ействительно витала в воздухе: "Виновата монархия".
   Гуляющие же об этом ничего не слышали и потому испугались.
   Стоит близорукому человеку разбить очки, и он трепещет от страха, как
бы не скатиться в пропасть. Буржуа, о которых мы говорим - в  наши  дни,
возможно, этой породы уже  не  существует,  -  были  близоруки.  Услышав
слова: "Виновата монархия", они почувствовали себя  так,  словно  у  них
разбились очки.
   В стороне от всех какой-то человек улыбался: это был Сальватор.
   Уж не он ли произнес эти страшные слова? Ведь  как  только  ушел  г-н
Жакаль, он надел  пальто  и  отправился  фланировать  -  вот  вам  чисто
французское словцо! - недалеко от заставы Сен-Дени.
   Когда накануне в  Париже  оппозиция  победила,  были  спешно  созваны
различные масонские ложи, и,  как  бы  срочно  ни  проходил  этот  сбор,
казалось, он был заранее предусмотрен и с нетерпением ожидался.
   Собрание получилось внушительное. Некоторые предложили:
   - Настало время действовать: начнем!
   - Мы готовы! - отозвались многие из собравшихся.
   Масоны заговорили о своевременности революции.
   Сальватор печально покачал головой.
   - Ладно! - вскричали самые горячие. - Разве большинство в  Париже  не
означает большинства во  Франции?  Париж  -  мозг,  который  обдумывает,
принимает решения, действует? Итак, представился удобный случай, и Париж
должен за него ухватиться, а провинция поддержит столицу.
   - Несомненно, случай представился, - невесело заметил Сальватор, - но
поверьте, друзья, случай этот неудачный.
   Я смутно чую ловушку, в которую нас заманивают, и мы непременно в нее
попадемся.  Мой  долг  -  предупредить  вас.  Вы  -  славные  и  храбрые
дровосеки; однако дерево, которое вы намерены  свалить,  еще  непригодно
для топора. Вы сейчас путаете кабинет министров с королем,  как  позднее
перепутают, вероятно, короля с монархией. Вы воображаете, что,  подрубая
одно,  вы  уничтожаете  другое.  Заблуждение,   друзья   мои,   глубокое
заблуждение! Социальные революции -  не  несчастья,  поверьте  мне!  Они
происходят в  соответствии  с  точным  математическим  расчетом,  как  и
вращение Земного шара. Море выходит из берегов лишь  когда  Бог  говорит
ему: "Сровняй горы и наполни долины". Это говорю вам я, и вы можете  тем
более мне верить, что я сам испытываю при этом огромное  сожаление:  еще
не наступило время сметать монархию  с  лица  земли.  Ждите,  наберитесь
терпения, но  воздержитесь  от  участия  в  том,  что  произойдет  через
несколько дней. Поступив вопреки моим советам, вы  окажетесь  не  только
жертвами, но и соучастниками того, что затевает правительство. Чего  оно
хочет? Понятия не имею. Но умоляю вас: что бы ни произошло, не подавайте
повода к несчастью.
   Сальватор проговорил это с таким удрученным видом, что каждый повесил
голову и замолчал.
   Вот как вышло, что Сальватор не  удивился  утреннему  сообщению  г-на
Жакаля: совет, который дал ему г-н Жакаль, сам  Сальватор  еще  накануне
подал своим товарищам.
   Этим  же  обстоятельством  объяснялся  и  тот  факт,  что   Сальватор
усмехался в сторонке, слушая,  как  толпа  ругает  кабинет  министров  и
жалеет короля.
   Тем временем стемнело и зажглись фонари.
   Вдруг в толпе произошло невероятное движение, какое случается лишь во
время приливов да народных волнений.
   Все, что только возможно, ожило, вздрогнуло, заколыхалось.
   Причина этого волнения угадывалась без труда, известна она и нам.  Из
вечерних газет стало только что известно о  результатах  департаментских
выборов.
   Некоторые новости распространяются с поразительной быстротой.
   Итак, толпа всколыхнулась.
   Казалось, вместе с толпой качнулись и дома. Когда какой-то  мальчишка
крикнул: "Лампионы!" - зажглось одно окно, потом другое, третье.
   Праздничная иллюминация в городе - прекрасное зрелище; особенно хорош
в такие минуты Париж: он похож на город из  китайских  сказок  во  время
знаменитого праздника фонарей. Но как бы живописно  ни  выглядела  такая
сцена, некоторые люди пугаются. То  же  произошло  и  с  толпой  буржуа,
проходившей в этот вечер по улицам Сен-Дени, Сен-Мартен и в  особенности
по некоторым прилегавшим улочкам. Примечательно, что чем  меньше  улица,
тем более пышная на ней иллюминация во время народных празднеств.
