только  дойдем  до  Сен-Мало  или
Сен-Бриека, ты свободен.
   - Как же так вышло, что члены экипажа английского  шлюпа  говорят  на
бретонском наречии?
   - При чем здесь английский экипаж? Это мы говорим на галльском языке.
   - Я понял ничуть не больше, чем раньше, - признался Парижанин.
   - Ты хочешь, чтоб я тебе все объяснил? - спросил  Эрбель,  как  можно
осторожнее  затыкая  рот  Питкаэрну.  -  Надо,   конечно,   отдать   ему
справедливость...
   - Признаться, я был бы не прочь разобраться, в чем тут дело.
   - Сейчас я тебе расскажу то, что сам я узнал в коллеже.
   - Рассказывай!
   - Англичане из Уэльса -  всего-навсего  колония  из  Нижней  Бретани,
эмигрировавшая из Франции лет этак девятьсот тому назад и сохранившая  в
целости и сохранности родной  язык.  Вот  как  получилось,  что  уэльсцы
говорят на бретонском наречии, а бретонцы - на уэльском, или валлийском.
   - Вот что значит образование! - заметил Парижанин. - Эрбель!  В  один
прекрасный день ты станешь адмиралом.
   Тем временем Питкаэрна связали и заткнули ему рот.
   - А теперь, - промолвил Пьер Эрбель, - надо согреться,  обсушиться  и
посмотреть, нет ли на этом благословенном шлюпе чего-нибудь пожевать,  а
на рассвете выйдем из гавани.
   - Почему не сейчас? - поинтересовался Парижанин.
   - Потому, Парижанин, что из гавани можно выйти только после того, как
адмиральское судно откроет ворота пушечным выстрелом.
   - Это верно, - хором подтвердили беглецы.
   Один из четырех товарищей остался часовым на бушприте, а трое  других
пошли разводить в каюте огонь.
   К несчастью, одежду, намокшую в соленой воде, было не  так-то  просто
просушить. Беглецы обшарили шлюп и нашли  рубашки,  штаны  и  матросские
блузы, принадлежавшие друзьям Питкаэрна. Беглецы переоделись как  могли,
как вдруг с бушприта донеслось:
   - Эй, там, внизу! Все наверх!
   В одно мгновение все трое очутились на палубе.
   Часовой поднял тревогу не без причины: к шлюпу приближались  огни,  и
постепенно из темноты показались лодки с солдатами.
   Лодки прочесывали гавань.
   - Ну, визита не миновать! - предупредил Пьер  Эрбель.  -  Надо  взять
дерзостью. Спрячьте нашего друга Питкаэрна.
   - Сбросить его в воду? - предложил один из беглецов
   - Да нет, просто спрячьте его получше.
   - Слушай, Пьер, - заметил Парижанин, - а  что  если  засунуть  его  в
подвесную койку, накрыть сверху одеялом по самые  глаза  -  никто  и  не
заметит кляпа, а мы скажем, что он заболел.
   Так для нас же лучше: больные  одетыми  не  ложатся,  одному  из  нас
достанутся сухие штаны, куртка и блуза.
   Предложение всем понравилось.
   - А сейчас, - продолжал Пьер Эрбель,  -  пусть  те,  что  говорят  на
валлийском наречии, постоят со мной  на  палубе,  а  остальные  составят
компанию Питкаэрну; я все беру на себя.
   Когда Эрбель говорил: "Я все беру на себя", все знали,  что  на  него
можно положиться. Парижанин и его напарник пошли вниз  с  Питкаэрном,  а
Эрбель и двое бретонцев стали ждать солдат.
   Те не заставили себя ждать.
   Одна из лодок взяла курс на шлюп.
   Пьер Эрбель вскарабкался на релинг, чтобы его было лучше видно.
   - Эй, на шлюпке! - крикнул командир.
   - Здесь! - отозвался Пьер Эрбель на бретонском наречии.
