Что бы ты ни совершила, я прощаю тебя  в  эту  критическую  минуту,
несчастное и слабое создание! Какой бы грех, какое бы преступление ты ни
совершила, я призываю на твою голову благословение Божие.
   В это мгновение послышался детский голосок:
   - Мама, мама! Я хочу тебя видеть!
   Это  была  Пчелка.  Она  с  нетерпением  ожидала  в  будуаре,   когда
закончится разговор княгини с мужем.
   Две сестры торопливо вошли в спальню,  так  как  Регина  сопровождала
Пчелку.
   - Не входите, не надо, девочки! - рыдающим голосом выкрикнул маршал.
   - Я хочу видеть  маму,  -  захныкала  Пчелка  и  побежала  к  кровати
княгини.
   Однако маршал преградил ей путь. Он обхватил ее за плечи и  подвел  к
Регине.
   - Ради Бога, уведите ее, дитя мое! - взмолился он.
   - Как она? - спросила Регина.
   - Ей лучше, она уснула, - солгал маршал,  и  голос  его  задрожал.  -
Уведите Пчелку.
   - Мама умерла! - простонала девочка.
   Регина с Пчелкой на руках подскочила к кровати.
   - Несчастные дети! - тяжело вздохнул г-н де Ламот-Гудан. - У вас  нет
больше матери!
   Сестры в один голос зарыдали.
   На их крики маркиза де Латурнель и камеристка в сопровождении  аббата
Букмона явились в спальню.
   При виде  лицемерного  аббата  Букмона  маршал  на  время  позабыл  о
собственной боли и вспомнил о жалобах  княгини,  после  того  как  аббат
вышел из ее спальни. Маршал подошел  к  священнику  и,  строго  на  него
взглянув, с важностью проговорил:
   - Это вы, сударь, заняли место монсеньера Колетти?
   - Да, господин маршал, - подтвердил священник.
   -  Ну  что  же,  сударь,  ваш  долг  исполнен.  Женщина,  которую  вы
исповедовали, мертва.
   - С позволения господина маршала, - сказал аббат, - я проведу ночь  у
тела несчастной княжны.
   - Ни к чему, сударь. Я сделаю это сам.
   - Обычно, господин маршал, - продолжал настаивать  аббат,  видя,  что
его прогоняют второй раз за день, - эта печальная  обязанность  выпадает
на долю священника.
   - Вполне  возможно,  что  так  оно  и  есть,  господин  аббат,  -  не
допускавшим возражений тоном проговорил маршал.  -  Но,  повторяю,  ваше
присутствие здесь отныне ни к чему. Честь имею кланяться!
   Он повернулся к  аббату  Букмону  спиной  и  пошел  к  двум  сестрам,
прощавшимся с матерью. Аббат был взбешен оказанным  ему  приемом.  Он  с
вызовом нахлобучил шляпу, как Тартюф, с угрозами покидавший дом Оргона:
   Отсюда скоро уберетесь сами,
   Хоть мните вы хозяином себя! -
   и вышел, громко хлопнув на прощание дверью.
   Такая  выходка,  несомненно,  требовала  наказания.  Но   маршал   де
Ламот-Гудан был в эту минуту слишком поглощен своим горем и  не  обратил
внимания на наглое поведение аббата Букмона.
   Стемнело. В спальне княгини царили полумрак и гробовая тишина.
   Вошел  лакей  и  доложил,  что  ужин  готов.  Однако  маршал  от  еды
отказался. Он отпустил всех, после  того  как  ему  принесли  лампу,  и,
оставшись один, пристроился рядом с комодом, у которого, бывало, подолгу
простаивала княгиня. Вынув из кармана связку  писем,  маршал  трясущейся
рукой потянул за ленточку, развязал их и  сквозь  слезы  стал  с  трудом
читать одно за другим.
   Первое письмо было от него, написанное на биваке  накануне  сражения;
второе было из лагеря на другой день после победы.