   Восемнадцатое ноября 1827 года явилось  одним  из  таких  дней.  Хотя
окончательные результаты департаментских выборов  еще  были  неизвестны,
все знали о них уже достаточно для того, чтобы  предаваться  радости,  о
чем мы уже упоминали.
   Стали загораться лампионы,  и  вскоре  улицы  Сен-Дени  и  Сен-Мартен
напоминали две светящиеся в темноте реки.
   В остальном все пока было спокойно. Очевидно, либералы в глубине души
чувствовали  волнение,  но,  благодаря  совету  Сальватора,  все  внешне
выглядело совершенно безмятежно.
   Тем не менее "нет веселья без похмелья", как гласит пословица, -  сам
бы я не осмелился этого сказать.
   Господин Жакаль был  разочарован:  порядок  везде  царил  такой,  что
казалось невозможным его поколебать.
   На  следующий  день,  то  есть  19-го,  газеты  напечатали  отчет  об
организованной иллюминации и сообщили, что вечером праздник продолжится,
но на этот раз, по всей вероятности,  иллюминацией  будет  охвачен  весь
город, так как ожидается всеобщий праздник.
   Газеты   кабинета   министров,   вынужденные   признать   собственное
поражение,  высказали  это  в  резких   выражениях.   Они   поведали   о
неутешительном результате, а также о  том,  как  столица  встретила  эту
губительную новость.
   "Партия большинства торжествует, -  писали  они.  -  lope  отечеству!
Революционная партия не замедлит показать, на что она способна".
   Но Париж, кажется, не разделял уныния кабинета  министров;  парижане,
как обычно, отправились по своим делам, и весь день  им  было  спокойно,
даже весело.
   Вечером положение изменилось.
   Как и предсказывали либеральные  газеты,  вечером  парижане  сбросили
рабочие блузы и облачились в праздничные наряды.
   Улицы Сен-Мартен, Сен-Дени и прилегающие к ним улочки осветились  как
по волшебству.
   При виде этой сверкающей реки  лампионов  прокатился  взрыв  радости,
который, очевидно, отозвался в сердцах министров, подобно мрачному  эху.
Тысячи  людей  прогуливались,  встречались,  заговаривали,   не   будучи
знакомыми, или пожимали руки,  понимая  друг  друга  без  слов.  Радость
рвалась из всех грудей вместе с шумным  дыханием;  люди  вдыхали  первые
порывы всеобщей свободы, и сдавленные легкие расправлялись.
   Пока толпу не в чем было упрекнуть; это были добрые, порядочные люди,
радующиеся свободе, но без умысла ею злоупотребить.
   Кое-кто  выкрикивал  антиправительственные  лозунги,  но  таких  было
немного. Протестовали в основном умолчанием, а не  криками.  Спокойствие
представлялось более величественным, чем буря.
   Вдруг какой-то человек выкрикнул из толпы:
   -  Покупайте  ракеты  и  петарды,  господа!  Отпразднуем   результаты
выборов!
   И все стали их покупать.
   Сначала посматривали на них с опаской, не собираясь  зажигать.  Потом
уличный  мальчишка  подошел  к  почтенному  горожанину  и,  будто  шутя,
подбросил положенный трут в тот самый карман, куда господин  только  что
опустил пакет с петардами.
   Петарды загорелись, раздался взрыв.
   Это послужило сигналом.
   С этой минуты со всех сторон затрещали петарды; тысячи  ракет,  будто
падающие звезды, прочертили вечернее небо.
   Буржуа  в  большинстве  своем  хотели  разойтись.  Но  это  оказалось
нелегко,  ведь  толпа  образовалась  довольно  плотная,  и  в  несколько
мгновений  положение  вещей  изменилось.   Появились   откуда-то   дети,
подростки, молодые мужчины в лохмотьях, словно нарочно желавшие привлечь
к себе внимание. Они выставляли на улицах, освещенных a giorno <Как днем
(итал )>, свою нищету, которую обычно принято скрывать  в  самых  темных
глубинах. Это был странный, непонятно  откуда  взявшийся  отряд;  стоило
хорошенько приглядеться к этим людям, и  становилось  понятно,  что  они
похожи если не очертаниями, то числом, на тени, бродившие в окрестностях
Почтовой улицы и Виноградного тупика, в нескольких шагах  от  Говорящего
колодца, против таинственного дома; с его крыши,  как  помнят  читатели,
упал незадачливый Ветрогон.
