еке, который сдавил тебе горло так, что
ты едва не  испытал  блаженство,  непременное,  как  уверяют,  во  время
повешения.
   - Ах, этот. . - скрипнув зубами, процедил Жибасье. - Ну, попадись  он
мне!..
   - Считай, что попался.
   - То есть?
   - Взгляни-ка! - продолжал Карманьоль, указывая Жибасье  на  человека,
уже несколько минут являвшегося предметом их споров. - Это не он?
   - Он! - взревел бывший каторжник, бросаясь к  Жану  Бычье  Сердце.  -
Клянусь святым Жибасье, вы сейчас увидите, что это он.
   Он выхватил из кармана пистолет.
   Видя это, Карманьоль последовал за Жибасье, подав знак Овсюгу,  чтобы
тот не отставал. Овсюг  махнул  еще  четырем  полицейским  следовать  их
примеру.
   Жан Бычье Сердце только что приподнял тележку за ручки, когда Жибасье
в сопровождении товарищей бросился к нему.
   Каторжник направил оружие на плотника и открыл огонь.
   Раздался выстрел, но пуля угодила в самую середину  тележки,  которая
рухнула на Жибасье; его голова попала меж досок и застряла на плечах,  а
сам каторжник осел на землю. Он был похож  на  преступника  в  ошейнике,
только вместо дубовой доски у него на шее теперь болталась такая тяжелая
повозка, что аэролит с бульвара Инвалидов  показался  бы  ему  тряпичным
мячом.
   Это зрелище напугало  Овсюга,  ошеломило  Карманьоля  и  поразило  их
третьего товарища. Все трое бросились  врассыпную,  предоставив  Жибасье
его судьбе.
   Но Жан Бычье Сердце был не таким человеком, от  которого  можно  было
сбежать. Не беспокоясь о том  из  противников,  что  оказался  пленником
повозки, он перепрыгнул через  оглобли  и  в  несколько  прыжков  настиг
одного из беглецов.
   Им оказался Овсюг.
   Плотник взял его за ноги и, как цепом, ударил Карманьоля.
   Оба они потеряли сознание, и Жан Бычье Сердце оттащил и бросил  их  в
тележку, не думая о том, какое беспокойство причиняет Жибасье. Затем он,
как и собирался, заделал тележкой брешь в баррикаде,  а  полковник  Рапт
бросился со своими людьми на это укрепление, не  подозревая,  что  имеет
дело с однимединственным бунтовщиком.
   Тем временем Жибасье бесновался  под  тележкой,  словно  Энкелад  под
горой Этной.
   Это его и сгубило.
   Жан Бычье Сердце подбежал  к  тележке,  чтобы  выяснить,  почему  она
раскачивается. Он увидел голову Жибасье,  высунувшуюся  сквозь  одну  из
дубовых стенок тележки.
   Только теперь плотник узнал Жибасье.
   - Ах, негодяй! Так это ты?! - вскричал он.
   - Что значит "ты"? - отозвался каторжник.
   - Воздыхатель Фифины!
   - Клянусь вам, я не знаю, что вы имеете в виду! - запричитал Жибасье.
   - Сейчас объясню! - взвыл Жан Бычье Сердце.
   Позабыв о том, что происходит вокруг, он  занес  тяжелый  кулак  и  с
глухим грохотом опустил его на голову Жибасье В  то  же  мгновение  Жана
Бычье Сердце тряхнуло и он оказался под лошадью.
   Это граф Рапт брал баррикаду приступом.
   Задние  ноги  его  лошади  застряли  между  деревянными   балками   и
булыжником, передние же попали между оглоблями тележки.
   Жану Бычье Сердце пришлось лишь немного поднатужиться, и он опрокинул
лошадь, чувствовавшую себя неуверенно,  так  как  почва  уходила  у  нее
из-под ног.
   Он напрягся и выкрикнул:
   - Стоять, полковник!
