ставя на подоконник розовый куст, окинула взглядом улицу.
   Ее глаза, еще не привыкшие к темноте, не сразу узнали Людовика в тени
под дверью противоположного дома.
   Зато Людовик отлично все видел, он подал голос,  заставивший  Розочку
затрепетать всем существом.
   - Розочка! - позвал он.
   - Людовик! - отозвалась девушка.
   Кто, кроме него, мог окликнуть Розочку таким нежным голосом,  похожим
на дыхание ночи?
   Людовик одним прыжком очутился под окнами Розочки.
   Перед домом Броканты стояла одна из тех высоких каменных тумб,  какие
теперь можно встретить лишь на углу какогонибудь старинного дома в Маре.
Людовик вспрыгнул на тумбу, откуда, протянув руку, мог схватить и пожать
Розочке ручки. Он долго не отпускал их, шепча лишь:
   - Розочка! Дорогая Розочка!
   Девушка не могла от волнения вымолвить даже имени молодого  человека:
она смотрела на него, и ее грудь вздымалась, а личико  дышало  жизнью  и
счастьем.
   Слова были излишни: влюбленные отлично все чувствовали, но  не  умели
выразить свои чувства и вложили все, что было у них на  душе,  в  нежное
рукопожатие и обменялись взглядами, похожими на гимн любви.
   Людовик задержал руки Розочки в своих руках, а она  и  не  думала  их
отнимать.
   Он любовался ею, впав в восторженное состояние, знакомое младенцу или
слепому, впервые увидевшему свет.
   Наконец он нарушил тишину:
   - Ах, Розочка! Дорогая Розочка!
   - Друг мой! - ответила девушка.
   Но  как  она  произнесла  это   простое   слово   "друг"!   С   какой
восхитительной интонацией! Передать это мы не в силах.  Одно  это  слово
привело Людовика в дрожь.
   - Да, я ваш  друг,  Розочка!  Самый  нежный,  самый  верный  и  самый
почтительный... Твой друг, твой брат, возлюбленная сестра!
   В это мгновение он услышал  шаги.  Похоже,  кто-то  старался  ступать
тихо, но на пустынной мостовой они отдавались звонко,  будто  на  плитах
собора.
   - Кто-то идет! - шепнул Людовик.
   Он спрыгнул с тумбы и, торопливо перебежав дорогу,  скрылся  на  углу
Упьмской и Почтовой улиц.
   Он разглядел вдалеке две тени.
   Розочка тем временем притворила окно, но оставалась,  разумеется,  за
занавеской.
   Две тени приближались: двое мужчин как будто искали дом.
   Подойдя к двери Броканты, они  остановились,  оглядели  первый  этаж,
затем окна Розочки, потом тумбу, на  которой  незадолго  до  того  стоял
Людовик.
   "Чего нужно этим двоим?"  -  подумал  Людовик;  он  перешел  улицу  и
крадучись стал подбираться как можно ближе.
   Он двигался бесшумно и незаметно. Двое незнакомцев его не заметили, и
он услышал, как один из них сказал другому:
   - Это здесь?
   "Что  бы  это  значило?"  -  задумался  Людовик,  раскрывая  сумку  с
инструментами и вынимая на всякий случай скальпель.
   Однако двое уже, очевидно, увидели и сказали  все,  что  хотели;  они
круто развернулись, перешли улицу наискосок и удалились по Почтовой.
   - Ого! - пробормотал Людовик. - Значит, Розочке в самом  деле  грозит
беда, о чем предсказывала Броканта?
   Розочка, как мы  сказали,  закрыла  окно,  но  оставалась  стоять  за
занавеской: она видела, как двое мужчин уходят прочь по Почтовой улице.
   Когда они исчезли из виду, она снова открыла окно и выглянула.
   Людовик опять влез на тумбу и взял девушку за руки.
   - Что это было, друг мой? - спросила она.