   Среди бойцов этого отряда натренированный глаз мог бы узнать Жибасье,
незаметно руководившего славными агентами г-на Жакаля,  которых  мы  уже
имели честь представить  нашим  читателям  под  живописными  прозвищами:
Мотылек, Карманьоль, Овсюг и Кремень.
   Сальватор находился на своем посту на улице О-Фер. Он улыбался, как и
накануне, узнавая всех этих людей: всех из них он мог назвать по именам.
   По неизвестным нам, но, очевидно, важным причинам мятеж,  ожидавшийся
накануне и предсказывавшийся г-ном Жакалем, был отложен.  Сальватор  его
ожидал, но видя, что все спокойно, решил, что его перенесли на следующий
день. Однако,  когда  он  увидел  толпу  оборванцев  с  раскрасневшимися
физиономиями, с факелами в руках, пьяных, шатающихся, а во главе  них  -
вожаков с физиономиями висельников, чьи имена мы только что перечислили,
Сальватору стало ясно, что явились подстрекатели и с  минуты  на  минуту
начнется настоящий кровавый праздник.
   Врезавшись в толпу  зрителей,  новые  действующие  лица  разом  стали
выкрикивать противоречивые лозунги:
   - Да здравствует Лафайет!
   - Да здравствует император!
   - Да здравствует Бенжамен Констан!
   - Да здравствует Дюпон!
   - Да здравствует Наполеон Второй!
   - Да здравствует республика!
   Между другими призывами громче других  раздавался  тот,  что  уличные
мальчишки 1848 года считали своим изобретением, а  на  самом  деле  лишь
заимствовали старый:
   - Лампионы! Лампионы!
   Это был основной мотив той мрачной симфонии.
   Прогулка этих возмутителей спокойствия продолжалась около часа.
   Но если в ответ на их патриотическое требование запоздавшие  лампионы
были зажжены, то другие, загоревшиеся  раньше  этих,  погасли,  так  как
запас масла в них истощился. Но "лампионщиков" это отнюдь не устраивало.
   Отряд подстрекателей увидел тонувший  в  темноте  дом  и,  дико  воя,
потребовал от обитателей дома немедленно зажечь свет.
   Крики сводились к определенным лозунгам.  Каждая  эпоха  политических
волнений имеет свои лозунги. Приведем те, что раздавались в 1827 году:
   - Долой иезуитов!
   - Долой святош!
   - Долой чиновников!
   - Долой сторонников Виллеля!
   Ни один из квартиросъемщиков не подавал признаков жизни. Это молчание
привело подстрекателей в отчаяние.
   - Даже не отвечают! - вскричал один из них.
   - Это оскорбление народа! - заметил другой.
   - Патриотов оскорбляют! - крикнул третий.
   - Смерть иезуитам! - взвыл четвертый.
   - Смерть! Смерть! - подхватили мальчишки фальцетом.
   Это послужило сигналом:  все  бунтовщики  выхватили  кто  из  кармана
куртки, кто из рабочей блузы, кто из фартука камни всех форм и  размеров
и забросали ими окна безмолвного дома.
   Через несколько минут не осталось ни одного целого стекла.
   Дом  был,  так  сказать,  пробит  насквозь  под   хохот   большинства
присутствовавших,  которые  видели  в  происходившем  лишь  справедливое
наказание для тех, кого называли в те времена плохими французами.
   Вспыхнул мятеж.
   Это был дом, в котором проводилась внутренняя отделка, а потому он  и
был необитаем.
   Настоящие мятежники вняли бы разуму: в  отсутствие  квартиросъемщиков
невозможно осветить окна; но наши  бунтовщики  или,  вернее,  люди  г-на
Жакаля оказались, несомненно, наивнее  или  наглее  обычных  мятежников.
Увидев, что в доме нет ни мебели, ни людей, они так  дико  заорали,  что
оставшиеся на улице их товарищи взвыли:
   - Месть! Наших братьев режут!
   Читатели не хуже нас знают, что никто никого не резал.
   Но это был предлог или, скорее, сигнал к  захвату  населенных  домов,
лампионы которых имели несчастье погаснуть.
   Лампионы снова зажглись, к великой радости толпы.
   В эту минуту по улице Сен-Дени в  направлении  рынка  Невинноубиенных
проезжали кареты.
