штатском  появился
на пороге потайной двери.
   - Входите, Голубок, - пригласил г-н Жакаль.
   Человек с неприветливой физиономией, но нежным именем подошел ближе.
   - Сколько у вас сейчас человек? - спросил г-н Жакаль.
   - Восемь, - отвечал Голубок.
   - С вами вместе?
   - Нет, со мной будет девять.
   - Ребята крепкие?
   - Мне под стать, - отозвался Голубок таким басом, что  сомневаться  в
его силе не приходилось, если только о силе можно судить по голосу.
   - Прикажите им подняться, - продолжал г-н  Жакаль,  -  и  все  вместе
ждите в коридоре за дверью.
   - С оружием?
   - Да. Как только услышите  колокольчик,  входите  сюда  без  стука  и
прикажите  человеку,  который  здесь  окажется,  следовать  за  вами.  В
коридоре вы передадите его четверым своим товарищам,  пусть  препроводят
его  в  нашу  тюрьму  предварительного  заключения.  Когда  арестованный
окажется в надежном месте, пусть ваши люди снова поднимаются  и  ждут  в
коридоре на прежнем месте до тех пор, пока я снова не позвоню и не  сдам
другого пленника. И так далее, пока я не отменю приказ. Вы меня поняли?
   - Отлично понял! - отвечал Голубок. - Отлично! - повторил он, выпятив
грудь, как человек, гордый собственной понятливостью.
   - А теперь, - строго сказал г-н Жакаль, - должен вас предупредить: за
арестованных отвечаете головой.
   В эту минуту в дверь кабинета постучали.
   - Это, вероятно, один из ваших будущих пленников. Ступайте скорее  за
своими людьми.
   - Бегу! - рявкнул Голубок, одним прыжком выскочив в коридор.
   Господин Жакаль опустил за ним портьеру, уселся в кресло и сказал:
   - Войдите!
   Секретарь ввел Овсюга.

XXVII

Расчет

   Поклонник дамочки, сдававшей внаем стулья в  церкви  Сен-Жак-дю-О-Па,
долговязый и  бледный  под  стать  Базилю,  степенно  вошел  в  кабинет,
кланяясь г-ну Жакалю, словно алтарю.
   - Вы меня вызывали, благороднейший  хозяин?  -  спросил  он  скорбным
голосом.
   - Да, Овсюг, вызывал.
   - Чем я могу иметь честь быть вам полезным? Вы знаете, что моя  жизнь
в вашем распоряжении.
   - Это мы сейчас увидим, Овсюг. Прежде скажите, был ли у вас повод для
недовольства мною с тех пор, как вы на службе?
   - О Всевышний  Господь!  Никогда,  достойнейший  хозяин!  -  поспешил
заверить елейным голосом любовник Барбетты.
   - А я, Овсюг, имею веское основание быть вами недовольным.
   - Дева Мария! Неужто это возможно, добрый мой хозяин?
   - Более чем возможно, Овсюг: так оно и есть, и это доказывает, что вы
оказались неблагодарным.
   - Пусть Бог, Который меня слышит, - медовым голосом пропел иезуит,  -
ниспошлет мне смерть, если я хоть раз забыл о ваших милостях.
   - Вот именно, Овсюг, я боюсь, как бы вы их не забыли.
   Напомните-ка мне, дабы я убедился, что у вас хорошая память.
   - Славный мой хозяин! Неужели, по-вашему, я  могу  забыть,  как  меня
арестовали на улице Сен-Жак-дю-О-Па у церковной двери, после того как  я
прихватил серебряный крест и золоченый потир <Большая чаща (церк  )>;  и
быть бы мне на каторге, если бы  не  ваша  отеческая  забота,  благодаря
которой я выпутался из этой грязной истории.
   - С того дня, - сказал г-н Жакаль, - я приобщил вас к службе. Как  же
вы себя показали?
   - Однако, благороднейший хозяин... - - перебил его Овсюг.