   - Ничего, дорогая Розочка,  -  постарался  ее  успокоить  Людовик.  -
Очевидно, двое запоздалых прохожих, возвращающихся домой.
   - Мне страшно, - призналась Розочка.
   - Мне тоже, - прошептал Людовик.
   - Ты боишься? - не поверила девушка. - Ты? Ну, я-то  почему  боюсь  -
понятно: меня напугала Броканта...
   Людовик кивнул, будто хотел сказать: "Это я знаю, черт возьми!"
   - А я сейчас читаю книжку, которую ты мне дал: "Поля и Виргинию".  До
чего же красивая история! Такая красивая, что мне не хотелось уходить  к
себе.
   - Дорогая Розочка!
   - Но я знала, что ты должен прийти. А я все не поднималась... На  чем
я остановилась?
   - Ты сказала, что тебя напугала Броканта.
   - Да, верно. Зато теперь ты здесь и мне не страшно.
   - Еще ты сказала, что тебе так понравилась книга "Поль  и  Виргиния",
что ты не хотела подниматься.
   - Нет. Вообрази, мне казалось, что я вижу сон. Мне снилось то  время,
о котором я совершенно забыла. Скажи, Людовик, ведь ты так много  знаешь
- правда, что мы все уже жили раньше, прежде чем явились на свет?
   - Ах, девочка моя! Ты прикоснулась к тайне, которую  люди  пристально
изучают уже шесть тысячелетий.
   - Так тебе ничего об этом не известно? - опечалилась Розочка.
   - Увы, нет; а почему ты спрашиваешь, Розочка?
   - Погоди, сейчас скажу. Когда я читала описание местности,  где  жили
Поль и Виргиния - огромных лесов и ледяных водопадов, прозрачной воды  и
лазурного неба, - мне почудилось, будто я все  это  уже  видела,  но  не
помнила до тех пор, пока не прочла "Поля и  Виргинию".  Мне  показалось,
что я жила в похожей стране, где растут  такие  же  деревья  с  широкими
листьями и плодами с мою голову; там бескрайние леса, над которыми сияет
золотое солнце, а море сливается с небом.
   А ведь моря я никогда  не  видела!..  Когда  я  закрываю  глаза,  мне
чудится, будто я  лежу  в  гамаке  вроде  того,  какой  был  у  Поля,  а
чернокожая женщина, похожая на Доминго, меня  качает,  напевая  песню...
Ах, Боже мой,  Боже!  Кажется,  я  вот-вот  вспомню  слова  этой  песни.
Погоди-ка! Погоди!
   Розочка прикрыла глаза и напрягла память.
   Но Людовик улыбнулся и сжал ее руку.
   - Тебе вредно утомляться, сестричка, - сказал он. - К чему  напрягать
память, если это, как ты говоришь, всего лишь сон:
   бесполезно пытаться вспомнить то, чего ты  никогда  не  видела  и  не
слышала.
   - Может быть, ты и прав, - печально проговорила Розочка. - Как бы там
ни было, а я видела во сне прекрасную страну.
   Она смотрела вокруг отрешенным взглядом.
   Людовик не стал мешать ее мечтам: несмотря на темноту, он видел,  что
девушка улыбается.
   Прошло немало времени, прежде чем он снова заговорил:
   - Итак, Броканта тебя напугала, бедная девочка!
   - Да! - закивала Розочка, хотя мыслями она еще была далеко от того, о
чем спрашивал Людовик.
   Тот ясно читал по личику Розочки, какие чувства  обуревали  ее  в  ту
минуту.
   Девушка грезила о прекрасной тропической стране.
   - Броканта просто старая дура, и больше ничего, - продолжал  Людовик.
- Вот уж я ей задам!
   - Вы? - удивилась Розочка.
   - Или пожалуюсь на нее Сальватору, - прибавил молодой человек не  без
смущения. - Он ведь у вас в доме свой человек, верно?
   Вопрос этот окончательно вывел девочку из задумчивости.
