и  он охотно променял бы на нее беспокойную,  в постоянном движении
жизнь,  которую ему приходилось вести до  того.  Товарищ,  через которого он
теперь поддерживал связь с руководством подполья, сказал Лемке, что, по всей
вероятности, ему теперь придется вплотную заняться "Свободной Германией". Но
из  этого  вовсе не  следовало,  что  удастся побыть с  женой:  ведь  именно
теперь-то  и  пришло время перебросить передатчик в  другое место,  чтобы не
дать фашистам запеленговать его. Лемке был старым солдатом партии, и вопросы
личных  интересов и  желаний  давно  уже  стали  для  него  вопросами второй
очереди.  Не так было в те времена,  когда партия была легальной!  Да,  в те
времена  открытой  партийной работы,  открытой борьбы  счастливо совмещалась
партийная деятельность с личной жизнью.
     Лемке отлично знал, что Кларе не легче, чем ему, хотя никогда не слышал
от нее ни одной жалобы,  не замечал тени недовольства. Вот только худела она
не по дням, а по часам...
     Услышав,  что  в  двери  повернулся ключ,  Франц  включил электрический
чайник и пошел навстречу жене.
     Он одним взглядом охватил всю ее фигуру,  лицо. Боже мой, как хорошо он
знал это маленькое,  такое хрупкое на  вид,  но  полное такой необыкновенной
силы тело! Как он любил каждую черточку этого бледного, худого лица с такими
большими и  такими синими глазами,  что в  каждый из них можно было глядеть,
как в  бездонную глубину целого неба!  Как он  любил,  положив ей на затылок
руки,  почувствовать в  них теплоту туго заплетенных в косы волос!  Он любил
всю  ее:  от  кончиков  пальцев,  наверно  жестоко  прозябших  в  плохоньких
перчатках,  до  этого  вот  такого  прямого,  такого белого и  такого милого
пробора на  голове,  который он  сейчас поцелует...  Лемке не могла обмануть
улыбка,  которую Клара поспешила изобразить на своем лице, едва завидев его.
По глубокой морщине вокруг рта,  по всем ее движениям он угадывал усталость.
Как всегда,  усадив жену в кресло, он держал ее руку в своей, предоставив ей
медленно выкладывать новости, которые удалось узнать на работе.
     Несмотря на то, что коммунистическая партия была загнана гитлеровцами в
глубокое подполье,  несмотря на жестокие репрессии,  угрожавшие каждому,  на
кого падало подозрение в  принадлежности к ее рядам,  коммунисты ни на день,
ни на час не прерывали борьбы. Больше того, партия крепла организационно; ее
люди закалялись, они приспосабливались к тяжелым условиям подпольной работы,
под постоянным пристальным наблюдением тысяч шпиков и  доносчиков.  В лицо и
по  имени  члены  партии  знали  только  тех  нескольких товарищей,  которые
составляли их  группу,  но от этого связь между организациями не ослабевала,
информация   оставалась   регулярной,   директивы   от   подпольных  центров
руководства были точны, ясны и своевременны.
     Клара Буш  была  одним из  тех  звеньев партийной связи,  через которые
поступала  информация  для  подпольного  передатчика  "Свободная  Германия".
Поэтому она почти всегда была в курсе жизни партии, в курсе очередных задач,
которые   нужно   было   решать   в   борьбе   с   гитлеровской  пропагандой
человеконенавистничества,  с  нараставшими усилиями фашистских банд  разжечь
вторую  мировую войну.  Это  были  задачи огромной политической важности,  и
скромная наборщица Клара Буш чувствовала всю ответственность, лежавшую на ее
плечах, перед партией, перед всем трудовым народам Германии.
     Пока Клара,  с неохотой очень усталого человека,  ела и пила чай, Лемке
рассказал ей о визите к Эгону Швереру.
     - Мне очень хотелось бы  восстановить его душевный мир,  -  сказал он в
заключение, - но я не знаю, как это сделать.
     Клара, подумав, ответила:
     - Надеюсь,  мне  удастся  установить,  действительно ли  Эльза  Германн
доносчица. У нас есть свои люди на заводе.
     - Я был бы тебе очень благодарен.
     - Этот Шверер нужен нам?
     - Он мой старый знакомый и вполне честный человек.
     - Ах, не верю я в друзей... с того берега.
     - В том-то и дело, что он не на том берегу...
     - На нашем? - она усмехнулась. - Не поверю.