   - Не прерывайте меня! - строго предупредил г-н Жакаль. - Я все  знаю.
Вот уже полгода вы работаете на папашу Ронсена из Конгрегации.
   - Я действую в интересах нашей Святой  Церкви!  -  набожно  выговорил
Овсюг, с глуповатым видом устремив взгляд к потолку.
   - Странно вы  понимаете  ее  интересы!  -  с  притворным  возмущением
воскликнул г-н Жакаль. - Ведь папаша Ронсен и его Конгрегация утянули за
собой в пропасть господина де Виллеля, а тот - кабинет министров!  Таким
образом, вы, несчастный человек, сами того не зная - так мне думается! -
стали  возмутителем  общественного  порядка  и,  не   подозревая   того,
пошатнули трон его величества.
   - Возможно ли это? - вскричал Овсюг, растерянно глядя на г-на Жакаля.
   - Вы, разумеется,  слышали,  что  кабинет  министров  сменился  нынче
утром? Знайте, что вы явились  одной  из  причин  этой  административной
революции. Вас объявили опасным преступником, и я решил, пока в  столице
не утихнет шум, поместить вас в надежное место, где вы могли бы спокойно
собраться с мыслями.
   - Ах, добрейший мой хозяин! - вскричал Овсюг, бросаясь г-ну Жакалю  в
ноги. - Клянусь Богом Всемогущим: ноги моей не будет в Монруже.
   - Слишком поздно! - возразил г-н Жакаль, поднимаясь и протягивая руку
к звонку.
   - Смилуйтесь, добрейший хозяин! Смилуйтесь! - взвыл Овсюг,  заливаясь
горькими слезами.
   Вошел Голубок.
   - Смилуйтесь! - повторил  Овсюг,  вздрогнув  при  виде  непреклонного
полицейского: он знал, в  каких  случаях  начальник  прибегал  к  помощи
Голубка.
   - Слишком поздно, -  сурово  проговорил  г-н  Жакаль.  -  Встаньте  и
следуйте за этим человеком.
   Овсюг заглянул в недовольное лицо г-на Жакаля и, понимая, что спорить
бесполезно, последовал за  полицейским,  сложив  руки,  как  и  подобало
мученику.
   Когда Овсюг вышел, г-н Жакаль снова позвонил.
   Вошел секретарь и доложил о Карманьоле.
   - Пусть войдет, - кивнул г-н Жакаль.
   Провансец не вошел, а влетел в кабинет.
   - Что вам угодно, патрон? - пропел он.
   - Сущие пустяки, Карманьоль, - отвечал г-н Жакаль. - Сколько за  вами
числится обычных краж?
   -  Тридцать  четыре:  ровно  столько,  сколько  мне  лет,  -   весело
проговорил Карманьоль.
   - А со взломом?
   - Двенадцать: сколько месяцев  в  году,  -  в  том  же  тоне  отвечал
марселец.
   - А покушений?
   - Семь: сколько дней в неделе.
   - Вы, стало быть, тридцать четыре раза заслужили  тюрьму,  двенадцать
раз каторгу и семь раз Гревскую площадь. Итого:
   пятьдесят три  более  или  менее  серьезных  приговора.  Я  правильно
сосчитал?
   - Все верно, - отвечал беззаботный Карманьоль.
   -  Вот  что,  мой  добрый  друг!  О   ваших   приключениях   начинают
поговаривать в городе, и я решил на время отправить вас в ссылку.
   - В какую часть света? - беспечно спросил Карманьоль.
   - Я думаю, вам это должно быть безразлично.
   - Да, лишь бы это было не на берегу моря, - отвечал провансец, смутно
начиная догадываться о том, что г-н Жакаль хочет ему предложить туманный
Брест или солнечный Тулон.
   - Ах, умница  Карманьоль,  вы  попали  в  точку:  я  выбрал  для  вас
живописное местечко, хотя вам оно, кажется, не по душе.
   - Господин Жакаль! - молвил, силясь улыбнуться, шутник-марселец. - Уж
не вздумалось ли вам меня попугать?