   Плотник все делал на совесть: лошадь и всадник  рухнули  на  мостовую
или, точнее, на камни.
   Жан Бычье Сердце собирался прыгнуть на полковника Рапта  и,  по  всей
вероятности, обошелся бы с ним так же, как с Жибасье, но  тут  всадники,
ненамного отстававшие от полковника, появились с саблями наголо всего  в
нескольких метрах от баррикады.
   - Сюда, сюда, старик! - послышался охрипший голос, и Жану показалось,
что он его узнаёт.
   Плотник почувствовал, что кто-то тянет его за полу куртки.
   Он вскочил и бросился на дорогу, не обращая  внимания  на  того,  кто
пытался  его  предупредить,  и  оставив  позади  себя  неподвижные  тела
Карманьоля  и  Овсюга,  являвшиеся  частью  баррикады,   которую   брала
приступом кавалерия полковника Рапта.
   Не вспомнил он и о Жибасье, застрявшем в тележке.
   Он смутно понимал, зачем сам он оказался здесь в эту минуту.
   Инстинкт самосохранения повелевал ему выйти на мостовую.
   Там он снова услышал хриплый голос:
   - Ближе к домам, прижимайтесь к стенам, иначе вы мертвец!
   Он обернулся и узнал скомороха Фафиу.
   Хороший совет, даже если его подал враг,  остается  хорошим  советом.
Однако Жан Бычье Сердце всегда руководствовался первым побуждением и  не
мог  признать  эту  истину.  Он  видел  в  Фафиу  лишь  бывшего   дружка
мадемуазель  Фифины,  заставившего  его  пережить   мучительные   минуты
ревности.
   Он пошел прямо на несчастного шута, скрежеща зубами, сжимая кулаки  и
бросая на него угрожающие взгляды.
   - А-а, это ты, проклятый паяц?! И ты еще смеешь мне указывать: "Сюда,
старик!" - проревел плотник.
   - Да, именно так, господин Бартелеми, -  пролепетал  Фафиу.  -  Я  не
хотел, чтобы с вами случилось несчастье.
   - Почему?
   - Потому что вы хороший человек!
   - Значит, когда ты сказал: "Сюда, старик!" -  ты  не  собирался  меня
дразнить? - спросил Жан Бычье Сердце.
   - Вас? Дразнить? - задрожал  шут.  -  Да  нет,  я  просто  хотел  вас
предупредить. Вон, смотрите, сейчас солдаты будут стрелять!
   Скорее бежим вот сюда. У меня здесь живет  одна  знакомая,  мы  можем
переждать у нее.
   - Ладно, ладно! - проворчал Жан Бычье Сердце. - Не нужны мне ни  твои
советы, ни твое покровительство.
   - Да  пригнитесь  хотя  бы,  пригнитесь!  -  крикнул  Фафиу,  пытаясь
притянуть великана к себе.
   Но  в  эту  самую  минуту  плотника  окутало  облако  дыма,  раздался
оглушительный грохот, засвистели пули, и Фафиу упал к его ногам.
   - Тысяча  чертей!  -  выругался  Жан  Бычье  Сердце,  грозя  солдатам
кулаком. - Так здесь убивают?
   - Ко мне, господин Бартелеми! Ко  мне!  -  пролепетал  шут  умирающим
голосом.
   Эта сцена тронула славного плотника до глубины души.  Он  наклонился,
подхватил Фафиу поперек туловища и открыл ногой дверь,  на  которую  ему
указывал шут и которую на всякий случай прикрыли во время их спора.
   Он исчез в подъезде в то  самое  время,  как  г-н  Рапт  поднял  свою
лошадь, прыгнул в седло и заорал:
   - Изрубить негодяев! Расстрелять!
   Отряд всадников понесся на баррикаду.
   Восемьдесят лошадей, пущенных в галоп, проскакали по телам Карманьоля
и Овсюга.
