ут вашей добротой,  -  пролепетал
епископ. - Но я и не думал, что  способен  выразить  столь  честолюбивое
желание.  Я  сожалею,  что  разделяющий  нас  грех  не   позволяет   мне
поблагодарить вас так, как бы мне хотелось; ведь такой грешник, как...
   Граф Рапт его остановил.
   - Погодите, монсеньор, - молвил он, с трудом сдерживая смех, - я  вам
обещал  тайну,  а  напомнил  о  сущей  безделице.   Вы   желаете   стать
архиепископом, я пишу к его  святейшеству,  мы  ожидаем  ответа.  Ничего
необычного в этом нет. Но  вот  вам  тайна,  и  я  всецело  и  полностью
полагаюсь на вас, ваше преосвященство, открывая ее вам, потому  что  это
государственная тайна.
   - Что вы хотите мне сообщить? - воскликнул епископ, возможно  проявив
при этом излишнюю суетливость, так как дипломат усмехнулся.
   - Пока маркиза де Латурнель находится при вас, -  продолжал  граф,  -
врач монсеньора де Келена находится при мне.
   Епископ широко раскрыл глаза, словно хотел воочию убедиться: тот, кто
сообщал ему о визите личного доктора архиепископа, был добрым вестником.
   Граф Рапт сделал вид, что не замечает, с каким напряженным  вниманием
монсеньор Колетти следит за его словами, и продолжал:
   - Врач монсеньора, обычно очень жизнерадостный, как и его собратья, у
которых хватает  разума  весело  принимать  то,  чему  они  не  в  силах
помешать, показался мне  не  на  шутку  огорченным,  и  я  был  вынужден
спросить, что послужило причиной его скорби.
   -  Что  же  было  с  доктором?   -   спросил   епископ,   притворяясь
взволнованным. - Я не имею чести быть его другом, но знаю его достаточно
близко, чтобы проявлять к нему интерес, не говоря уж о  том,  что  он  -
достойный  уважения  католик,  так  как   ему   покровительствуют   наши
преподобные отцы Монружа!
   - Причину его печали понять несложно, - ответил  г-н  Рапт,  -  и  вы
поймете ее лучше, чем кто бы то ни было, ваше  преосвященство,  когда  я
вам скажу, что наш прелат болен.
   - Монсеньор болен? - вскричал аббат с ужасом,  прекрасно  разыгранным
перед любым другим человеком, но только не перед актером по  имени  граф
Рапт.
   - Да, - ответил тот.
   - Опасно? - пристально глядя на собеседника, продолжал епископ.
   В этом взгляде были  целая  речь  и  немой  вопрос,  выразительный  и
настойчивый. Этот взгляд означал: "Я вас  понимаю,  вы  мне  предлагаете
место архиепископа  Парижского  в  обмен  на  молчание.  Мы  друг  друга
понимаем. Но не обманывайте меня, не пытайтесь меня провести,  или  горе
вам!
   Можете быть уверены: я все силы приложу к тому, чтобы вас свалить".
   Вот что означал этот взгляд, а может, и нечто большее.
   Граф Рапт правильно его понял и ответил утвердительно.
   Епископ продолжал:
   - Вы полагаете, болезнь довольно опасна и мы  будем  иметь  несчастье
потерять этого святого человека?
   Слово "несчастье" означало "надежду".
   - Доктор был обеспокоен, - взволнованно проговорил г-н Рапт.
   - Очень обеспокоен? - в том же тоне переспросил монсеньор Колетти.
   - Да, очень!
   - У медицины много возможностей, и можно надеяться, что  этот  святой
человек поправится.
   - Святой человек - удачное словцо, монсеньор.
   - Незаменимый человек!
   - Или, во всяком случае, заменить его было бы непросто.
   - Кто мог бы его заменить? - со скорбным видом спросил епископ.
   - Тот, кто, заручившись доверием его величества, был бы, кроме  того,
представлен королю как достойный преемник прелата, - сказал граф.
   - И такой человек существует? - скромно проговорил епископ.
   - Да, существует, - подтвердил будущий депутат.
   - И вы его знаете, ваше сиятельство?
   - Да, знаю, - подтвердил г-н Рапт.
   С этими словами  дипломат  многозначительно  посмотрел  на  епископа.
Монсеньор Колетти понял, что выбор зависит от него самого,  и,  смиренно
опустив голову, сказал:
   - Я его не знаю.
   - В таком случае, ваше преосвященство, позвольте вам его представить,
- продолжал г-н Рапт.
   Епископ вздрогнул.
   - Это же вы, монсеньор!