   - Вас? Пугать? Дорогой Карманьоль!  -  с  удивлением  проговорил  г-н
Жакаль. - Разве в моих правилах пугать преданных слуг вроде вас?
   - Если я правильно понимаю, - произнес то ли в шутку, то  ли  всерьез
провансец, - вы мне предлагаете сыграть в каторгу?
   -  Вы  удачно  выбрали  словцо,  изобретательный  Карманьоль.  Именно
поиграть в каторгу Но вначале я назову ставку.
   Вы сирота?
   - С рождения.
   - У вас нет ни друзей, ни семьи, ни родины?  Что  же,  я  дам  вам  и
родину, и семью, и друзей.
   - Скажите напрямик, - твердо проговорил марселец. - Вы хотите послать
меня в Рошфор, Брест или Тулон?
   - Выбор я предоставляю вам: скажите,  что  вам  больше  нравится.  Но
поймите, умница Карманьоль: я отправляю вас в  такую  даль  не  за  ваши
грехи, а чтобы с пользой употребить ваше старание, а также верность.
   - Не понимаю, - признался провансец, не улавливая,  куда  клонит  г-н
Жакаль.
   -  Сейчас  объясню  понятнее,  горячая  вы  голова  Карманьоль.   Вы,
разумеется,  знаете,  как   тщательно   охрана   следит   за   господами
каторжниками в Бресте или Тулоне, Это надежный способ сохранить  порядок
в исправительных заведениях такого рода.
   - Понимаю, - слегка нахмурившись, кивнул  марселец.  -  Из  шпика  вы
решили превратить меня в "наседку"?
   - Это ваши собственные слова, прозорливый Карманьоль.
   - Я думаю, - погрустнел провансец, - вы слышали,  как  жестоко  мстят
заключенные "стукачам".
   - Знаю, - подтвердил  г-н  Жакаль,  -  если  эти  "стукачи"  -  ослы.
Договоримся так: не будьте ослом, станьте лисом.
   - А сколько  времени  может  занять  это  чрезвычайное  поручение?  -
жалобно спросил Карманьоль.
   - Сколько необходимо для того, чтобы  заглушить  шум,  поднявшийся  с
некоторых пор вокруг вашего имени. Поверьте:
   долго я без вас не протяну.
   Карманьоль опустил голову и задумался. Помолчав, он спросил:
   - Вы по-настоящему предлагаете? Всерьез?
   - Как нельзя серьезнее, мой добрый друг, и я вам это докажу.
   Господин Жакаль в другой  раз  нажал  на  кнопку.  И  опять  появился
Голубок.
   - Проводите этого господина,  -  приказал  г-н  Жакаль  полицейскому,
указав на Карманьоля, - куда я вам сказал и со всеми положенными знаками
внимания.
   - Да ведь Голубок  отведет  меня  в  тюрьму!  -  вскричал  несчастный
Карманьоль.
   - Несомненно. Ну и что? - бросил г-н Жакаль, скрестив руки  и  строго
посмотрев пленнику в глаза.
   - Ах, простите, - извинился провансец, поняв значение этого  взгляда.
- Я думал, вы шутите.
   Он повернулся к Голубку как человек, уверенный в том, что очень скоро
улизнет с каторги, и сказал:
   - Ведите меня!
   - Этот Карманьоль слишком игрив для своего положения,  -  пробормотал
г-н Жакаль, презрительно наблюдая за тем, как уходит марселец.
   В третий раз нажав на кнопку звонка на камине, он снова сел в кресло.
   Вошел секретарь и доложил  о  Мотыльке  и  Костыле,  ожидавших  своей
очереди.
   - Кто из них проявляет больше нетерпения? - спросил г-н Жакаль.
   - Им обоим не терпится сюда войти, - отвечал секретарь.
   - Тогда введите обоих.
   Секретарь вышел  и  спустя  несколько  мгновений  вернулся  вместе  с
Мотыльком и Костылем.