     - Он - между берегами.
     - Значит, утонет!
     - Его нужно вытащить, и вытащить к нам.
     - Подумаешь, ценность! Интеллигентский путаник!
     - Поможем ему распутать путаницу...
     - Разве я возражаю!  Хорошо,  я узнаю все про Эльзу Германн.  - С этими
словами Клара встала из-за  стола,  и  ее  взгляд остановился на лежавшей на
краю его  книге в  дешевом стандартном переплете евангелия.  В  глазах Клары
мелькнуло беспокойство.  -  Зачем ты  ее  вынул?  -  И  она  с  еще  большим
беспокойством перевела взгляд на угол пола:  там был тайник,  в  котором она
хранила кое-какую литературу.
     - Потому,  что,  во-первых, мне захотелось это перечитать, а во-вторых,
тебе не следует держать это дома, и, в-третьих, я беру это с собой.
     - Мне не следует хранить,  а тебе можно взять с собой?  -  Она покачала
головой.
     Франц поднял переплет евангелия и скользнул взглядом по заглавию: "Анри
Барбюс.  Сталин".  Потом перебросил листки до заложенного места и, удерживая
его пальцем, сказал:
     - Сегодня утром мы с  тобою говорили о том,  что можно противопоставить
крикливому  вранью  Геббельса,   когда  речь   заходит  о   так   называемых
"национальных"  интересах  Германии.  Я  убежден,  что  народ  и  сам  скоро
разберется в том,  кто с ним,  кто против него.  Не верить в это - значит не
верить в  творческие способности масс.  И могу тебя уверить:  эти творческие
способности родят идеи -  ясные и безошибочные, которые укажут народам путь:
вперед, только вперед, с нами!
     - Я очень боюсь, что тем временем может разразиться война.
     - Устами  Барбюса  передовая Франция говорит:  "Если  разразится война,
СССР будет защищаться,  - он будет защищать себя и все будущее человечества,
представителем которого он является.  Война эта охватит весь мир и  в  очень
многих  пунктах  из  империалистической  превратится  в   революционную,   в
гражданскую.   Это   не   столько  политическая  заповедь  партии,   сколько
историческая необходимость".
     - Да, это верно, - проговорила Клара. - Каким счастьем было бы, если бы
и  мы  могли от  имени всей трудовой Германии так же сказать:  мы знаем свое
место в предстоящей схватке.
     - Да,  это было бы счастьем,  -  согласился Франц и,  подойдя к  Кларе,
обнял ее за плечи: - тогда мы могли бы прямо смотреть в глаза всему миру. Но
что бы  ни  таило в  себе для нас будущее,  мы  в  нем уверены.  Победим мы,
коммунисты, - с нами Сталин!..


                                     10

     На другой день,  приехав на завод,  Эгон с головой ушел в дела. Отчет о
поездке в  Австрию занял несколько дней.  Теперь дирекция не  скрывала,  что
вопрос о  передаче австрийского авиационного завода немцам был решен задолго
до оккупации.
     Эгон не заглядывал в проектное бюро, чтобы не встретиться с Эльзой. Она
напрасно задерживалась там на лишние полчаса.
     Придя на работу,  он здоровался с нею таким же сдержанным кивком, каким
приветствовал остальных сослуживцев.  К  тому  времени,  когда служащим было
положено расходиться,  его  уже  не  бывало в  комнате.  Эльза  опять  ждала
напрасно.
     О том, чего стоило Эгону это упорство, знал только рояль. Внезапно Эгон
закрывал инструмент и садился за письменный стол.  От нот - к интегралам. От
симфоний  -   к   теории   упругости.   Зарывался  в   расчеты.   Работал  с
ожесточением...
     Экономка подала письмо.  Городская почта.  Почерк Эльзы.  Эгон почти со
страхом бросил конверт на  стол.  Попытался снова уйти в  работу.  Он прижал
верхний  лист  расчета логарифмической линейкой.  Пальцы  ласкали белизну ее
граней, такую же гладкую и прохладную, как клавиши.
     Потянуло к роялю.  Эгон встал. На глаза попался конверт. Эгон взял его,
подержал, выдвинул корзину для бумаги и... вскрыл письмо.
     Эльза была обеспокоена его отдалением.  Она была огорчена. Она плакала.
Каким жестоким нужно быть, чтобы так вести себя. Она думала, что догадалась:
он завел себе в этой Австрии другую девушку!..