   - Он не только свой человек, - сказала она, -  но  и  полный  хозяин;
все, что у нас есть, принадлежит ему.
   - Все?
   - Да, все и вся.
   - Надеюсь, только не вы, Розочка? - спросил Людовик.
   - Простите, друг мой...
   - Как?! - рассмеялся Людовик. -  Ты  принадлежишь  Сальватору,  милая
Розочка?
   - Разумеется.
   - С какой стати?
   - А разве мы не принадлежим людям, которых мы любим?
   - Вы любите Сальватора?
   - Больше всех на свете.
   - Вы?! - огорченно выдохнул Людовик.
   Слово "любить"  в  устах  девушки,  адресованное  другому,  заставило
сердце Людовика болезненно сжаться.
   - Стало быть, вы любите Сальватора больше всех на свете? -  продолжал
он настаивать, видя, что Розочка не отвечает.
   - Да! - подтвердила она.
   - Розочка! - грустно прошептал Людовик.
   - Что с тобой?
   - Ты спрашиваешь, что со мной, Розочка? - вскричал молодой человек, с
трудом сдерживая слезы.
   - Ну да!
   - Неужели ты ничего не понимаешь?
   - Честное слово - нет!
   - Не вы ли сказали, Розочка, что любите  Сальватора  больше  всех  на
свете?
   - Да, я так сказала, и это правда. Что в том плохого?
   - Если его вы любите больше всех, значит, меня вы любите меньше,  чем
его; так, Розочка?
   - Вас... Меньше, чем его... Тебя! Да что ты говоришь, мой Людовик?! Я
люблю Сальватора как брата, как отца... а тебя...
   - А меня, Розочка? - трепеща от радости, подхватил молодой человек.
   - ...а вас, дорогой, я люблю... как...
   - Как?.. Говори же, Розочка! Как ты меня любишь?
   - Как...
   - Договаривай!
   - ...как Виргиния любила Поля.
   Людовик радостно вскрикнул:
   - Девочка моя! Любимая моя! Еще! Еще! Скажи, что любишь меня не  так,
как всех остальных! Скажи, что бы ты  сделала  ради  Сальватора  и  ради
меня!
   - Вот послушайте, Людовик!  Если  бы,  например,  господин  Сальватор
умер... О, я бы очень опечалилась! Для меня это было бы огромное горе! Я
никогда бы от него не оправилась!.. А если бы я потеряла вас... Если  бы
умер ты, - страстно продолжала девушка, - я бы тебя не пережила!
   - Розочка! Розочка! Дорогая моя!
   Встав на цыпочки и потянув к себе ее руки, он припал к ним губами.
   С этой минуты влюбленные могли обмениваться  не  только  словами,  но
чистыми и нежными поцелуями. Их сердца забились в лад, губы сблизились.
   Если бы в это время кто-нибудь проходил мимо и заметил, как они нежно
обнимаются в ночи, он унес бы в своем сердце частицу  их  любви,  словно
цветок из букета или ноту из концерта.
   Да и что, в самом деле, могло быть восхитительнее,  чем  это  слияние
двух  чистых  душ,  этих  невинных  сердец,   ждущих   от   любви   лишь
таинственного  очарования  и  поэтического   вдохновения.   В   этом   и
заключалось все самое прекрасное, созданное поэтами или художниками,  от
влюбленной Евы в цветущем раю до  гетевской  Миньон,  этой  второй  Евы,
рожденной на окраине вселенной, но не в Эдеме на Араратской  горе,  а  в
садах Богемии.
   Который был  час?  Они  не  могли  этого  сказать,  несчастные  дети!
Быстрокрылые минуты пролетали незаметно, и ни тот, ни другая не выходили
из восторженного состояния под шелест их крыльев.
   Валь-де-Грас,   Сен-Жак-дю-О-Па   и   Сент-Этьен-дю-Мон   вызванивали
четверть часа, полчаса, час за часом, но влюбленные не слышали их боя, и
даже если бы поблизости грянул гром, они обратили бы на него внимания не
больше, чем на падающие с неведомой целью звезды с неба.