   Все письма были написаны во время военных действий, во  всех  звучала
одна и та же мысль: "Когда мы вернемся во Францию?"
   Иными словами, все письма мужа свидетельствовали об его отсутствии  и
указывали на то, что жена одинока и всеми покинута.
   Вот через какую дверь вошло несчастье в жизнь княгини:
   через его отсутствие и ее одиночество.
   Он помедлил, заметив чужой почерк, словно, прежде чем идти дальше, он
должен был осознать уже пройденный путь. На этом пути он представил себе
свою жену - слабое существо, блуждающее без поддержки,  без  помощи,  во
власти первого попавшегося голодного волка.
   Он повернулся к  телу  жены  и  подошел  ближе  со  словами-  Прости,
дорогая! Прежде всего, виноват я сам. Да простит  меня  Господь,  первый
грех я беру на себя.
   Он снова сел у комода и приступил  к  письмам  графа  Рапта  Странное
дело!  Он  словно  предвидел,  что  за  этим  грехом  кроется  настоящее
преступление: когда он узнал о  своем  бесчестье,  эта  новость  его  не
оглушила,  как  бывает  обыкновенно  с  любым  человеком,  невзирая   на
темперамент, в подобном  положении.  Разумеется,  он  был  опозорен,  он
дрожал все время, пока читал проклятые письма, и если бы  в  эту  минуту
граф Рапт попался ему в руки, он, несомненно,  задушил  бы  его.  Однако
весть о несчастье обратилась ненавистью к любимцу, но в то  же  время  и
состраданием к жене Он искренне  ее  жалел,  винил  себя  в  собственном
бесчестье и просил у Бога снисходительности к умершей.
   Такое  действие  произвело  на  маршала  первое  письмо  г-на  Рапта:
сострадание к жене, возмущение подопечным Жена обманула  мужа,  адъютант
предал командира.
   Он продолжал ужасное чтение, терзаемый тысячью мучительных мыслей.
   Сначала он прочел лишь общие фразы первых писем. Ничто не  предвещало
несчастья. Однако он интуитивно понимал, так сказать,  догадывался,  что
ему  предстоит  узнать  еще  более  страшное  известие,  и   лихорадочно
перебирал одно письмо за другим.
   Он торопливо проглатывал их, чем-то напоминая человека, который видит
направленное на него оружие и бросается навстречу пуле.
   Вдруг он издал пронзительный, душераздирающий,  нечеловеческий  крик,
когда дошел до слов:
   "Мы назовем нашу дочь Региной.  Ведь  она  будет  поражать  такой  же
царственной красотой, как и ты".
   Вряд ли  молния  способна  нанести  большой  урон,  чем  эти  строки,
поразившие маршала де Ламот-Гудана в самое сердце.
   Он почувствовал себя оскорбленным не как любящий муж, не как отец, но
как личность. Ему показалось, что он перестал быть самим собой  или  что
это он сам преступник только потому, что прикоснулся к преступлению.  Он
забыл, что его предали как супруга, командира, друга, отца. Наконец,  он
позабыл о  своем  бесчестье,  своем  несчастье  и  стал  думать  лишь  о
чудовищном,  возмутительном  грехе:  браке  любовника  с  дочерью  своей
любовницы - вызывающем, бесчестном, безнаказанном  преступлении,  сродни
отцеубийству! Он бросил гневный взгляд в сторону кровати. Но увидел тело
жены, застывшее в торжественной позе: со сложенными на  груди  руками  и
повернутым к  небу  лицом  -  и  в  его  глазах  промелькнуло  выражение
глубокого страдания; он пронзительно выкрикнул:
   - Что же ты наделала, несчастная!
   Он снова схватил письма и попытался вновь взять себя  в  руки,  чтобы
дочитать их  до  конца.  Это  было  невыносимо,  и  он  уже  хотел  было
отказаться от этого занятия, но тут вдруг  к  нему  подступила  мысль  о
другом несчастье.