   Помолитесь за спасение их душ!
   Зато Жибасье  удалось  высвободить  голову,  он  ползком  добрался  с
большим трудом до тротуара как раз напротив того места,  где  исчез  Жан
Бычье Сердце, унося Фафиу.
   - Ну вот, мы в подъезде, - проговорил плотник. - Куда теперь?
   - Шестой этаж, - едва слышно выдохнул шут и лишился чувств.
   Великан миновал пять этажей, не останавливаясь: у него  были  сильные
руки, и он почти не чувствовал тяжести.
   Добравшись до нужного этажа - а это был самый  верхний  этаж,  -  Жан
Бычье Сердце остановился: он оказался в середине коридора, куда выходили
семь или восемь дверей.
   Не зная, куда постучать, он спросил совета  у  Фафиу.  Но  несчастный
актер не подавал признаков жизни: он смертельно побледнел, губы  у  него
посинели, а глаза закатились.
   - Эй, парень! - взволновался Жан. - Э-гей, отзовись!
   Фафиу оставался недвижим.
   При виде его бледности плотник  смягчился  и,  пытаясь  справиться  с
охватившим его волнением, пробормотал:
   - Парень! Вот черт! Эй, парень, очнись! Не можешь же ты умереть, черт
побери! До чего глупые у тебя шутки!
   Но  актер  и  не  собирался  шутить.  Его  ранило  в  плечо,   и   он
по-настоящему лишился чувств от боли и потери крови,  а  потому  не  мог
произнести ни звука.
   - Дьявол! - снова выругался Жан, что можно было  понять  как  вопрос:
"Как быть?"
   Он подошел к ближайшей двери, стукнул локтем и крикнул:
   - Эй, кто-нибудь!
   Скоро в замке повернулся ключ, и испуганный буржуа появился на пороге
в рубашке и ночном колпаке.
   Он держал в руке свечу, и она дрожала в его пальцах, точь-в-точь  как
подсвечник в руке Сганареля, когда тот провожал командора к Дон-Жуану.
   - Я зажег, господа, зажег, - поспешил заверить буржуа,  полагая,  что
это пришли проверить, как он проявляет симпатию к выборам.
   - Да не в этом дело! - перебил его Жан Бычье Сердце. - Этот  человек,
- показал он на Фафиу, - тяжело ранен, кажется, у него здесь знакомая, я
и решил отнести его к ней. Вы здесь живете и, наверное, знаете, в  какую
дверь я должен постучать.
   Буржуа с опаской взглянул на актера.
   - Эй, да это господин Фафиу! Вам, верно, сюда! - сказал он  и  указал
на дверь напротив.
   - Спасибо! - поблагодарил Жан и направился, куда ему сказали.
   Он постучал.
   Через несколько мгновений до его слуха донеслись легкие шаги,  кто-то
пугливо приблизился к двери.
   Жан постучал в другой раз.
   - Кто там? - спросил женский голос.
   - Фафиу!  -  отозвался  плотник,  ему  казалось  вполне  естественным
сообщить не свое имя, а актера.
   Но он просчитался. Приятельница Фафиу знала не только самого шута, но
и его голос, а потому крикнула:
   - Ложь! Это не его голос!
   "Дьявольщина! - выругался про себя Жан Бычье Сердце. - Она совершенно
права. Как она может узнать голос Фафиу, если говорю я?!"
   Он  задумался,  однако,  как  мы  уже  говорили,  Жан  не   отличался
сообразительностью.
   К счастью, на помощь ему пришел буржуа.
   - Мадемуазель! - заговорил он. - Если вы не узнаете голос Фафиу,  то,
может быть, мой покажется вам знакомым?
   - Да, - отозвалась девушка, к которой он обращался. - Вы  -  господин
Гиомар, мой сосед.
   - Вы мне верите? - продолжал г-н Гиомар.
   - Разумеется! У меня нет оснований вам не доверять.