   Вдруг Людовик вздрогнул: Розочка кашлянула.
   У молодого человека выступила на лбу испарина.
   Людовик узнал этот кашель: доктор сражался с  ним  и  победил  его  с
таким трудом!
   - Прости, прости меня, дорогая Розочка! - воскликнул он.
   - Что я должна вам простить, дорогой друг? - спросила она.
   - Ты озябла, девочка моя родная.
   -  Озябла?  -  удивилась  Розочка;  внимание  Людовика   льстило   ее
самолюбию.
   Несчастная девочка  не  была  избалована  заботой,  если  не  считать
Сальватора.
   - Да, Розочка, тебе холодно, вот ты  и  кашляешь.  Уже  поздно,  пора
прощаться, Розочка.
   - Прощаться! - разочарованно протянула она, словно хотела сказать: "А
я думала, что мы останемся здесь навсегда".
   Людовик будто угадал ее мысли и проговорил:
   -  Нет,  дорогая  Розочка,  нет,  нельзя!   Пора   расходиться.   Это
приказывает тебе не друг, но доктор.
   - Прощай, злой доктор! - грустно вымолвила она.
   Ласково улыбнувшись, она прибавила:
   - До свидания, милый друг!
   С этими словами она склонилась к Людовику, так что коснулась локонами
лица молодого человека.
   - Ах, Розочка!.. Розочка! - с любовью в голосе прошептал он.
   Он снова приподнялся на цыпочки, вытянул шею и  дотянулся  губами  до
гладкого белого лба девушки.
   - Я люблю тебя, Розочка! - целуя ее, шепнул он.
   - Я люблю тебя! - повторила девушка, подставив ему лоб.
   Она скрылась в своей клетке поспешно, словно спугнутая пташка.
   Людовик спрыгнул на землю. Но не успел он сделать и трех шагов  -  он
отступал, пятясь, так как не хотел ни на мгновение упустить из виду окно
Розочки, - как окно снова распахнулось.
   - Людовик! - окликнула его Розочка.
   Молодой человек одним махом снова взлетел на тумбу, не  понимая,  как
это у него получилось.
   - Розочка, тебе плохо? - испугался он.
   -  Нет,  -  возразила  девушка  и  покачала  головой?  -   просто   я
вспомнила...
   - Что ты вспомнила?
   - Свою прошлую жизнь, - призналась она.
   - Боже мой! Ты бредишь! - испугался Людовик.
   - Нет. Знаешь, в прекрасной стране,  пригрезившейся  мне  недавно,  я
была  маленькой  девочкой,  лежащей,  как  Виргиния,  в  гамаке,  а  моя
кормилица, добрая негритянка по  имени...  погоди-ка!  Ой,  у  нее  было
смешное имя!.. Ее звали... Даная!.. Добрая  негритянка  по  имени  Даная
пела, качая мой гамак.
   И Розочка затянула колыбельную, с усилием вспоминая первые слова:
   Баю-бай, усни, дитя! Слушай мамочку свою!
   Каши я тебе сварила: колыбельную спою.
   Людовик бросил на Розочку изумленный взгляд.
   - Подожди, подожди, - остановила она его, а сама продолжала:
   В море парусник плывет и забрасывает сети.
   Ждет детей не только рыба, лишь бы только спали дети.
   - Розочка! Розочка! - закричал Людовик. - Ты меня пугаешь!
   - Да подожди же, - снова остановила его Розочка. А ребенок отвечает:

   Мам, да не хочу я спать,
   Мне б сейчас потанцевать
   Боже! Что ты говоришь мне,
   Ты упрямишься опять
   Дочка! Дай покоя мне Что болтать! Ну, хватит, полно
   Закрывай глаза и слушай, как шумят на воле волны
   - Розочка! Розочка!