   Мы познакомились  в  мастерской  Регины,  пока  Петрус  писал  с  нее
портрет, а потом еще раз встретились в комнате покойной с юной  Пчелкой.
Маршала занимало в эту минуту  одно:  от  кого  младшая  дочь?  Он,  так
сказать, дал ей жизнь; она родилась у него на  глазах,  выросла  на  его
руках, он катал ее, держа за ручку, на своем  огромном  боевом  коне,  и
какое это было восхитительное  зрелище,  когда  старый  маршал  играл  в
Тюильрийском саду с маленькой девочкой в серсо! Старики  лучше  понимают
детей,  чем  юношей  или  зрелых  людей.  А  белокурые  детские  головки
смотрятся лучше рядом с сединами стариков.
   Пчелка как бы венчала собой старость маршала, она была его  последней
радостью. "Где Пчелка? Почему нету Пчелки?
   Отчего я нынче ни разу не слышал, как Пчелка поет?  Пчелка  печальна?
Может, Пчелка заболела?" С утра до вечера только  и  слышалось  отовсюду
имя Пчелки. Она вносила в дом оживление и радость.
   Вот почему маршал  с  невыразимым  ужасом  снова  взялся  за  письма,
которые и так уже совершенно опустошили его душу.
   Увы! Старику не на что было рассчитывать! Все  его  надежды  рушились
одна  за  другой.  Оставалась  одна,  но  и  она  вот-вот  должна   была
улетучиться. О, злая судьба! Этот человек  был  красив,  добр,  отважен,
благороден, горд - жить бы да  радоваться!  Ничто  не  мешало  ему  быть
любимым, и вот в конце жизни ему суждены муки, рядом с которыми бледнеют
страдания величайших злодеев.
   Когда  сомнений  у  него  не  осталось,  он  закрыл  лицо  руками   и
разрыдался.
   Слезы всегда оказывают благотворное действие. Они обращают  отраву  в
мед и врачуют душевные раны.
   Выплакав свое горе, он, стоя над телом жены, сказал:
   - Я так тебя любил, Рина!.. И был достоин твоей  любви  Но  колесница
жизни стремительно влекла меня вперед, и я, смотря  только  прямо  перед
собой, не разглядел в облаке  поднятой  мной  пыли  хрупкое  растение  и
раздавил его. Ты звала - я не приходил к тебе на помощь, и  ты  оперлась
на первую же протянутую тебе руку. Это моя вина, Рина,  это  я  во  всем
виноват и каюсь перед твоим телом, умоляя Господа о прощении.  Отсюда  и
пошли все  несчастья...  Ты  заплатила  жизнью  за  мою  вину,  я  готов
поплатиться своей жизнью за твое преступление. Господь обошелся с  тобой
сурово, бедняжка! Первым Он должен  был  наказать  меня.  Но  существует
виновник всех наших несчастий, и ему-то прощения быть не может. Это вор,
злодей без  чести  и  совести,  подлый  предатель,  столкнувший  тебя  с
тернистого пути в бездну. Клянусь прощением, которое я призываю на  твою
голову, Рина: негодяй будет  наказан  как  лжец  и  трус.  И  когда  суд
свершится, я спрошу Бога, не  истратил  ли  Он  весь  свой  гнев,  чтобы
обрушить его на  мою  голову...  Прощай  же,  несчастная  женщина!  Или,
вернее, до свидания, так как мне жить осталось недолго.
   Старик подошел к комоду, взял  письма,  сунул  их  себе  в  карман  и
направился к выходу, как вдруг заметил, что портьера приподнимается и  в
спальню входит человек, которого он сразу не узнал.
   Маршал шагнул ему навстречу: перед ним стоял граф Рапт.