     Эгон  с  трудом разбирался в  овладевающих им  чувствах.  Ложь,  цинизм
шпионки?  Или  он  совершил ошибку,  поверил  грязной  анонимке?  Так  легко
позволить разбить свою веру в любимую девушку!
     "Если ты не придешь завтра вечером, я буду знать, что делать. Я не могу
пережить нашу любовь".
     Нашу любовь, нашу любовь!..
     Он напрасно пытался понять, как это могло случиться с Эльзой...
     Эльза тоже ничего не понимала в происходящем. Вся ее жизнь спуталась, -
с того самого времени,  как на их заводе появился доктор Шверер.  Серьезный,
но живой человек, так мало похожий на ее прежних знакомых, он очень нравился
ей.  Эльзе хотелось принарядиться,  а  денег не было.  Торговля отца шла все
хуже. Служба на заводе едва кормила.
     Доктор  Шверер стал  ухаживать за  нею.  Шаррфюрер заводской нацистской
организации,  заметив ее близость со Шверером,  предложил ей помощь:  она не
должна  быть  плохо  одетой,  когда  за  ней  ухаживает  видный  специалист.
Организация даст ей денег на личные расходы.  Пусть она сблизится с доктором
Шверером и  получает свое счастье.  Шаррфюрер поставил единственное условие:
доктор  Шверер  не  должен  и  подозревать,  что  Эльза  получает деньги  от
организации.
     Эльза не  сразу поняла,  что  шаррфюрер Шлюзинг выпытывает у  нее такие
подробности  жизни   Эгона,   которые  могут  интересовать  только  полицию.
Заподозрив дурное, она наотрез отказалась шпионить за Эгоном. Эльзу пытались
припереть к стене угрозами написать Эгону, что она сотрудница гестапо.
     У нее нехватало мужества самой сказать ему обо всем.  Узел запутывался.
Арестовали отца за распространение нелегальной литературы...
     Все это было выше ее сил.  Промучившись несколько дней,  Эльза пришла к
решению:  как только Эгон приедет,  сказать ему все.  Но  когда он вернулся,
Эльза с первого взгляда поняла: он не тот, что был, он не хочет ее знать. Но
истинная причина перемены не  приходила ей  в  голову.  Наконец она решилась
написать Эгону.
     И  вот ее  письмо,  с  буквами,  расплывшимися от слез,  в  руке Эгона.
Медленно, через силу разорвал он его, сложил клочки и снова разорвал. Клочки
бумаги, как хлопья снега, усыпали пол вокруг кресла.
     Дни  шли тяжелые,  длинные,  томительные.  Как только кончалась работа,
Эгон спешил домой.  Вечерами он не выходил,  боясь, что Лемке может прийти и
не застать его. Видеть Лемке стало главным желанием Эгона.
     Наконец однажды вечером экономка с прежней таинственностью сообщила:
     - Он!..
     Едва поздоровавшись, Лемке первый заговорил об Эльзе:
     - То,  что я узнал,  нужно проверить еще и еще раз, но надеюсь, что так
оно и  есть:  анонимка -  ложь,  она послана Шлюзингом.  Пока я еще не знаю,
зачем это ему понадобилось, но узнаю и это...
     Эгон молча отвернулся и  отошел к  окну.  Лемке сделал вид,  что  очень
занят раскуриванием отсыревшей папиросы.


     Эгона  с  нетерпением ждали  на  заводе.  Из  Берлина приехал начальник
снабжения  воздушных  сил   генерал  Бурхард  с   начальником  своего  штаба
полковником Рорбахом,  в  сопровождении военных и технических экспертов.  По
растерянному виду  директора Эгон  угадал  неладное.  Ему  с  трудом удалось
вытянуть полупризнание директора:  по  мнению  высшего командования,  выпуск
нового  типа  пикирующего  бомбардировщика  слишком  затягивается.   Бурхард
требовал немедленной демонстрации бомбардировщика. Доводы, что машина еще не
закончила цикла заводских испытаний, не возымели действия. Генерал настаивал
на своем.
     Эгон  знал,  что  сам  генерал  мало  понимает  в  авиационной технике.
Бесполезно было  втолковывать ему  что-либо.  Эгон попробовал апеллировать к
инженерам-экспертам. Те пожали плечами, боясь высказывать свое мнение.