   Это не все; ребенок продолжает:

   Мам, да не хочу я спать,
   Мне б сейчас потанцевать
   Ты упрямишься опять
   Спрячь-ка голову в цветах, руки в травах спрячь зеленых
   Спрячься, ведь мою дочурку всюду ищет злой волчонок
   Бродит этот зверь в лесах, у него зубов не счесть
   Лучше, детка, маму слушать,
   Лучше спать и кашу есть
   Дочка! Дай покоя мне. Что болтать! Ну, хватит, полно
   Закрывай глаза и слушай, как шумят на воле волны
   Мам, да не хочу я спать,
   Мне б сейчас потанцевать
   Лучше, детка, маму слушать,
   Лучше спать и кашу есть!


   Розочка замолчала.
   Людовик задыхался.
   - Все, - доложила девочка
   - Ступай, возвращайся к себе, - попросил Людовик - Поговорим обо всем
этом потом. - Да, да, ты помнишь, любимая Розочка  Да,  как  ты  недавно
говорила, мы уже жили в другой жизни, до того как появились на свет
   И Людовик спрыгнул с тумбы.
   - Я люблю тебя! - бросила ему Розочка, притворяя окно.
   - Я люблю тебя! - ответил Людовик достаточно  громко,  чтобы  сладкие
слова могли проникнуть сквозь щель в окне.
   "Странно! - подумал он - Она пела креольскую песню. Откуда же взялась
эта девочка, найденная Брокантой? Завтра же справлюсь о ней у Сальватора
. Или я ошибаюсь, или Сальватор знает о Розочке больше, чем говорит"
   В это время часы пробили  трижды,  а  белесый  свет,  появившийся  на
востоке, предвещал скорое наступление утра
   - Спи сладко, девочка моя любимая, - сказал Людовик. - До завтра!
   Розочка будто услышала эти слова, отозвавшиеся эхом  в  ее  душе:  ее
окно снова приотворилось, и девочка бросила на прощание Людовику
   - До завтра!

XXXVIII

Бульвар Инвалидов

   Сцена, происходившая в тот же час на бульваре Инвалидов,  в  особняке
Ламот-Гуданов, хотя и была похожа по сути на две  только  что  описанные
нами, но по форме значительно от них отличалась.
   Любовь Розочки была похожа на бутон.
   Любовь Регины показала свой венчик.
   У г-жи Маранд она расцвела пышным цветом.
   Какой период в любви самый сладостный? Я всю жизнь пытался  разгадать
эту загадку, но так и не смог. Может быть,  любовь  хороша  лишь  в  тот
момент, когда только зарождается? Или когда она развивается? Или  когда,
готовая вот-вот остановиться в своем развитии,  она,  сочный  и  сладкий
плод, готова сорваться в золотом одеянии зрелости?
   Когда солнце краше всего? На восходе?  В  зените?  В  закатные  часы,
когда, клонясь к  закату,  погружает  свой  пламенеющий  диск  в  теплые
морские волны?
   Пусть кто-нибудь другой попытается ответить на  этот  вопрос,  мы  же
боимся ошибиться в поисках решения этой непосильной задачи.
   Поэтому-то мы и не беремся сказать,  кто  был  счастливее  всех:  Жан
Робер, Людовик или Петрус, и кто  больше  других  наслаждался  радостями
любви: г-жа де Маранд, Розочка или Регина.
   Но чтобы читатели  завидовали  и  могли  сравнивать,  скажем,  какими
словами, какими взглядами, какими  пьянящими  улыбками  двое  любовников
или, вернее, двое влюбленных... - подберите сами слово, дорогие читатели
или прекрасные читательницы, передающее мою  мысль  -  двух  влюбленных?
Нет, двух любящих сердец! - обменивались в эту светлую звездную ночь.
   Петрус прибыл к воротам особняка около половины первого.