XXII

Глава, в которой звезда г-на Рапта начинает бледнеть

   Он! - глухо пробормотал при виде графа Рапта маршал де Ламот-Гудан, и
его лицо приняло жуткое выражение,  так  непривычное  для  этого  обычно
невозмутимого господина - Он!! - повторил  маршал  и  сверкнул  глазами,
будто приготовившись испепелить врага взглядом.
   Мы уже видели, что в иные минуты граф Рапт бывал храбрым,  отчаянным,
ловким, он никогда не терял хладнокровия, однако  под  взглядом  маршала
всю его храбрость, отчаяние, ловкость и хладнокровие будто ветром сдуло.
Уязвленный старик выглядел поистине  грозно  и  величаво,  и  граф,  еще
ничего не зная, стал теряться в догадках. Он невольно вздрогнул.
   Сначала ему показалось, что г-н  де  Ламот-Гудан  после  смерти  жены
лишился  рассудка.  Граф  приписал  пристальный   взгляд   маршала   его
потерянному состоянию, а гнев принял за отчаяние  и  стал  подумывать  о
том, как бы его утешить. Он собрался с духом и открыл  было  рот,  чтобы
подобающим образом выразить свое  огорчение  смертью  княгини,  а  также
соболезнования - маршалу.
   Он пошел навстречу г-ну де Ламот-Гудану, наклонив голову и всем своим
видом желая показать, как он опечален и сострадает маршалу.
   Тот не спускал с него глаз.
   - Маршал! Поверьте, я глубоко тронут постигшим вас несчастьем!
   Господин де Ламот-Гудан не перебивал.
   Господин Рапт продолжал:
   - В этих печальных обстоятельствах, как и в любых других,  вы  можете
быть совершенно уверены, господин маршал: я к вашим услугам.
   Это было уж слишком! Господин де Ламот-Гудан так и вскинулся.
   - Что с вами, господин маршал? - испугался граф Рапт.
   - Что со мной, негодяй? - вполголоса пробормотал маршал, подступая  к
графу.
   Тот попятился назад.
   - Что со мной, подлец, предатель, трус? - продолжал  маршал,  пожирая
графа глазами.
   - Господин маршал! - вскричал граф Рапт, начиная догадываться о  том,
что произошло.
   - Предатель, подлец! - повторил г-н де Ламот-Гудан.
   - Боюсь, господин маршал, - отступая к двери, продолжал граф Рапт,  -
что от горя у вас помутился разум; с вашего позволения я удаляюсь.
   - Вы отсюда не  выйдете!  -  крикнул  маршал,  подскочив  к  двери  и
преградив ему путь.
   - Господин маршал, - заметил граф, показав пальцем на кровать с телом
покойной, - подобная сцена в таком месте недостойна  ни  вас,  ни  меня,
какова бы ни была причина. Прошу вас выпустить меня.
   - Нет, - возразил маршал. - Именно  здесь  я  узнал  об  оскорблении,
отсюда же я начну мщение.
   - Если я правильно вас понял,  господин  маршал,  -  холодно  заметил
граф, - вы требуете от меня тех или иных объяснений.
   Я к вашим услугам, но, повторяю, в другое время и в другом месте.
   - Теперь же и именно здесь! - заявил маршал не допускавшим возражений
тоном.
   - Как вам будет угодно, - коротко ответил граф.
   - Вам знаком этот почерк? - спросил маршал,  протягивая  графу  Рапту
связку писем.
   Граф взял письма, взглянул на них и побледнел.
   - Я спрашиваю: знаком ли вам почерк? - повторил г-н де Ламот-Гудан.
   Граф Рапт позеленел от страха и опустил голову.
   - Итак, вы признаете, что это ваши письма?
   - Да, - глухо промолвил граф.
   - И что Регина - ваша дочь?
   Граф закрыл руками лицо. Казалось, он во что бы то ни стало старается
избежать грозы, собиравшейся у него  над  головой  с  тех  пор,  как  он
появился в комнате усопшей.
