?
     - Мне странно слышать такой вопрос! - Фу пожал плечами.
     - Значит, спасая вашу жизнь, он готов был принести в жертву свою.
     - Допустим.  Что с  того?  Мотивы нарушения приказа меня не интересуют.
Неумение или нежелание справиться с самим собою...
     - Если нежелание, я на вашей стороне! А если неумение, тогда как?..
     Лао  Кэ,  повидимому,  хотел  сам  себе  и  ответить,  но  ему  помешал
раздавшийся у входа громкий голос Джойса.
     - Разрешите войти?  -  И,  получив разрешение, негр быстро заговорил: -
Инженер полка приказал обратиться к  вам:  можно принимать новый самолет для
летчика Чэна?
     После минутного раздумья Лао Кэ  вопросительно посмотрел на Фу,  но тот
стоял, отвернувшись, словно разговор его не касался.
     Командир сказал Джойсу:
     - Свое решение я передам начальнику штаба.
     - Хорошо! - упавшим голосом произнес Джойс. - Разрешите итти?
     Лао Кэ отпустил его молчаливым кивком головы.
     Едва Джойс вышел, Фу, резко повернувшись к командиру, быстро заговорил,
как если бы разговор их и не прерывался:
     - Даже  если  оставить вопрос об  этом  "янки-Икс",  хотя отбросить его
нельзя,  и тогда Чэн виноват: он бросил строй вопреки моему приказу. Когда я
скомандовал "за мной",  он  счел мой приказ необязательным.  Почему,  я  вас
спрашиваю?
     - Прозевал ваш приказ.
     - Ах, прозевал! Мы не на свадьбе гуляли, а дрались с врагом.
     Лао Кэ покачал головой и сказал:
     - Беру Чэна в свое звено.
     Несколько мгновений Фу  сидел неподвижно и  молча глядел на  командира,
потом отыскал свой упавший с  кана шлем и,  сердито надев его,  так же молча
вышел.
     Дождь все  продолжался.  Темные,  плотные,  как комья свалявшейся серой
ваты, облака тяжело ползли над самой землей. Они цеплялись за возвышенности,
задерживались, оплывали и проливались дождем.
     Фу остановился.  Ему хотелось спокойно подумать.  Давно у  него не было
такого сильного желания побыть одному.  Казалось,  даже собственное движение
мешало его думам.  Понадобилось усилие воли,  чтобы заставить себя взглянуть
на  часы:  скоро должен приехать Чэн.  При воспоминании о  нем в  первый раз
пришла ясная мысль,  что,  по существу говоря, они ведь поменялись ролями со
своим бывшим учителем.  И  не  рискует ли Фу сделать теперь то,  что в  свое
время сделал Чэн:  списал из  школы человека,  из которого вышел и  летчик и
командир.  Не лучше ли было бы, если бы тогда, семь лет назад, Чэн терпеливо
изучил своего ученика Фу Би-чена.  Инструктор не заставил бы учлета потерять
время, довел бы его переобучение до конца...
     Фу стянул с головы шлем и подставил голову дождю.  Но и влага не давала
прохлады. Казалось, даже дождь падает в этих местах подогретым. Вода стекала
за воротник куртки, теплая, противная, как пот. Фу жадно втянул воздух. И он
был парной, даже, кажется, пахнул гнилью.
     Фу остановился:  мимо него,  разбрасывая грязь,  проехал автомобиль. За
его стеклом Фу заметил Чэна.
     Фу медленно зашагал к командирской пещере. Войдя к Лао Кэ, спросил:
     - Позволите говорить откровенно?
     - А разве между нами бывало иначе?
     - Я знаю, моя обязанность переговорить сейчас с Чэном, но, если можете,
сделайте это вы...
     Лао Кэ посмотрел на него с удивлением.
     - А вы мне не расскажете, что у вас там накипело?
     - Ничего особенного,  -  неохотно ответил Фу  и,  порывшись в  кармане,
достал сигареты.
     - Где же ваша откровенность?
     Фу опустил сигареты в карман, так и не закурив.
     - Помните,  я вам когда-то рассказывал, как меня отчислили из школы, не
дав закончить переподготовку.
     - Но ведь потом вы все же вернулись к п