   - В таком случае, мадемуазель, ради Бога,  отоприте  дверь!  Господин
Фафиу, ваш друг, ранен и нуждается в помощи.
   Дверь распахнулась с быстротой, не оставлявшей сомнений в том,  какой
большой интерес питает девушка к актеру.
   Это была не кто иная, как Коломбина из театра, принадлежавшего  мэтру
Галилею Копернику.
   Она изумленно вскрикнула, увидев своего друга без чувств и в крови, и
бросилась к Фафиу, не обращая внимания  ни  на  Жана,  который  нес  его
бесчувственное тело, ни на буржуа, который увереннее держал свечу, с тех
пор как понял, что лично ему опасность не угрожает.
   - Ну, мадемуазель, не угодно ли вам  принять  несчастного  малого?  -
проговорил плотник.
   - Конечно! Скорее! - вскричала Коломбина.
   Буржуа прошел в спальню первым,  освещая  дорогу.  В  комнате  стояли
только несколько стульев, стол и кровать.
   Жан, недолго думая, положил Фафиу на кровать, не спрашивая у  хозяйки
позволения.
   - Теперь осторожно его разденьте, - приказал  он,  -  а  я  пойду  за
врачом. Если он придет не сразу, не  беспокойтесь:  в  такую  ночь,  как
сегодня, пройти по улице не так-то просто.
   Славный Жан Бычье Сердце сбежал по лестнице и поспешил к Людовику.
   Людовика дома не было, но вот уже два дня все знали, где его искать.
   Два дня назад Розочка была возвращена на Ульмскую улицу.
   Как однажды Броканта обнаружила, что комната Розочки опустела, так же
точно - и предсказания Сальватора снова  оправдались  -  в  другое  утро
девушка нашлась: она мирно спала в своей постельке.
   После смерти г-на Жерара у нашего друга г-на Жакаля  больше  не  было
оснований скрывать девочку, способную если не окончательно прояснить, то
хотя бы частично пролить свет на дело Сарранти.
   Когда Розочка проснулась, она рассказала, что находилась в доме,  где
добрые монашенки заботились о ней, пичкая ее  вареньем  и  конфетами,  и
единственное, о чем она жалела, была разлука с добрым другом Людовиком.
   Сальватор ее успокоил; он сказал, что подобное никогда не повторится,
что ее отправят в хороший пансион, где она научится всему, чего  еще  не
знает, и что Людовик будет навещать ее там дважды в неделю до  тех  пор,
пока она не станет его женой.
   Во всем этом не было ничего страшного. И Розочка со всем согласилась,
в особенности после того, как Людовик полностью одобрил план Сальватора.
   Вот почему Людовика следовало искать на Ульмской улице, а не дома.
   Людовик в одно мгновение преодолел  расстояние,  отделявшее  Ульмскую
улицу от улицы Сен-Дени, и очутился перед Фафиу.
   Да позволят  нам  читатели  вернуться  к  мятежу,  который,  впрочем,
подходил к концу.
   С той минуты,  как  Жан  Бычье  Сердце  покинул  улицу  СенДени,  она
превратилась в поле брани, если, конечно, можно так назвать  место,  где
происходит убийство: одна сторона рубит  и  стреляет,  другая  кричит  и
спасается бегством.
   Так как сопротивление не было организовано, никто его и не оказывал.
   В госпитали стали поступать раненые.
   В анатомический театр свозили убитых.
   На следующий день газеты  осветили  события  лишь  с  одной  стороны,
однако народная молва досказала остальное.
   Кавалерийские атаки под предводительством полковника Рапта получили в
народе прозвище "драгунского налета на  улицу  Сен-Дени"<По  аналогии  с
гонениями  при  Людовике  XIV,  когда   драгунов   расквартировывали   у
протестантов>.