   - Итак, - продолжал  маршал  де  Ламот-Гудан,  с  трудом  выговаривая
слова, - ваша дочь... это... ваша... жена?
   -  Перед  Богом  она  осталась  моей  дочерью,  господин  маршал!   -
поторопился заверить маршала г-н Рапт.
   - Предатель! Подлец! - прошептал маршал. - Я вытащил тебя  из  грязи,
осыпал милостями, двадцать лет пожимал руку как честному человеку, и вот
ты входишь в мою семью как порядочный человек, а в действительности  уже
двадцать лет грабишь меня, как последний вор! Негодяй! Неужели ни страх,
ни угрызения совести никогда не трогали тебя за сердце?! Твоя душонка  -
вонючий колодец, куда не поступает свежий воздух! Предатель!
   Вор, укравший мое  добро!  Убийца,  лишивший  меня  моего  счастья!..
Неужели ты ни разу не задумался о том, что я  когданибудь  все  узнаю  и
предъявлю тебе счет за страшные двадцать лет лжи и позора?!
   - Господин маршал! - заикаясь, пролепетал граф Рапт.
   - Молчать, негодяй! - сурово произнес г-н де Ламот-Гудан.  -  Слушать
до конца! Я вкладываю вам шпагу в руку.
   Граф хранил молчание.
   - Вы знаете, - отрывисто продолжал маршал, - как я сам ею владею.
   - Господин маршал... - начал было граф.
   - Молчать, я сказал! У меня нет сомнений в том, что я вас убью.
   - Вы можете сделать это теперь же, господин маршал! -  вскричал  граф
Рапт. - Слово чести, я не намерен защищаться.
   - Вы откажетесь сразиться со стариком, - насмешливо прохрипел маршал,
- из уважения к его сединам, не так ли?
   - Да! - решительно проговорил граф.
   - Ах вы несчастный! - молвил старик и подошел к графу, скрестив  руки
на груди и выпятив грудь. - Разве вы не знаете, что гнев придает силы, и
если я захочу, эта рука, - продолжал он, вытянув правую руку  и  положив
ее графу на плечо, - заставит вас согнуться до земли?
   То ли в самом деле рука у старика оказалась необычайно тяжелой, то ли
гнев, как он и говорил, придавал ему сил, но граф почувствовал, что ноги
у него сгибаются в коленках, и рухнул на ковер рядом с постелью усопшей.
   - Вот так, на колени! Это подходящая поза для злодеев  и  предателей!
Будь ты проклят за то, что принес в мой дом ложь, покрыл  меня  позором,
разжег в моем сердце ненависть, заставил усомниться в целом свете.  Будь
проклят!
   О горе! Этот отважный, порядочный человек, двинувшийся было к  графу,
чтобы дать ему пощечину, побледнел и рухнул на ковер, будто  поверженный
негодным предателем, которому он угрожал расправой.
   Граф ухмыльнулся от радости. Он взглянул на маршала, как  лесоруб  на
поверженный дуб. Склонившись над ним, он холодно его оглядел,  как  врач
осматривает труп.
   - Господин маршал! - окликнул он его вполголоса.
   Старик не шевелился.
   - Господин маршал!  -  повторил  негромко  граф  и  легонько  тряхнул
маршала. Но г-н де Ламот-Гудан оставался недвижим и молчалив.
   Граф Рапт дотронулся рукой до груди маршала  и  нахмурился,  так  как
почувствовал, что сердце старика еще бьется.
   - Жив! - пробормотал он, затравленно озираясь.
   Он вскочил и стал вертеть головой по сторонам в поисках какого-нибудь
оружия.
   Но спальня принадлежала женщине, и  там  не  было  ни  пистолета,  ни
кинжала, ни чего бы то ни было подобного.