     Эгон решил не  возражать.  Он  был уверен в  своей машине,  несмотря на
тяжесть предъявленных требований.  В небывало короткий срок он создал легкий
бомбардировщик нового типа.
     Эгону казалось,  что он  справился с  задачей.  Он  даже гордился своим
новым произведением.  Но если комиссия захочет, то в несовершенстве опытного
экземпляра  можно  увидеть  органические недостатки конструкции,  даже  злой
умысел конструктора. При желании можно было придраться к чему угодно.
     Эгон с тяжелым сердцем ехал на аэродром.
     Генерал Бурхард пригласил его к  себе в автомобиль.  Когда они остались
вдвоем,  отделенные от шофера стеклом, Бурхард отбросил свою неприступность.
Он дружески расспросил Эгона о  работе,  о жизни.  Оказалось,  что он хорошо
знал,  что Эгон сын генерала фон Шверера. Наконец, как бы невзначай, Бурхард
задал вопрос,  в котором Эгон сразу угадал главное: как сам Эгон относится к
новому бомбардировщику?  Ведь он,  насколько известно,  не только прекрасный
конструктор, но и опытный летчик. Его мнение особенно ценно...
     Эгон криво усмехнулся:
     - Бюрократическая инерция вашего  военного аппарата губит  дело.  Когда
машина выходит на  опытный аэродром -  это самолет сегодняшнего дня.  Но его
так  долго проверяют,  так  боятся в  нем  каждой новой мелочи,  что  когда,
наконец, решаются дать на него заказ, он оказывается уже устаревшим. А заказ
у нас, как правило, бывает большой, изготовляется долго. Пока завод не сдаст
его военному ведомству, никто не решится заикнуться, что самолет устарел.
     - Значит, фабриканты сами не видят недостатков своей продукции?
     - Какой смысл промышленнику говорить о ее несовершенстве,  когда у него
запущена серия в несколько сот штук? - откровенно сказал Эгон. - Заводчик не
враг своему карману!
     Бурхард нахмурился:
     - Я говорю об обороне, а вы - о коммерции.
     - Для директоров это одно и то же.
     Генерал ударил себя снятою перчаткой по колену.
     - Вот  что,   доктор,   -  решительно  сказал  он:  -  мы  избрали  ваш
бомбардировщик объектом  эксперимента.  Технические  условия,  предъявленные
этой машине,  на мой взгляд, соответствуют самолету, необходимому для работы
в  горных местностях.  В  ближайшем будущем нам предстоит провести маневры в
Богемии...
     - Позвольте, - воскликнул Эгон, - это же за пределами империи!
     Бурхард не обратил внимания на его возглас.
     - Исходной позицией будут горные цепи вдоль границ Саксонии,  Баварии и
Австрии.  Я говорю с вами откровенно,  доктор Шверер, потому что хочу, чтобы
вы ясно представляли себе задачу вашей новой машины.
     Эгону пришлось взять себя в руки, чтобы казаться спокойным.
     - Район операций не определяет их характера, генерал.
     - Наступление. Бомбардировка.
     - Объекты?
     - В основном -  узкие цели, узлы сопротивления - форты, батареи: бетон,
сталь, земля... Возможны и населенные пункты.
     Эгон боялся верить ушам.  То,  что говорил Бурхард,  означало воину. Ни
больше,  ни меньше. А война с Чехословакией означала и войну с ее союзниками
- европейскую войну.
     Бурхард испытующе смотрел на растерянного Эгона.
     - Ваше мнение?
     Эгон впервые с такою реальностью ощутил, что делает не елочные игрушки.
С  ним еще никогда так просто и  ясно не говорили о намерении сбрасывать при
помощи  его  самолетов бомбы,  уничтожать города,  убивать людей.  Цель  его
работы  скрывалась за  туманом  отвлеченностей,  символизированных цифрами и
сложной терминологией технических требований.
     - Я  слишком давно отошел от практики полетов,  -  неопределенно сказал
он.
     - Мне очень неприятно сообщать вам,  но у правительственного инспектора
завода создалось впечатление,  что  процесс сдачи вашей машины затягивается.
Слишком затягивается! Скажем так.
     Бурхард видел, как щеки Эгона залились краской.
     Эгон вспылил:
     - Он так и сказал?
     Бурхард предостерегающе поднял руку:
     - Я говорю с вами совершенно конфиденциально.
     - Что  же,  он  подозревает меня в  умышленном затягивании?  -  сердито
спросил Эгон.