   Костыль был великаном, Мотылек - карликом.
   Мотылек отличался тщедушием и  неопытностью;  а  коренастого  Костыля
украшали огромные усы.
   Разницу между ними подчеркивало то, что Костыль был меланхоличен, как
Овсюг, а Мотылек - так же жизнерадостен, как Карманьоль.
   Поспешим сказать, что Костыль был эльзасец,  а  Мотылек  -  родом  из
Жиронды.
   Первый поклонился г-ну Жакалю, согнувшись  пополам,  второй,  скорее,
проделал акробатический трюк.
   Господин Жакаль едва заметно улыбнулся, взглянув на этот дуб  и  этот
кустик.
   - Костыль, - заговорил он, - и вы, Мотылек, отвечайте:
   что вы делали в памятную ночь с девятнадцатого  на  двадцатое  ноября
прошлого года?
   - Я, - отвечал Костыль, - перетащил с улицы Сен-Дени столько повозок,
камней, балок, что меня даже похвалили.
   - Хорошо, - промолвил г-н Жакаль. - А вы, Мотылек?
   - Я, - с вызовом сказал Мотылек, - перебил, как вы и приказали,  ваше
превосходительство, почти все окна на этой улице -  Дальше,  Костыль?  -
продолжал г-н Жакаль.
   - Дальше я с помощью нескольких верных друзей построил все  баррикады
в квартале Рынка.
   - А вы, Мотылек?
   - Я, - отвечал тот, к кому он  обращался,  -  хлопал  перед  носом  у
проходивших мимо буржуа  петардами,  которыми  меня  снабдили  вы,  ваше
превосходительство.
   - И все? - удивился г-н Жакаль.
   - Я крикнул: "Долой кабинет министров!" - сказал Костыль.
   - А я: "Долой иезуитов!" - прибавил Мотылек.
   - Что же потом?
   - Мы преспокойно ушли, - сказал Костыль и посмотрел на своего друга.
   - Как мирные буржуа, - подтвердил Мотылек.
   - Итак, - подхватил г-н Жакаль, обращаясь к  обоим  разом,  -  вы  не
помните, что совершили нечто выходящее  за  рамки  полученного  от  меня
приказа?
   - Абсолютно ничего, - возразил великан.
   - Ничего абсолютно, - повторил карлик, - посмотрев, в  свою  очередь,
на товарища.
   - Ладно, я освежу вашу память, - проговорил г-н Жакаль и придвинул  к
себе толстую папку.
   Он вынул из нее двойной листок бумаги и положил его  перед  собой  на
стол, торопливо пробежав глазами.
   - Из этого доклада, вложенного в ваше личное дело, следует,  что  вы,
во-первых, в ночь с девятнадцатого на двадцатое ноября под  видом  того,
что помогаете женщине, которой стало плохо, обчистили лавочку ювелира  с
улицы Сен-Дени.
   - Ох! - ужаснулся Костыль.
   - Ох! - возмутился Мотылек.
   - Во-вторых, - продолжал  г-н  Жакаль,  -  в  ночь  с  двадцатого  на
двадцать первое ноября вы оба при  помощи  отмычек,  а  также  Барбетты,
сожительницы господина Овсюга, вашего собрата, проникли к меняле  с  той
же улицы и украли  сардинских  луидоров,  баварских  флоринов,  прусских
талеров, как  и  английских  гиней,  испанских  дублонов  и  французских
банковских билетов на сумму в шестьдесят три тысячи семьсот один франк и
десять сантимов, не учитывая курса.
   - Это оговор, - заметил Костыль.
   - Наглая ложь! - прибавил Мотылек.
   - В-третьих, - продолжал г-н Жакаль,  словно  не  замечая  возмущения
пленников, - в ночь с двадцать первого  на  двадцать  второе  ноября  вы
вместе со своим другом Жибасье  совершили  вооруженное  нападение  между
Немуром и  Шато-Ландоном  на  почтовую  карету,  в  которой  ехали  один
англичанин и его леди.