   - Э-х, да здесь уэльские ребята! - заметил капитан, обращаясь к своим
солдатам. - Из вас кто-нибудь говорит на языке этих дикарей?
   - Я, господин офицер, - отозвался  один  из  солдат.  -  Я  родом  из
Каэрмартена.
   - Тогда спрашивай ты.
   - Эй, на шлюпке! - крикнул солдат по-уэльсски.
   - Здесь! - повторил Эрбель.
   - Кто вы?
   - "Прекрасная Софи" из Памбрука.
   - Откуда идете?
   - Из Амстердама.
   - Что везете?
   - Треску.
   - Вы не видели пятерых французских пленников, сбежавших с понтонов?
   - Нет, но если мы их встретим, они могут быть спокойны.
   - Что вы с ними сделаете?
   - Обойдемся с ними так, как они того заслуживают.
   - Что они говорят? - спросил капитан.
   Солдат перевел разговор.
   - Хорошо! - кивнул офицер. - Смерть французам, да здравствует  король
Георг!
   - Ура! - грянули трое бретонцев.
   Лодка отчалила.
   - Счастливого пути! - крикнул  Пьер  Эрбель.  -  Теперь  вот  что,  -
продолжал он, - через полчаса рассветет;  давайте  снимемся  с  якоря  и
приготовимся к отплытию.
   Пятеро наших беглецов провели час в томительном ожидании, наконец  на
востоке небо стало сереть, - это то, что называется английской зарей.
   Почти  в  то  же  время  яркая  вспышка,  предшествовавшая  пушечному
выстрелу, пронесшемуся над волнами и докатившемуся до берегов,  блеснула
на борту величавого трехпалубного корабля, который,  подобно  движущейся
крепости, охранял вход в гавань.
   Для шлюпа это был сигнал к отплытию.
   Он не стал ждать повторного разрешения.
   Беглецы подняли английский флаг и на расстоянии пистолетного выстрела
прошли мимо адмиральского судна.
   Вскарабкавшись на фальшборт, Эрбель замахал шляпой и крикнул что было
сил:
   - Да здравствует король Георг!
   Стол на борту шлюпа изысканностью не отличался,  однако  после  того,
что пленникам скармливали  на  борту  их  плавучей  тюрьмы,  даже  самая
простая еда казалась настоящим пиршеством.
   Отдадим им справедливость: в каждой их трапезе непременным участником
был и незадачливый Питкаэрн. Когда опасность для беглецов миновала, то и
их пленник получил послабление:
   ему вынули кляп изо рта и развязали руки, а Пьер Эрбель  прочел  ему,
как прежде - своим товарищам, курс кимврской истории.
   Питкаэрн все понял, однако это показалось  ему  малоутешительным;  он
дал себе слово впредь остерегаться всех, кто заговорит с ним на уэльском
наречии.
   Всякий раз, как  вдалеке  показывалось  судно,  Питкаэрна  заставляли
спуститься в каюту. А суда попадались навстречу довольно часто. Но  шлюп
был английской постройки, шел под британскими парусами,  на  его  гафеле
были три английских леопарда, шотландский лев, ирландская лира, даже три
французские  лилии,  исчезнувшие  лишь  двадцатью  годами  позже.   Было
невозможно  предположить,  что  утлое  французское  суденышко  отважится
появиться среди английских крейсеров, и никому не  приходило  в  голову,
что   пятеро   матросов,   преспокойно   развалившиеся   на   палубе   и
предоставившие ветру и парусам делать за них всю работу, и есть те самые
пятеро пленников, удирающие во Францию.
   А ветер дул попутный, и им не нужно было ни о чем беспокоиться.
   На следующее утро, то есть через двадцать четыре часа после выхода из
Портсмутской гавани, они узнали мыс Ла-Хог.