     - Недостаток рвения.  Скажем так...  Может  быть,  виноват кто-либо  из
ваших сотрудников, ну, хотя бы тот, кто ведет испытания?
     Эгон молчал.
     - Вы  никого не имеете в  виду?  -  спросил Бурхард.  -  Мне говорили о
какой-то Эльзе Германн...
     Эгон уверенно проговорил:
     - Не  нахожу в  ее  работе ни  одного пробела,  который можно  было  бы
считать хотя  бы  ошибкой.  Если  кого-нибудь  нужно  обвинить в  недостатке
энтузиазма, пусть это будет главный конструктор группы.
     - Вы?
     - Вот именно.
     - Никогда не будьте слишком уверены в себе, господин доктор.
     - Я достаточно уверен в своей машине.
     Автомобиль остановился.  Видя,  что  к  ним  подходят офицеры,  генерал
сказал:
     - Разговор закончим в другой раз...
     Эгон сам изложил экспертам недочеты,  замеченные в  машине.  Представив
свое детище со всех сторон, он устранился от выводов.
     Когда  комиссия закончила работу,  Эгон  не  знал,  радоваться ему  или
огорчаться: эксперты признали, что, помимо основного назначения корабельного
бомбардировщика, его самолет пригоден для работы в условиях горной войны. Он
должен был быть как можно скорее подготовлен к  пуску в  серию в  сухопутном
варианте.  Эгон без объяснений понял,  что это значило: Рудные горы, Судеты.
Может быть, склоны Малых и Больших Карпат.
     Что они затевают?  Руками таких,  как он, собираются перекраивать карту
Европы?  Им мало Австрии?  Значит,  очередь за Чехословакией.  А что за нею?
Может  быть,  Швейцария?  Почему  Боденское озеро  до  сих  пор  не  целиком
германское?  А Скандинавский полуостров? И там война будет горной, и там его
машина окажется на месте.  А Балканы? Чорт возьми, почему господа инженеры и
доктора математики считают себя глубоко мирными людьми? Ведь если бы не они,
генералам нечем было бы воевать!  Сами генштабисты не могут выдумать простой
зажигалки,  не говоря уже о  порохе.  Какую эволюцию возвращения к древности
должно  было  бы  совершить военное искусство,  если  бы  господа военные не
опирались на инженеров!..
     Перед отъездом Бурхард сказал Эгону:
     - Мы  поручим  вам  ответственную задачу  нужно  подумать  над  машиною
совершенно нового типа. Для начала поговорим о "мocкитах"...
     - "Москиты"? - спросил Эгон. - Никогда не слышал!
     - Когда будете в  Берлине,  заезжайте ко мне.  Я вам кое-что покажу.  А
пока - это между нами...


                                     11

     Когда  стало  известно  благоприятное заключение  комиссии,  Эльза,  не
выдержав нервного напряжения, расплакалась у всех на глазах. Она не решилась
подойти  к  Эгону,  когда  его  поздравляли другие  сотрудники.  С  завистью
смотрела она, как Эгон взял под руку Пауля Штризе и, дружески беседуя с ним,
повел в бюро.
     Молодой инженер,  появившись на заводе,  быстро завоевал симпатию Эгона
умением схватывать на  лету его  идеи.  Он  был  исполнительным помощником и
способным организатором.  Мало-помалу к нему перешла часть работы,  мешавшая
Эгону:  распределение обязанностей  между  инженерами  бюро,  наблюдение  за
выполнением задании.  Эгон и  не  заметил,  как  Штризе стал его фактическим
помощником.
     В     личных    отношениях    Штризе    привлекал    Эгона    кажущейся
непосредственностью.  Он  не  стеснялся выражать свои  мнения.  Когда Штризе
критиковал существующие порядки,  Эгону нечего было добавить.  Но зато очень
часто  вслед  за  этими  суждениями следовали другие,  резко противоположные
взглядам Эгона.
     Эгон искренно удивлялся:  в голове молодого инженера точные технические
идеи уживались с очевидным абсурдом, преподносимым министерством пропаганды.
Когда Эгон рисовал Паулю картину того,  что было бы с Германией,  если бы ее
западные соседи взялись за оружие, Штризе со смехом возражал:
     - Но ведь не взялись же!
     При всем том Штризе знал свое место.  Он был скромен,  не лез на глаза,
вносил в дело свою долю помощ