   Приставив пистолет к горлу форейтора и вестового, вы ограбили карету,
а в ней было двадцать семь тысяч франков! И уж только так,  для  памяти,
скажу о цепочке и часах англичанина, а также  о  кольцах  и  безделушках
англичанки.
   - Это беззаконие! - вскричал эльзасец.
   - Как есть беззаконие! - поддержал уроженец Бордо.
   - Наконец, в-четвертых, - уверенно  продолжал  г-н  Жакаль,  -  чтобы
больше не останавливаться на разнообразных ваших  проказах  с  той  ночи
вплоть до тридцать первого декабря, вы, верно, для того, чтобы на  славу
отпраздновать начало  года  первого  января  тысяча  восемьсот  двадцать
восьмого года погасили все  фонари  в  коммуне  Монмартра  и  обчистили,
пользуясь темнотой, всех подгулявших прохожих, забрав у кого кошелек,  у
кого часы. Число жалоб достигло тридцати девяти.
   - О! - вздохнул великан.
   - О! - простонал карлик.
   - По этим соображениям, - продолжал г-н Жакаль официальным  тоном,  -
учитывая, что, несмотря на ваши возражения, опровержения,  возмущения  и
другие кривляния, для меня ясно,  что  вы  грубо  пренебрегли  доверием,
которое  я  вам  оказал,  и  вели  себя  не  как  серьезные  и   честные
полицейские, а как обыкновенные воры, вам предлагается срочно  пройти  в
соседний кабинет, где знакомый вам человек по имени Голубок арестует вас
и проводит в надежное  место,  где  вы  будете  дожидаться,  пока  я  не
придумаю, как положить конец вашей распущенности.
   Господин Жакаль выговорил все это с хладнокровнейшим видом и позвонил
Голубку; тот появился в третий раз  и  огорчился  при  виде  опечаленных
Костыля и Мотылька.
   Но как солдат, свято исполняющий приказ, он сейчас же  подавил  вздох
и, повинуясь властному жесту г-на Жакаля, взял великана под  одну  руку,
карлика - под другую и потащил к Карманьолю и Овсюгу.
   Произошла небольшая заминка.
   Арест четырех полицейских  не  взволновал  и  не  заинтересовал  г-на
Жакаля. Конечно, сообразительный Карманьоль был  ему  симпатичен  и  его
потеря стоила сожаления. Но он  досконально  знал  марсельца:  ему  было
известно, что так или иначе  (провансец  был  из  тех  каторжников,  что
доживают до восьмидесяти лет), рано или поздно, но он выпутается.
   Что касается остальных, они не были даже винтиками в административной
машине г-на Жакаля. Они скорее наблюдали за  ее  работой,  чем  помогали
работать. Овсюг был лицемер, Костыль - хвастун. Мотылек с его  легкостью
чешуекрылого был лишь бледной и плохой копией Карманьоля.
   Нетрудно себе представить, что дальнейшая судьба этих  персонажей  не
очень интересовала философа Жакаля.
   Чего, в самом деле, стоили эти низшие существа рядом с неоспоримыми и
даже неоспариваемыми преимуществами Жибасье?
   Жибасье!  Агент-феникс,  гага  avis  <Редкая  птица  (латин   )>!   -
олицетворение шпика! - человек непредсказуемый, неутомимый, способный  к
перевоплощениям не хуже индийского божка!
   Вот о чем размышлял начальник тайной полиции,  выпроводив  Костыля  и
Мотылька и ожидая Жибасье.
   - Ну, надо так надо! - пробормотал он.
   Позвонив секретарю, он опять сел в кресло и закрыл лицо руками.
   Секретарь ввел Жибасье.
   В этот день Жибасье выглядел франтом: шелковые чулки на ногах,  белые
перчатки  украшали  руки.  На  порозовевшей  физиономии  радостно  сияли
обыкновенно тусклые глаза.