   Надо было убрать паруса, чтобы не проскочить его и не оказаться среди
островов Ориньи, Гернзея  де  Серк,  Жерсея,  принадлежавших  Англии  со
времен Генриха I и надзиравших за нашими берегами.
   Убрав паруса, беглецы пошли прямо на Бомон.
   Невозможно описать, какие чувства охватили недавних пленников,  когда
наконец они увидели родную землю не в туманной дымке, а как  на  ладони,
со всеми ее холмами, гаванями, бухточками, неровностями почвы.
   А когда они увидели домики с поднимавшимся над  крышами  дымком,  они
так засмотрелись на родные берега, что забыли спустить английский флаг.
   Пушечное ядро, вспоровшее воду в ста саженях от шлюпа, вывело  их  из
восторженного состояния.
   - Что это они  делают?  -  возмутились  наши  французы.  -  По  своим
стрелять?
   - Нет, черт побери, не по нам они палят, - возразил Эрбель, -  а  вот
по этой синей английской тряпке.
   И он поспешил снять флаг, но было слишком поздно:  "Прекрасную  Софи"
уже заметили. Кстати сказать, и без флага  было  бы  понятно,  что  шлюп
английский.
   На флоте все  равно  что  на  суше:  запустите  самую  очаровательную
англичанку, даже если она воспитывалась во Франции, в толпу француженок,
и вы отличите ее по походке.
   Итак, шлюп дважды был признан английским: и по флагу, и  по  внешнему
виду. Хотя Эрбель и спустил флаг, за первым ядром последовало  второе  и
упало так близко от "Прекрасной Софи", что водой окатило палубу.
   - Ах так! - вскричал Парижанин. -  Значит,  они  не  признают  в  нас
друзей?
   - Что делать? - недоумевали остальные.
   - Идите вперед, - заявил Эрбель. - На борту шлюпа  вряд  ли  найдется
французский флаг, и нас в любой  французской  гавани  ожидает  такой  же
прием.
   - Мы же можем найти скатерть, салфетку или  кусок  белой  рубашки,  -
предложил Парижанин.
   - Конечно, но сейчас нас уже заметили,  и  заметили  как  англичан...
Смотрите, вон снимается с якоря корвет. Через  десять  минут  он  начнет
преследование. Если мы попробуем бежать, через час он  нас  настигнет  и
потопит. Ведь как  мы  сможем  во  время  погони  дать  понять,  что  мы
французы? Значит, пойдем вперед, дети мои! Да здравствует Франция!
   Раздалось дружное "ура!", и беглецы продолжали идти прямо на Бомон.
   Огонь прекратился. Видимо, пушкари решили,  что  один  шлюп  вряд  ли
сможет произвести высадку на французский берег.
   Но через несколько минут новый выстрел,  на  сей  раз  более  точный,
угодил в рею и пробил обшивку "Прекрасной Софи".
   - Ну,  времени  терять  нельзя,  -  заметил  Эрбель,  -  нацепите  на
какой-нибудь багор белую тряпку и дайте знать, что мы хотим  вступить  в
переговоры.
   Все было сделано так, как просил Эрбель.
   Но французы либо  белую  тряпку  не  заметили,  либо  не  поверили  в
искренность "англичан" - огонь продолжался.
   Пьер Эрбель сбросил с себя одежду.
   - Какого черта ты задумал? - удивился Парижанин. - Хочешь показать им
свой зад? Это же все-таки не флаг.
   - Нет, зато я им сейчас скажу, кто мы такие, - заявил Эрбель.
   Он прыгнул с фальшборта вниз  головой,  исчез  в  волнах  и  вынырнул
метрах в семи от шлюпа.
   Эрбель поплыл к берегу.
   А шлюп лег в дрейф в знак того, что никто  не  намерен  удаляться  от
берега.
   При виде бросившегося в воду человека, а также судна, отдающего  себя
на волю победителя, французы прекратили огонь. Вскоре  навстречу  пловцу
вышла шлюпка.