   Он подошел к постели покойной и резким  движением  сдернул  простыню,
которой она была накрыта. Однако, к его величайшему ужасу,  правая  рука
усопшей поднялась, зацепившись за край простыни.
   Граф в страхе отступил.
   В эту минуту перед ним возникла тень.
   - Что вы здесь делаете? - послышался чей-то голос.
   Он вздрогнул, узнав княжну Регину.
   - Ничего! - грубо бросил он в ответ и окинул ее злобным взглядом.
   Он торопливо вышел, оставив несчастную Регину между трупом  матери  и
недвижимым телом маршала де Ламот-Гудана.
   Княжна позвонила, и на ее зов явилась Грушка в сопровождении лакея.
   Старика  привели  в  чувство  и  перенесли  в  спальню.  Там  доктор,
примчавшийся на помощь, позаботился  о  том,  чтобы  вернуть  маршала  к
жизни.
   Старик огляделся и спросил:
   - Где он?
   - О ком вы говорите, отец? - уточнила княжна.
   При слове "отец", прозвучавшем в устах Регины, маршал вздрогнул.
   - Твой муж, граф Рант, - сделав над собой усилие, пролепетал он.
   - Вы желаете с ним поговорить? - спросила княжна.
   - Да, - кивнул г-н де Ламот-Гудан.
   - Я пришлю его, как только вам будет лучше.
   -  Я  отлично  себя  чувствую,  -  возразил  маршал,  встав  и  гордо
выпрямившись.
   - Сейчас я его к вам пришлю, - пообещала княжна,  пытаясь  определить
по глазам маршала, о чем он собирался говорить с графом Раптом.
   Она вышла из спальни, а спустя мгновение появился граф Рапт.
   - Вам угодно со мной говорить? - сухо спросил он.
   - Да, - лаконично молвил маршал  в  ответ.  -  Я  недавно  увлекся  и
обратился к вам с ненужными угрозами. Мне  остается  сказать  вам  всего
одно слово.
   - Я  к  вашим  услугам,  господин  маршал,  -  отозвался  граф  -  Вы
соблаговолите со мной сразиться? - с высокомерным видом произнес маршал.
   - Да, - решительно отвечал граф.
   - На шпагах, естественно?
   - На шпагах.
   - Без свидетелей?
   - Без свидетелей, господин маршал.
   - Здесь, в саду?
   - Где вам будет угодно, господин маршал.
   Старик строго посмотрел на графа.
   - Быстро вы меняете свои решения! - заметил он.
   - Я понял, господин маршал, что мой отказ был новым  оскорблением,  -
проговорил граф.
   - Может  быть,  вы  намерены  оскорбить  меня  тем,  что  не  станете
защищаться?
   - Я буду защищаться, господин маршал... Клянусь! - прибавил граф.
   - Как вам будет угодно, сударь. Станете вы защищаться или нет, пощады
от меня не ждите.
   - Да будет на все воля Божья! -  лицемерно  процедил  граф  и  поднял
глаза с таким елейным видом, что ему мог бы позавидовать аббат Букмон.
   - Условимся о времени. Это  произойдет  в  день  похорон  госпожи  де
Ламот-Гудан. Итак, после погребения, на круглой поляне! Будьте готовы  к
этому времени.
   - Я буду готов непременно, господин маршал.
   - Хорошо, - кивнул г-н де Ламот-Гудан и повернулся к графу спиной.
   - Вам больше нечего мне сказать,  господин  маршал?  -  спросил  граф
Рапт.
   - Нет! - бросил старик. - Можете идти.
   Граф почтительно поклонился и вышел.
   На пороге он столкнулся с княжной Региной.
   - Вы здесь?! - изумился он.
   - Да, - тихо отвечала княжна. - Я все слышала и все знаю!  Вы  будете
драться с маршалом.
   - Совершенно верно, - холодно подтвердил граф - И убьете  старика,  -
продолжала Регина.
   - Возможно, - отозвался гра