   Господин Жакаль поднял голову и  поразился  пышности  его  костюма  и
необычному выражению лица.
   - У вас нынче свадьба или похороны? - спросил он.
   - Свадьба, дорогой господин Жакаль! - отозвался Жибасье.
   - Ваша собственная, может быть?
   - Не совсем, дорогой господин Жакаль. Вы же знаете мою теорию  брака.
Впрочем, это почти так, - самодовольно прибавил  он.  -  Невеста  -  моя
старая подружка.
   Господин Жакаль набил нос табаком, будто сдерживаясь от замечаний,  с
которыми собирался обратиться к Жибасье по поводу его женской теории.
   - Имею ли я удовольствие знать мужа? - помолчав немного, спросил он.
   - Вы его знаете, по крайней мере понаслышке, - отвечал  каторжник.  -
Это мой тулонский приятель, с которым мы так ловко  сбежали  с  каторги:
ангел Габриэль.
   - Помню, - покачал головой г-н Жакаль,  -  вы  мне  рассказывали  эту
историю на дне Говорящего колодца, где я имел  честь  вас  исповедовать.
Замечу, между прочим, что это мне стоило насморка, от которого я до  сих
пор еще не отделался.
   Будто желая придать своим словам больше веса, г-н Жакаль закашлялся.
   - Хороший кашель, - заметил Жибасье, - не  сухой,  -  прибавил  он  в
утешение. - Один из моих предков умер в сто семь лет, сбегая  с  шестого
этажа вот с таким же точно кашлем.
   - Кстати о побеге, - ухватился за его слова г-н Жакаль. - Вы  никогда
мне подробно не рассказывали о своем; я знаю в общих чертах, что  вам  с
Габриэлем помог санитар, но чтобы его подкупить, необходимы деньги.  Где
вы их взяли? Ведь не от великой же усталости у вас завелись денежки?
   Жибасье из розового превратился в пунцового.
   - Вы краснеете, - с удивлением отметил г-н Жакаль.
   - Простите, господин Жакаль, - сказал каторжник, -  но  это  одно  из
самых неприятных воспоминаний моей жизни, а потому я не могу  удержаться
и краснею.
   - Неприятное воспоминание о каторге? - спросил г-н Жакаль.
   - Нет, - отвечал Жибасье, нахмурившись. - Я вспомнил о своем побеге и
таинственной даме, которая мне помогла.
   - Фу! - произнес г-н Жакаль, бросив на Жибасье презрительный  взгляд.
- Это может навсегда отбить охоту к любовным историям.
   - Именно эта таинственная дама,  -  продолжал  каторжник,  словно  не
замечая презрительного выражения своего патрона, - и вышла сегодня замуж
за ангела Габриэля.
   - А ведь вы меня уверяли,  Жибасье,  -  строго  проговорил  начальник
полиции, - что этот каторжник за границей.
   - Это верно, - с  некоторой  грустью  отвечал  Жибасье.  -  Он  ездил
просить согласия своих родных, а также получил бумаги.
   - Вас, кажется, арестовали вместе?
   - Да, дорогой господин Жакаль.
   - Как фальшивомонетчиков?
   - Будьте снисходительны, благородный патрон. Деньги подделывал  ангел
Габриэль, я же невежествен по части металлургии.
   - Будьте и вы снисходительны, дорогой господин Жибасье:
   я путаю поддельные деньги с подделанной подписью.
   - Это совсем разные вещи, - серьезно заметил Жибасье.
   -  Если   память   мне   не   изменяет,   однажды   пришло   от   его
превосходительства министра юстиции личное дело, адресованное  господину
начальнику Тулонской каторги. В этом деле имелись все документы за всеми
официальными подписями, необходимые для освобождения одного  каторжника.
Эти документы исходили от вас, не так ли?
   - Это было сделано для освобождения ангела Габриэля, дорогой господин
Жакаль. Это один из  самых  филантропических  поступков  моей  непутевой
жизни, и я бы скромно промолчал, если бы вы  не  заставили  меня  в  не