   Командовал ею боцман родом из Сен-Мало.
   По воле случая оказалось,  что  Пьер  Эрбель  брал  у  этого  старого
морского волка первые уроки каботажного плавания.
   Он узнал своего учителя и окликнул его по имени.
   Моряк  поднял  голову,  приставил  руку  к  глазам  и,  бросив  руль,
перебежал на нос:
   - Разрази меня гром, если это не Пьер Эрбель! - вскричал он.
   - Что это вы встречаете меня английским ругательством, папаша  Берто?
-  возмутился  Эрбель.  -  Разве  так  встречают  земляка  и   ученика?!
Здравствуйте, папаша Берто! Как поживает ваша жена? Как ваши детки?
   И, уцепившись за борт, прибавил:
   - Да, клянусь Пресвятой Девой Марией и святым Бриеком, я Пьер Эрбель.
Могу поклясться, я приплыл к вам издалека!
   Вода текла с него ручьями, однако он бросился в объятия боцмана.
   Шлюп находился недалеко от лодки, и четверо товарищей  Эрбеля  видели
это поистине сыновнее объятие.
   - Да здравствует Франция! - хором прокричали они.
   Их крик достиг слуха тех, кто сидели в лодке.
   - Да здравствует Франция! - прокричали в  ответ  моряки,  встретившие
Эрбеля.
   - Там тоже друзья? - уточнил папаша Берто.
   - Еще бы! Судите сами!
   Эрбель подал знак, чтобы шлюп подошел поближе.
   Беглецы ждать себя не заставили. В мгновение  ока  суденышко  подняло
паруса и пошло к берегу, но на сей раз не под  звуки  выстрелов,  а  под
крики: "Да здравствует король! Да здравствует Франция!"
   Все жители Бомона высыпали на мол.
   Пятеро беглецов причалили к берегу.
   Пьер Эрбель поцеловал родную  землю,  эту  общую  мать,  словно  дело
происходило во времена Древнего Рима.
   Остальные бросились в объятия тех, кто стоял к ним ближе других. Да и
не все ли было равно, кого обнимать? Разве не были они все  братьями?  А
Парижанин обращался главным образом к сестрам.
   Тем временем бедный Питкаэрн весьма  печально  наблюдал  за  всеобщей
радостью.
   - А этот баклан чего надулся? - спросил старик Берто.
   - Да это англичанин, одолживший нам свою посудину, -  улыбнулся  Пьер
Эрбель.
   - Одолжил?! - переспросил Берто. - Англичанин одолжил свою  посудину?
А ну-ка пусть идет сюда, мы его увенчаем розами!
   Эрбель остановил  Берто,  который  в  своем  воодушевлении  собирался
прижать Питкаэрна к груди.
   - Остынь! - сказал Эрбель. - Он одолжил нам  шлюп,  как  мы  одолжили
Жерсей королю Георгу, уступив силе.
   - Это другое дело, - кивнул Берто. - Значит, ты не только убежал,  но
и пленников с собой  привел!  Вот  это  дело!  Красавца  моряка  да  еще
прекрасный шлюп! Как  пить  дать,  лодочка  стоит  двадцать  пять  тысяч
ливров: по пять тысяч франков на брата.
   - Питкаэрн не пленник, - возразил Эрбель.
   - Как так - не пленник?
   - Нет, и шлюп мы продавать не собираемся.
   - Почему?
   - Питкаэрн оказался в ловушке потому, что  говорит  побретонски  и  у
него добрая душа: мы должны обойтись с ним как с земляком.
   Он поманил англичанина, обращаясь к валлийцу на бретонском наречии.
   - Подойди сюда, Питкаэрн!
   Тому ничего не оставалось, как повиноваться, что он и  сделал  против
воли, как бульдог, заслышавший приказание хозяина.