   - Я?! - вскричал епископ. - Я, недостойный? Я? Я?
   Он повторял это "я", притворяясь удивленным.
   - Вы, ваше преосвященство, - сказал граф. - Ваше  назначение  зависит
от меня, как зависит оно от того, стану ли я министром.
   Епископ едва не лишился чувств от удовольствия.
   - Как?! - пролепетал он.
   Будущий депутат не дал ему продолжать.
   - Вы меня поняли, ваше преосвященство, - молвил он. - Я вам предлагаю
архиепископство в обмен на ваше молчание.
   Я думаю, наши тайны стоят одна другой.
   - Значит, - сказал епископ, озираясь, - вы торжественно обещаете, что
при случае сочтете меня достойным места архиепископа Парижского?
   - Да, - сказал г-н Рапт.
   - И если подходящий случай представится, вы не откажетесь  от  своего
слова?
   - Мы же оба знаем цену клятвам! - с улыбкой заметил граф.
   - Конечно, конечно! - кивнул епископ. - Порядочные люди всегда сумеют
договориться... Итак, - прибавил он, - если я  попрошу,  вы  подтвердите
это обещание?
   - Разумеется, ваше преосвященство.
   - Даже письменно? - с сомнением спросил епископ.
   - Даже письменно! - повторил граф.
   - Ну что ж!.. - обронил епископ, поворачиваясь к  столу,  на  котором
были приготовлены бумага,  перо,  чернила  и,  как  принято  говорить  в
театре, все, что было нужно для письма.
   Это "ну что  ж"  было  настолько  выразительно,  что  граф  Рапт,  не
дожидаясь объяснений,  подошел  к  столу  и  письменно  подтвердил  свое
обещание.
   Граф протянул ему  бумагу.  Епископ  ее  принял,  прочел,  пересыпал,
сложил и убрал в ящик. Он посмотрел на графа  Рапта  с  улыбкой,  секрет
которой ему передали его  предок  Мефистофель  или  его  собрат  епископ
Отенский.
   - Ваше сиятельство! - молвил он. - С этой  минуты  у  вас  нет  более
преданного друга, чем я.
   - Монсеньор! - отозвался граф  Рапт.  -  Да  покарает  меня  Господь,
Который нас слышит, если я когда-нибудь сомневался в вашей дружбе.
   Два приличных человека крепко пожали друг другу руки и расстались.

XXXVII

О простоте и воздержанности г-на Ранта

   Министры похожи на старых актеров: не умеют вовремя  уйти  со  сцены.
Разумеется, выборы в палату пэров должны были бы  предупредить  г-на  де
Виллеля о  нависшей  над  королем  угрозе.  Вот  уже  четыре  года,  как
наследственная палата встречала предложения правительства в штыки. То ли
г-н де Виллель был наделен непомерной гордыней, то ли узко мыслил, но он
не замечал этой постоянной оппозиции, а если и соблаговолил заметить, то
не только не ушел со  своего  поста,  но  решил,  что  назначение  новых
восьмидесяти пэров - надежное средство вернуть себе расположение верхней
палаты.
   Однако большинство (если допустить,  что  он  добился  его  в  палате
пэров) не обеспечивало ему большинства  в  палате  депутатов.  Оппозиция
добивалась  быстрых  успехов   в   выборной   палате.   Преимущество   в
десять-двенадцать голосов ей удалось развить до  пятидесяти.  В  течение
года по стране прошло шесть  перевыборов:  в  Руане,  Орлеане,  Байонне,
Мамере, Мо и Сенте, и повсюду кандидаты оппозиции  получили  подавляющее
большинство. В Руане кандидат от правительства смог  получить  всего  37
голосов из 967 участвовавших в выборах.
   Невозможно было ошибиться в агрессивном характере таких выборов,  так
как среди новоизбранных фигурировали Лафайет и Лаффит.
   На этом все прошлые, настоящие и  будущие  правительства  погорели  и
погорят!  Когда  правительство  неспособно  возглавить  оппозицию,   оно
неизбежно окажется у нее в хвосте. Глупо  пытаться  обуздать  стихию.  И
аппетиты не удовлетворить, если пытаться отвлечь внимание.  А  "голод  -
плохой советчик", как гласит пословица.
   Вы увидите, как с этой минуты утлый  челн  монархии,  поддерживаемый,
насколько  возможно,  иностранными  дипломатами  во  Франции,  а   также
собственным министерством иностранных дел, качнулся, поднялся было, стал
лавировать - это продолжалось тридцать один месяц -  меж  многочисленных
рифов и канул окончательно без надежды вернуться вновь.