   Кабинет министров Виллеля, решивший укрепить свои позиции при  помощи
террора, захлебнулся в крови  и  пал,  уступив  место  более  умеренному
кабинету министров, в который вошли г-н де Маранд как министр финансов и
г-н де Ламот-Гудан как военный министр.
   В благодарность за верную службу г-н Рапт получил  звание  маршала  и
пэра Франции.

V

Глава, в которой читатели встретятся с отцом в ожидании встречи с дочерью

   Описанные нами события выполняют в нашей книге  такую  же  роль,  как
безводные  степи  в  некоторых  плодороднейших   странах   с   красивыми
пейзажами: такие  пустыни  непременно  нужно  миновать,  чтобы  выйти  к
оазису.
   Генерала Лебастара де  Премона  терпели  в  Париже  только  благодаря
слову, которое Сальватор  дал  г-ну  Жакалю:  генерал  явился  лишь  для
освобождения своего друга, г-на Сарранти, и против правительства  ничего
не замышлял. Как только г-н Сарранти  оказался  на  свободе,  два  друга
пришли  проститься  с  тем,  кого   мы   отныне   станем   называть   не
комиссионером, а Конрадом де Вальженезом.
   Господин Лебастар сидел в гостиной Сальватора. По левую руку от  него
сидел его молодой друг, по правую - старый.
   Проговорив полчаса, генерал Лебастар поднялся и,  прощаясь,  протянул
руку Сальватору. Но тот, с самого начала находясь во власти одной мысли,
остановил его и, улыбнувшись, попросил уделить ему еще  несколько  минут
для разговора; до сих пор Сальватор откладывал этот разговор, но теперь,
как ему казалось, настал подходящий момент.
   Господин Сарранти направился к  двери,  собираясь  оставить  генерала
наедине с Сальватором.
   - Нет-нет! - остановил его молодой человек. - Вы разделили все тяготы
и опасности, которые выпали на долю генерала.
   Будет справедливо, если вы разделите с ним и радость.
   - Что вы хотите сказать, Сальватор? - спросил генерал.  -  Какую  еще
радость я могу испытать? Разве что увидеть Наполеона  Второго  на  троне
его отца?
   - У вас есть для счастья и другие причины! - возразил Сальватор.
   - Увы, мне об этом ничего не известно,  -  печально  покачал  головой
генерал.
   - Сначала сочтите свои беды, а потом сосчитаете и радости.
   - У меня в этом мире лишь  три  самых  больших  несчастья,  -  сказал
генерал де Премон, - смерть моего императора, -  он  повернулся  к  г-ну
Сарранти и протянул ему руку, - осуждение моего друга и, наконец...
   Генерал нахмурился и замолчал.
   - ...и, наконец?.. - переспросил Сальватор.
   - ...потеря дочери, которую я любил так же сильно, как ее мать.
   - Ну, генерал, раз вы знаете свои несчастья, вы сможете перечислить и
свои радости. Итак, во-первых, возвращение сына,  императора  Наполеона;
во-вторых, спасение и оправдание вашего друга; и,  наконец,  возвращение
вашей любимой дочери.
   - Что вы имеете в виду?! - вскричал генерал.
   - Как знать? Быть может, я смогу помочь вам пережить  эту  третью,  и
самую большую, радость.
   - Вы?
   - Да, я.
   - Говорите, говорите, мой друг! - попросил генерал.
   - Говорите скорее! - прибавил г-н Сарранти.
   - Все зависит от ваших ответов на мои вопросы, - продолжал Сальватор.
- Вы бывали в Руане, генерал?
   - Да, - сказал тот и едва приметно вздрогнул.
   - Много раз?
   - Однажды.
   - Давно?
   - Пятнадцать лет назад.
   - Именно так, - удовлетворенно кивнул Сальватор. - В тысяча восемьсот
двенадцатом году, не правда ли?
   - Верно.
   - Это было днем или ночью?
   - Ночью.