   - Пусть подойдут ближе, - пригласил Эрбель, - все бретонцы! - И обвел
рукой вокруг.
   - Друзья мои! - продолжал он, представляя им Питкаэрна. - Вот земляк,
которого надо на славу угостить нынче вечером, потому что  завтра  утром
он вернется в Англию.
   - Браво! - одобрительно прокричали моряки, протягивая Питкаэрну руки.
   Тот ничего не понимал. Он решил, что попал  в  незнакомый  валлийский
город.
   Все говорили по-валлийски.
   Эрбель объяснил ему, что происходит и как решили поступить с ним и  с
его шлюпом.
   Незадачливый англичанин не мог в это поверить.
   Не беремся описывать  праздник,  героями  которого  оказались  пятеро
беглецов и славный Питкаэрн. Вечер прошел за столом, а ночь - в танцах.
   На  следующий  день  сотрапезники,  танцоры  и  танцовщицы  проводили
Питкаэрна на "Прекрасную Софи", снабженную, как никогда, едой и  питьем.
Потом ему помогли поднять паруса и  якорь.  Ветер  был  попутный,  и  он
величаво вышел  из  гавани  под  крики:  "Да  здравствуют  бретонцы!  Да
здравствуют валлийцы!"
   Погода в тот день, да и  на  следующий,  была  прекрасная;  были  все
основания  полагать,  что  славный  Питкаэрн  и  его  "Прекрасная  Софи"
благополучно добрались домой, а рассказ  об  этом  приключении  можно  и
сейчас услышать от жителей Памбрука.

XXIV

"Прекрасная Тереза"

   Читатели понимают: события,  о  которых  мы  только  что  рассказали,
преувеличены бретонской поэтикой и приукрашены парижской шутливостью, но
они создали Пьеру Эрбелю репутацию отважного и вместе с тем  осторожного
человека; благодаря этому он оказался первым среди своих товарищей, а те
были тем более ему  признательны,  что  ни  для  кого  из  них  не  было
секретом: он принадлежит к одному из знатнейших родов не только Бретани,
но и Франции.
   В течение нескольких мирных лет, последовавших за признанием  Англией
американской независимости, Пьер Эрбель  не  терял  времени  даром  и  в
качестве сначала помощника капитана, а потом и капитана торгового  судна
совершил путешествие в Мексиканский залив, дважды побывал в Индии:  один
раз на Цейлоне, другой - в Калькутте.
   И когда война вспыхнула с еще большим  ожесточением  в  1794  и  1795
годах, Пьер Эрбель добился от Конвента назначения капитаном, и это почти
не стоило ему никаких усилий, принимая во внимание его прошлые заслуги.
   Более того, поскольку Пьер Эрбель был известен своим бескорыстием,  а
также ненавистью к англичанам, ему доверили вооружить корвет или бриг по
своему усмотрению. Эрбелю открыли кредит на пятьсот тысяч франков,  а  в
Брестском арсенале было приказано выдать  капитану  Пьеру  Эрбелю  любое
оружие, какое он сочтет необходимым для вооружения своего корабля
   На верфях Сен-Мало находился тогда прелестный бриг  водоизмещением  в
пять или шесть тонн; за  его  строительством  капитан  Эрбель  следил  с
неизменным интересом, приговаривая:
   - Вот бы иметь такой кораблик в  собственном  своем  распоряжении:  в
мирное время - с двенадцатью матросами  на  борту,  торгуя  кошенилью  и
индиго , а в военное время - со ста пятьюдесятью матросами,  охотясь  за
англичанами! Тогда мне сам черт не брат!
   Когда Пьер Эрбель получил задание и кредит в пятьсот тысяч франков, а
также разрешение вооружиться  на  Брестском  рейде,  он  стал  все  чаще
наведываться  на  верфи,  где,  словно  подводный  цветок,  распускалась
"Прекрасная Тереза".
   Пьер Эрбель окрестил изящный бриг именем любимой девушки.