   Однако г-н Рапт, возвращаясь от  монсеньора  Колетти,  был  далек  от
подобных размышлений. Он жаждал сменить г-на  де  Виллеля  и  действовал
так, как поступил бы на его месте сам  Виллель:  он  работал  только  на
себя, ради собственной выгоды Он хотел  прежде  всего  стать  депутатом,
потом министром и ради  этого  не  собирался  отступать  ни  перед  чем.
Правда,  он  с  таким  презрением  относился  к  препятствиям,   которые
встречал, что не было  большой  его  заслуги  в  попытке  их  преодолеть
Вернувшись в свой особняк, он поднялся по небольшой служебной лестнице в
кабинет.
   Госпожа де Латурнель только что  вышла,  и  граф  застал  в  кабинете
одного Бордье.
   - Вы вернулись вовремя, ваше сиятельство, - сказал секретарь, -  я  с
нетерпением вас ожидаю.
   - Что случилось, Бордье? - спросил депутат, бросив шляпу  на  стол  и
опустившись в кресло.
   - Мы еще не закончили с избирателями.
   - Как?!
   - Я освободил вас от всех посетителей, но одного выпроводить не смог.
   - Он известен?
   - Как все буржуа. У него около ста голосов.
   - Как его зовут?
   - Бревер.
   - Чем занимается этот Бревер?
   - Он пивовар.
   - Так вот почему в квартале его прозвали Кромвелем?
   - Да, ваше сиятельство.
   - Фу! - с отвращением бросил г-н Рапт. - И чего хочет  этот  торговец
пивом?
   - Я знаю только, чего он не хочет: уходить.
   - Да чего он просит?
   - Встречи с вами! Уверяет, что не уберется, даже  если  ему  придется
ждать всю ночь.
   - Говорите, у него в кармане сто голосов?
   - Не меньше ста, ваше сиятельство.
   - Значит, его непременно придется принять?
   - Думаю, вам этого не избежать, ваше сиятельство.
   - Мы его примем, - с видом мученика произнес будущий  депутат.  -  Но
сначала вызовите Батиста: я с самого  утра  ничего  не  ел  и  умираю  с
голоду.
   Секретарь позвонил, вошел Батист.
   - Принесите мне бульону с пирожком, - приказал граф Рапт. - По дороге
на кухню зайдите в приемную и пригласите господина, который там ожидает.
   Он обернулся к секретарю:
   - У вас есть точные сведения об этом человеке?
   - Более или менее точные, - ответил секретарь и, заглянув  в  листок,
прочел:
   "Бревер, пивовар, человек открытый, искренний, друг фармацевта  Рено,
из крестьян, скопил состояние за тридцать пять лет  упорного  труда,  не
любит  лесть,  излишнюю   любезность,   доверчив   со   своими   людьми,
подозрителен со  всеми  остальными,  пользуется  уважением  в  квартале.
Словом, сто голосов".
   - Хорошо! - проговорил граф Рапт. - Он много времени не займет. Мы  с
ним быстро договоримся.
   Лакей доложил:
   - Господин Бревер!
   Человек лет пятидесяти с небольшим, рослый, с открытым лицом вошел  в
кабинет.
   - Сударь! - с поклоном начал новоприбывший. - Простите,  что,  будучи
вам незнаком, я с такой настойчивостью добивался у вас приема.
   - Господин Бревер! - отвечал депутат, внимательно вглядываясь в  лицо
посетителя, словно по линиям его лица определял, как себя с ним держать.
- Я не могу сказать, что вы мне  незнакомы,  ведь  я  знаю  имена  своих
врагов - а вы из их числа, - как и своих друзей.
   - Я действительно далек от того, чтобы  испытывать  к  вам  дружеские
чувства, но и вашим недругом себя  не  считаю.  Я  категорически  против
вашей кандидатуры, и, вероятно, так будет всегда, не из-за вас лично,  а
из-за системы - губительной, на мой взгляд, -  за  которую  вы  ратуете.
Если не считать этой вражды партий, сугубо политической, я отдаю должное
вашему огромному таланту, сударь.
   - Вы мне льстите, - с притворным смущением отозвался г-н Рапт.
   - Я никогда никому не льщу, сударь, - сердито возразил пивовар, - как
не люблю, чтобы льстили мне. Однако пора, я думаю, сообщить вам  о  цели
моего визита.
   - Прошу вас, господин Бревер.