   Он несколько раз прошелся взад и вперед по бульвару Инвалидов,  желая
убедиться, не следит ли за ним  кто-нибудь,  а  затем  забился  в  угол,
образованный каменной стеной и вделанными в нее воротами.
   Так он простоял минут десять, не сводя печального взгляда с  запертых
ставней, сквозь которые  не  пробивалось  ни  единого  лучика.  Он  стал
опасаться, что Регина не сможет прийти на свидание,  как  вдруг  услышал
негромкое "хм, хм", свидетельствовавшее о том,  что  по  другую  сторону
стены есть еще кто-то.
   Петрус ответил таким же "хм, хм".
   И, словно короткое это словечко обладало  магическим  действием,  как
"сезам", небольшая калитка в десяти шагах от ворот распахнулась  как  по
волшебству.
   Петрус скользнул вдоль стены к калитке.
   - Это вы, добрая моя Нанон? - тихо спросил Петрус, разглядев в темной
липовой аллее, проходившей от калитки к дому, старую  служанку,  которую
любой другой принял бы за привидение.
   - Я, - так же тихо отозвалась Нанон, бывшая кормилица Регины.
   Ох уж эти кормилицы! От кормилицы  Федры  и  Джульетты  до  кормилицы
Регины!
   - А где княжна? - полюбопытствовал Петрус.
   - Здесь.
   - Она ждет нас?
   - Да.
   - Но света нет ни в спальне, ни в оранжерее.
   - Она на круглой садовой поляне.
   Нет, Регины там уже не было: она появилась в конце аллеи, похожая  на
белое видение.
   Петрус полетел ей навстречу.
   Их губы встретились, выговаривая четыре слова:
   - Дорогая Регина!
   - Дорогой Петрус!
   - Вы слышали, как я вошел?
   - Я догадалась.
   - Регина!
   - Петрус!
   За первым поцелуем последовал второй.
   Регина увлекла Петруса за собой.
   - На круглую поляну! - шепнула она.
   - Куда прикажете, любовь моя.
   И  молодые  люди,  стремительные,  словно  Гиппомен  и   Атланта,   и
бесшумные, будто сильфы и ундины, проходящие, не приминая их, по высоким
травам Брюменталя, в одно мгновение очутились  в  той  части  сада,  что
звалась круглой поляной.
   Это было прелестное гнездышко для влюбленных, какое только было можно
вообразить: скрытое со всех сторон грабовым питомником,  словно  пятачок
настоящего  лабиринта,  оно  казалось  неприступным   извне;   если   же
кому-нибудь удавалось проникнуть  внутрь,  было  непонятно,  как  оттуда
выбраться. Тесно посаженные деревья настолько переплелись вверху, что их
кроны  напоминали  зеленые  шелковые  сети,  и  когда  двое   влюбленных
находились внутри, они чувствовали себя мотыльками, попавшими в сачок.
   Однако сквозь густую листву все-таки можно было  рассмотреть  звезды.
Но до чего же робко сами звезды заглядывали  в  этот  зеленый  шатер!  С
какой необыкновенной предосторожностью они играли изумрудами на  золотом
песке!
   На поляне было еще темнее, чем среди деревьев.
   Регина в восхитительном белом одеянии походила на невесту.
   В особняке был вечер, но Регина успела  сменить  вечернее  платье  на
пеньюар из расшитого батиста с широкими рукавами, из которых выглядывали
ее восхитительные обнаженные руки.
   Чтобы не слишком долго заставлять Петруса ждать, она не стала снимать
драгоценности.
   Шею украшала нитка  мелкого  жемчуга,  похожего  на  застывшие  капли
молока; два бриллианта величиной с  горошину  сверкали  у  нее  в  ушах;
бриллиантовое  ожерелье  поблескивало   в   волосах   Регины;   наконец,
изумрудные,  рубиновые  и  сапфировые  браслеты  самых  разных  видов  -
цепочки, цветы, змейки - унизывали ее руки.
   Она была