   Торговался он недолго: от имени правительства он  как  капитан  купил
бриг у строителей и мог, следовательно, руководить  окончанием  работ  -
иными словами, установкой мачт и оснасткой.
   Ни один отец не наряжал  с  такой  любовью  единственную  дочь  перед
первым причастием, как Пьер Эрбель - свое судно.
   Он самолично проверял длину и  толщину  мачт  и  рей,  сам  купил  на
Нантском рынке холст  для  парусов;  он  глаз  не  спускал  с  мастеров,
ковавших  и  скреплявших  медные  части  брига,  приказал  выкрасить   в
темно-зеленый  цвет  подводную  часть  судна,  чтобы   на   определенном
расстоянии корабль сливался с волнами Капитан приказал пробить по дюжине
портиков с каждого борта и два в носовой части.  Когда  подготовительные
работы были закончены, он подсчитал,  сколько  весит  судно,  затем  вес
будущего вооружения, заменил его балластом и отправился испытывать  бриг
вдоль бретонского берега, как  пробует  крылья  морская  птица.  Так  он
обогнул мыс Сийон, прошел между  островами  Ба  и  Роскоф,  обогнул  мыс
Сен-Ренан и  вошел  в  Брестскую  гавань,  притащив  у  себя  на  хвосте
три-четыре английских корабля и напоминая  юную  красавицу,  за  которой
вечно увиваются три-четыре воздыхателя.
   Да, захватить "Прекрасную Терезу" было заманчиво. Однако  "Прекрасная
Тереза" была пока  непорочной  девицей  и  явилась  в  Брест  в  надежде
подыскать то, что помогло бы ей сохранить невинность.
   Надо сказать, капитан ничего не пожалел для этой цели. Бриг принял на
нижнюю палубу двадцать четыре восемнадцатифунтовые пушки, которые строго
поглядывали   с   левого   и   правого   борта;    кроме    того,    две
тридцатишестифунтовые пушки размещались в носовой части на  тот  случай,
если, имея дело с более сильным противником,  пришлось  бы  удирать,  но
перед тем пустить  двойную  стрелу,  подобно  наводившим  когда-то  ужас
парфянам.
   Но когда было  необходимо  выдать  "Прекрасную  Терезу"  за  торговое
судно, занимающееся коммерцией, и ничем другим, ни один корабль  не  мог
сравниться с ней безупречностью хода.
   Тогда ее двадцать четыре двенадцатифунтовые пушки отступали,  ее  две
двадцатичетырехфунтовые втягивали бронзовые шеи в нижнюю палубу,  мирный
флаг безобидно развевался на гафеле, а холщовое полотнище того же цвета,
что и подводная  часть  судна,  раскидывалось  по  всей  линии  бортовых
портиков, превращавшихся всего-навсего в отверстия  для  подачи  свежего
воздуха.
   Сто  пятьдесят  членов  экипажа  ложились   на   нижней   палубе,   а
восемь-десять моряков, достаточных для того, чтобы  бриг  мог  выполнить
любой маневр, лениво растягивались наверху  или,  дабы  насладиться  еще
более свежим воздухом, поднимались на марсы или даже  -  матросы  бывают
такими  капризными!  -  развлекались  тем,  что   садились   верхом   на
перекладины  грот-брамселя  или  фор-брамселя  и   оттуда   рассказывали
товарищам о том, что происходит в нескольких лье в округе.
   Вот так мирно и шла себе "Прекрасная Тереза" со скоростью шесть узлов
в час прекрасным сентябрьским утром 1798 года между  островом  Бурбом  и
островками Амстердам и Святого Павла,  то  есть  в  огромном  фарватере,
тянувшемся от  Зондского  пролива  до  Тристан-д'Акуньи,  через  который
обычно проходят все суда: возвращаясь в Европу, они вынуждены обойти мыс
Доброй Надеж