   - Сударь! Вчера я, к своему изумлению, прочел в своей газете  -  ведь
"Конститюсьонель" не  совсем  правительственная  газета  -  предвыборный
циркуляр, с позволения сказать, кредо, подписанное вашим именем.  Это  в
самом деле писали вы?
   - А вы в этом сомневаетесь, сударь? - вскричал граф Рапт.
   - Я буду в этом сомневаться  до  тех  пор,  сударь,  пока  не  услышу
подтверждения из ваших уст, - холодно вымолвил избиратель.
   - Да, сударь, подтверждаю это вам, - сказал граф.
   -  Мне  это  кредо  показалось  патриотичным  и  отвечающим   чаяниям
либеральной партии, которую я представляю; оно соответствует убеждениям,
ради которых я жил и умру; я был глубоко тронут, а  мнение,  которое  до
того сложилось у меня о вас, было поколеблено!
   - Сударь!.. - скромничая, прервал его будущий депутат.
   - Да, сударь, - продолжал настаивать избиратель, - я многое  бы  дал,
чтобы после прочтения этих строк пожать руку того, кто их написал.
   - Сударь! - снова перебил г-н  Рапт,  скромно  опуская  глаза.  -  Вы
по-настоящему тронули  меня!  Симпатия  такого  человека,  как  вы,  мне
дороже, чем общественное признание.
   - Однако я не решился бы  на  этот  поступок,  -  продолжал  пивовар,
ничуть не смутившись неприкрытой лестью графа, - итак, я не пришел бы  к
вам, если бы  мой  старый  друг  Рено,  бывший  аптекарь  из  предместья
Сен-Жак, не зашел ко мне после встречи с вами.
   - Ваш друг Рено - настоящий гражданин! - с воодушевлением  воскликнул
граф.
   - Да, он истинный гражданин, - подтвердил г-н Бревер. - Один из  тех,
что совершают революцию, но не извлекают из этого  личной  выгоды.  Ваше
доброе отношение к моему старому другу и подтолкнуло меня к тому,  чтобы
нанести вам этот визит.
   Словом, я к вам пришел с одной целью: убедиться, что я могу  со  всем
доверием отдать за вас свой голос и уговорить друзей  последовать  моему
примеру.
   - Выслушайте меня,  господин  Бревер,  -  сказал  кандидат,  внезапно
сменив тон; он понял, что избрал неверный путь и что в разговоре с г-ном
Бревером нужно  скорее  держать  себя  суровым  воином,  а  не  любезным
придворным. - Я буду с вами откровенен!
   Любой другой на месте г-на Бревера, услышав  подобные  слова  из  уст
графа, заподозрил бы неладное и стал бы держаться настороже. Однако  г-н
Бревер, да простят нам эту фразу, принадлежащую,  кажется,  Ла  Палиссу,
был слишком прост, чтобы быть подозрительным. Именно те, кто более всего
не доверяют правительствам, легче всего и попадаются на удочку тех,  кто
эти правительства представляет. Итак, пивовар стал слушать во все уши.
   - Я не проситель, - продолжал граф. - Я не ищу ничьих  голосов  и  не
стану умолять вас проголосовать за меня, как, возможно,  сделал  бы  мой
противник, мнящий себя большим либералом, чем я. Нет, нет, я обращаюсь к
общественному сознанию и ищу его признания. Я хочу, чтобы  все  отдавшие
мне  свой  голос  знали  меня  досконально.  Человек,   который   должен
представлять своих сограждан, обязан быть вне подозрений.
   Доверие должно быть взаимным  между  избирателями  и  избираемыми.  Я
принимаю мандат только с этим условием. И я  признаю  за  вами  право  в
следующую  нашу  встречу  спросить  у  меня  отчет  о  том,  как  я  вас
представлял. Вы даже, может быть, сочтете, что я позволил себе некоторую
вольность, однако меня к тому вынуждает искренность.
   - Я нисколько на вас за это не сержусь, сударь, - возразил пивовар, -
я от этого далек. Продолжайте, прошу вас.
   В эту минуту  вошел  Батист  с  подносом,  на  котором  стояли  чашка
бульона, пирожок, бокал и бутылка бордо. Лакей поставил все это на стол.
   -  Садитесь,  дорогой  господин   Бревер!   -   пригласил   кандидат,
направляясь к столу.
   - Не обращайте на меня внимания, прошу вас, - отвечал избиратель.
   - Вы позволите мне пообедать? - спросил граф и сел.
   - Ешьте, умоляю вас, сударь.
   - Простите за то, как я вас принимаю, дорогой господин Бревер.  Но  я
привык действовать  без  церемоний  и  испытываю  настоящий  ужас  перед
этикетом. Я обедаю когда могу, просто, без затей. Себя не переделаешь: у
меня вкусы простые. Мой дед был пахарем, и я этим горжусь.