   - Вы были в почтовой коляске?
   - Да.
   - Вы остановились в Руане всего на одну минуту?
   - Это правда, -  все  больше  изумляясь,  молвил  генерал.  -  Я  дал
передохнуть лошадям и спросил, как проехать в деревушку, куда  я  держал
путь.
   - Деревушка называлась Буль? - уточнил Сальватор.
   - Вы и это знаете? - вскричал генерал.
   - Да, - рассмеялся Сальватор, - я знаю это, генерал, а  также  многое
другое. Однако позвольте мне продолжать.  В  Буле  коляска  остановилась
перед неказистым домиком; из коляски вышел человек с объемистым свертком
в руках. Ведь это были вы, генерал?
   - Да, я.
   - Подойдя к дому, вы оглядели забор и дверь, достали из кармана ключ,
отперли дверь, ощупью нашли кровать и положили туда сверток.
   - И это правда, - подтвердил генерал.
   - После этого вы вынули из кармана кошелек и письмо и оставили  то  и
другое на столе. Потом вы неслышно прикрыли дверь,  сели  в  коляску,  и
лошади поскакали в Гавр. Все точно?
   - Настолько  точно,  будто  вы  при  том  присутствовали,  -  отвечал
генерал, - я не могу понять, откуда вам все известно.
   - Да нет ничего проще, и вы сейчас все поймете.  Итак,  я  продолжаю;
вот факты, которые вам известны, из чего я  делаю  вывод:  сведения  мои
верны и надежды меня не обманули. Теперь я расскажу вам о том,  чего  вы
не знаете.
   Генерал стал слушать с удвоенным вниманием.
   - Примерно через час после вашего отъезда женщина,  возвращавшаяся  с
Руанского рынка, остановилась у того же дома,  где  останавливались  вы,
тоже достала из кармана ключ, отперла дверь и вскрикнула  от  удивления,
услышав крики ребенка.
   - Бедняжка Мина! - пробормотал генерал.
   Сальватор пропустил его восклицание мимо ушей и продолжал:
   - Добрая женщина поспешила зажечь лампу и, двигаясь на крик,  увидела
на кровати что-то белое и копошащееся; она приподняла длинную муслиновую
вуаль, перед  ней  была  свеженькая,  розовощекая  прелестная  годовалая
девчушка, заливавшаяся слезами.
   Генерал провел рукой по глазам. Ему  на  глаза  навернулись  огромные
слезы.
   - Велико же было удивление женщины,  когда  она  увидела,  девочку  в
комнате; ведь когда женщина  уходила,  дом  оставался  пуст.  Она  взяла
девочку на руки и осмотрела со всех сторон. Она искала в  пеленках  хоть
какую-нибудь записку, но ничего не нашла и лишь отметила про  себя,  что
пеленки из тончайшего батиста; вуаль, в которую была закутана девочка, -
из дорогих алансонских кружев, а сверху - покрывало индийского  муслина.
Не слишком обширные сведения! Но  вскоре  славная  женщина  заметила  на
столе оставленные вами письмо и кошелек. В кошельке было  тысяча  двести
франков. Письмо было составлено в таких выражениях:
   "С 28 октября  следующего  года,  дня  рождения  девочки,  Бы  будете
получать через булъского кюре по сто франков ежемесячно.
   Дайте девочке лучшее воспитание, какое  только  сможете,  и  особенно
постарайтесь, чтобы она стала хорошей хозяйкой.
   Один Бог знает, какие испытания готовит ей судьба!
   Она получила при крещении имя Мина. Она  не  должна  носить  никакого
другого, пока я не верну ей того, что принадлежит ей по праву".
   - Так звали ее мать, - взволнованно прошептал генерал.
   -  Письмо  датировано,  -  продолжал  Сальватор,  будто  не   замечая
охватившего  генерала  волнения,  -  двадцать  восьмым  октября   тысяча
восемьсот двенадцато