   Возчики совершенно справедливо удивились, когда увидели на этой,  как
правило тихой, улице огромную толпу кричавших,  певших,  оравших  людей,
рассыпавших во все стороны петарды.
   Лошади, по-видимому, удивились еще больше возчиков.  Нельзя  сказать,
что крики толпы пугают лошадей; но что удивляло, удручало, останавливало
четвероногих тварей, так это запах, вспышки и шум петард и ракет.
   Лошадь зеленщика отнюдь не похожа на боевого коня или  скакуна  самой
Беллоны  <Спутница  Марса,  олицетворение   кровавого   боя,   управляла
колесницей Бога. Ее сопровождала целая свита  -  Страх,  Бегство,  Ужас,
Распря, - которая способствовала гибели Трои, бросив среди богинь яблоко
раздора>, как сказал бы аббат Делиль. Лошади зеленщиков  остановились  и
протяжно заржали, лишь усиливая всеобщую сумятицу и неразбериху.
   Возчики заработали хлыстами, но  вместо  того,  чтобы  ехать  вперед,
лошади попятились назад.
   - Они пойдут! - кричали одни.
   - Не пойдут! - возражали другие.
   - А я вам говорю, что пойдут, - закричал какой-то мальчишка, подсунув
петарду передней лошади под хвост.
   Лошадь взбрыкнула, заржала и рванула назад.
   В толпе раздался гомерический хохот.
   - Вы загромождаете общественный путь! - басом рявкнул г-н Жибасье.
   - Да это же господин Прюдом! - крикнул мальчишка.
   Анри Монье только что изобрел ставший с  тех  пор  весьма  популярным
этот тип французского буржуа, который стремится не отстать  от  времени,
но неизменно оказывается сентенциозным глупцом и конформистом.
   - Вы мешаете проявлению всенародной радости! - прокричал  Карманьоль,
эхом вторя Жибасье.
   - Во имя Бога  Всемогущего,  -  забормотал  Овсюг,  которого  сделала
набожным связь с женщиной, сдававшей внаем стулья в  Сен-Сюльпис,  -  не
противьтесь воле Провидения!
   - Тысяча чертей! - проревел возчик,  к  которому  были  обращены  эти
слова. - Вы же видите, что я не могу проехать вперед. Лошадь не идет!
   - Так подайте назад, брат мой, - предложил набожный Овсюг.
   - Да не могу я двинуться ни назад, ни вперед! - вскричал возчик. - Вы
же видите, что улица запружена народом.
   - Тогда слезайте и распрягайте! - приказал Карманьоль.
   - Да черт вас побери! - взвыл возчик. - Зачем же распрягать? От этого
телега не поедет.
   - Хватит болтать! - выкрикнул Жибасье-Прюдом басом, от которого мороз
пробирал по коже.
   Мигнув полдюжине типов, только и ждавших его знака,  он  бросился  на
неприветливого возчика и без особого труда  свалил  его  наземь,  а  его
товарищи  распрягли  лошадь   с   проворством   профессионалов.   Другие
бунтовщики последовали их примеру.
   К чему тогда нужны примеры, если им никто не будет следовать?
   Итак,  у  этого  примера  нашлись  последователи.  Возчиков  ссадили,
лошадей распрягли, а через десять минут уже была готова баррикада.
   Это была первая настоящая баррикада с того самого знаменитого 12  мая
1827 года.
   Мы все знаем, что она оказалась далеко не последней.

III

Глава, в которой мятеж идет своим чередом

   Когда улица была перегорожена, движение остановилось.
   Среди скопившихся водовозов с  бочками,  телег,  бричек  бросались  в
глаза  похожие  на   армию   скелетов   огромные   повозки   зеленщиков,
освободившиеся от груза.
   Мальчишки, игравшие в кошки-мышки на развалинах  дома  неподалеку  от
улицы Гренета, услышали, что кто-то вздумал перегородить улицу, и решили
внести свою лепту в великое строительство под  названием  баррикада,  а,
как  известно,  лучше  всех  в  этом  деле  разбираются  именно  уличные
мальчишки.
   Каждый из них ухватился за то, что подходило ему по размеру  и  весу:
одни взяли дверные косяки,  другие  -  брусья,  малыши  растащили  новый
булыжник, сложенный по обеим сторонам для  ремонта  улицы.  Словом,  под
руку им попало как раз то, что  необходимо  для  строительства  надежной
баррикады, предшественницы наших современных баррикад.