   - Мой - тоже, - просто ответил пивовар. - Я  пятнадцать  лет  помогал
ему на ферме.
   - Это лишний повод для симпатии, дорогой господин Бревер,  и  я  этим
горд! Ведь благодаря этому два человека лучше могут понять  друг  друга,
если с ранних  лет  они  познали  нищету,  бедность.  Мой  обед  слишком
скромен, чтобы я предлагал вам его разделить. Однако, если вы  пожелаете
принять...
   - Тысячу раз вам благодарен, - смущенно перебил  его  пивовар.  -  Но
неужели это весь ваш обед? - прибавил он удивленно и  даже  с  некоторым
испугом.
   - Совершенно точно, дорогой господин Бревер!  Да  разве  у  нас  есть
время  на  еду?  Разве  люди,  которые  по-настоящему  любят  отечество,
заботятся материальными интересами?
   И потом, повторяю, я ненавижу роскошный обед по многим  причинам,  но
одну из них, я уверен, вы оцените: у меня сердце кровью  обливается  при
мысли, что за один обед,  без  всякой  нужды,  без  смысла,  из  чистого
хвастовства, из предрассудка, тратится сумма, на которую можно  было  бы
накормить двадцать семейств.
   - Вы правы, сударь! - перебил его взволнованный избиратель.
   - Я прошел школу лишений, сударь, - продолжал кандидат. - Я прибыл  в
Париж в сабо, но ничуть этого не стыжусь!
   Я знаю, как относиться к страданиям трудящихся классов! Ах,  если  бы
все, как я, знали цену деньгам, они  не  раз  подумали  бы,  прежде  чем
облагать и без того тяжелыми налогами несчастных налогоплательщиков.
   - Совершенно верно, сударь! Именно об этом я и  хотел  сказать...  Мы
друг друга понимаем: враждебность, с которой я отношусь к правительству,
объясняется прежде всего чрезмерными, безумными  расходами  прислужников
монархии.
   - Что вы хотите этим сказать?
   - В предпоследнюю сессию, сударь, вы были, уж позвольте  мне  сказать
это теперь, когда  мы  понимаем  друг  друга,  одним  из  самых  горячих
инициаторов  новых  налогов,  которыми  угрожали  населению.  Вся   ваша
система, а я внимательно ее изучил, была направлена на увеличение, а  не
на уменьшение бюджета. Вы видите спасение отечества в расширении  штатов
и  обогащении  чиновников,  как  было  при  правительстве   во   времена
императора. Словом, вы  пытались  привязать  к  себе  как  можно  больше
отдельных людей на основе личной выгоды, тогда как  следовало  завоевать
доверие всех на основе всеобщей любви.
   - Выслушайте  меня,  дорогой  господин  Бревер,  ведь  вы  не  только
порядочный, но и умный человек. Я буду  с  вами  еще  откровеннее,  если
только это возможно.
   Другой человек на месте г-на Бревера насторожился бы еще  больше,  но
пивовар, напротив, становился все доверчивее.
   - Я защищал эту  систему  почти  два  года  назад,  дорогой  господин
Бревер. И я готов искренне признать свои  ошибки.  Но  это  единственное
заблуждение за всю мою жизнь. Чего же вы хотите! Тогда я только  начинал
политическую карьеру. Я был только солдатом,  понятия  не  имеющим,  что
такое гражданские дела. До тех пор я жил в военных лагерях, за границей,
на полях сражений. И к  тому  же  я  имел  дело  с  гибнущей  монархией,
навязывавшей нам свою деспотическую волю. Что вам сказать?
   Меня подхватило течение, и я отдался на волю волн! Я  уступил  скорее
из необходимости, чем по убеждению. Я знал, что система дурна, плачевна.
Но   чтобы   сломать   прежнюю   систему,   необходимо   создать   новое
правительство.
   - Это верно! - с убеждением произнес пивовар.
   - К чему пытаться подновить старое судно? - оживленно  продолжал  г-н
Рапт. - Пусть оно плывет себе,  пусть  потонет,  мы  же  построим  новый
корабль. Это я и делаю втайне от всех!
   Я  наблюдаю  за  тем,  как  старая,  прогнившая  монархия  тонет,   и
возвращаюсь к свободе, как блудный сын, испытывая,  разумеется,  стыд  и
раскаяние, но закаленный в борьбе, полный силы и отваги.
   - Как хорошо, сударь! - вскричал взволнованный до слез избиратель.