   Наблюдая за возведением этого  монумента,  толпа,  затопившая  сверху
донизу всю улицу Сен-Дени, грянула "ура!". Всем казалось,  что  на  этом
нагромождении дерева и камней будет воздвигнут храм свободы.
   Было около  десяти  часов.  Вот  уже  час,  как  баррикады  вырастали
отовсюду. Подстрекательские крики неслись со всех сторон;  разнообразные
петарды, фейерверки вспыхивали прямо под носом у прохожих или залетали в
разбитые окна в дома к тем, кого обвиняли в равнодушии  или  неискренней
радости по поводу этой патриотической манифестации.
   Суматоха продолжалась три или четыре часа; беспорядки царили повсюду,
однако так и не  появился  ни  один  полицейский,  ни  один  жандарм  не
замаячил вдали.
   Мы  уже  приводили  пословицу.  Не   желая   злоупотребить   народной
мудростью, скажем все-таки: кот - из дому, мыши - в пляс.
   Именно этим и занималась толпа.
   Люди вставали в круг и отплясывали под песни, в той или иной  степени
запрещенные со времени революции.
   Каждый занимался чем  хотел:  одни  пели,  другие  танцевали,  третьи
строили баррикады, четвертые грабили себе подобных - все  выбирали  себе
занятие в соответствии со своими наклонностями,  инстинктом,  фантазией,
как вдруг, к величайшему изумлению толпы,  собиравшейся,  вероятно,  всю
ночь отдаваться невинным удовольствиям,  все  увидели,  как  со  стороны
улицы Гренета, словно из-под земли, вырос отряд жандармерии.
   Но жандарм по природе своей безопасен,  он  друг  толпы,  покровитель
уличного мальчишки, с которым может порой даже поболтать.
   И вот когда собравшиеся увидели этих безвредных солдат, они  затянули
известную песню:
   В нашей жандармерии,
   Когда жандарм смеется,
   Все жандармы смеются
   Над жандармом, который смеется
   Жандармы в самом деле рассмеялись. Однако сквозь смех они по-отечески
предупредили толпу, предложив всем разойтись по домам и не шуметь.
   До этого времени все шло хорошо, и толпа,  возможно,  последовала  бы
этому.доброму совету, как  вдруг  с  улицы  СенДени  в  адрес  жандармов
посыпались оскорбления. К  оскорблениям  прибавилось  сначала  несколько
камней, потом - целый шквал.
   Но можно подумать, что именно об этих солдатах мой собрат Скриб изрек
ставшие крылатыми слова:
   Старый солдат умеет страдать и молчать.
   Не ропща.
   Жандармы замолчали и роптать не стали. Они невозмутимо приблизились к
баррикадам и стали разбирать их одну за другой.
   До сих пор ничего особенно  опасного  не  произошло.  Но  если  нашим
читателям угодно будет взглянуть на угол улицы О-Фер,  они  увидят,  что
незатейливое положение это грозило вот-вот усложниться.
   Один из самых старательных строителей  баррикады  на  улице  Сен-Дени
против улицы Тренета был наш друг Жан Бычье Сердце.  В  числе  тех,  кто
распрягал лошадей, было тоже несколько наших знакомых.
   Бунтовщиками оказались и наши старые друзья: Кирпич, Туссен-Бунтовщик
и папаша Фрикасе. На некотором расстоянии от них действовал  в  одиночку
малыш Фафиу. Каждый старался как мог, и, по мнению  знатоков,  баррикада
удалась на славу.
   Итак,  со  своего  места  на  улице  О-Фер  Сальватор  снисходительно
наблюдал  за  описанными  нами  сценами,  он  уже   собирался   уходить,
опечаленный  жалкой  ролью,  которую  играли  несчастные  простые  люди,
одураченные призывами: "Да здравствует свобода!" - как вдруг узнал  Жана
Бычье Сердце и его друзей.
   Он подошел к плотнику и, взяв его за рукав, тихо окликнул:
   - Жан!
   - Господин Сальватор! - обрадовался плотник.
   - Молчи, - приказал тот, - и следуй за мной.
   - Мне кажется, господин Сальватор, что если дело  у  вас  ко  мне  не
срочное, лучше бы поговорить в другой раз.
   - То, что я тебе хочу сказать, не терпит отлагательств.
   Ступай за мной не мешкая.
   Сальватор увлек за собой Жана Бычье  Сердце,  к  огромному  сожалению
последнего, судя по тоскующему взгляду, каким т