от окидывал потребовавшую
стольких его трудов баррикаду.
   - Жан!  -  проговорил  Сальватор,  когда  они  отошли  на  порядочное
расстояние. - Я тебе когда-нибудь давал плохие советы?
   - Нет, господин Сальватор! Однако...
   - Ты мне доверяешь?
   - Еще бы, господин Сальватор, но...
   - Ты полагаешь, я могу подать тебе дурной совет?
   - Да нет, что вы, господин Сальватор! Просто...
   - Тогда немедленно ступай домой.
   - Это невозможно, господин Сальватор.
   - Почему?
   - Мы решились!..
   - Решились на что?
   - Покончить с иезуитами и попами!
   - Ты пьян, Жан?
   - Богом клянусь, господин Сальватор, за целый день я капли в  рот  не
брал!
   - Значит, вот почему ты бредишь?
   - Если бы я посмел, - сказал Жан Бычье Сердце, - я признался  бы  вам
кое в чем, господин Сальватор.
   - Слушаю тебя!
   - Меня мучает жажда!
   - Тем лучше!
   - Как это - лучше?! Почему вы это говорите?
   - Идем-ка со мной!
   Сальватор взял плотника за плечо и подтолкнул ко входу в кабачок. Там
он усадил его на стул и сам сел напротив.
   Он спросил бутылку  вина,  и  плотник  осушил  ее  в  мгновение  ока.
Сальватор  следил  за  ним  с  неподдельным  интересом,   как   любитель
естественной истории.
   - Послушай, Жан, -  продолжал  комиссионер,  -  ты  добрый,  славный,
честный парень, что доказал мне не раз. Поверь мне: лучше тебе  оставить
на время в покое иезуитов и попов.
   -  Господин  Сальватор!  Ведь  мы  совершаем  революцию!  -  возразил
плотник.
   - Эволюцию! Ты,  несчастный,  хотел  сказать  "эволюцию"!  -  заметил
Сальватор. - Да, ты можешь наделать много шуму, но, поверь  мне,  ничего
хорошего из этого не выйдет. Кто тебя привел сюда в такое  время,  когда
ты должен был бы спать?
   Говори откровенно!
   - Фифина! Сам-то я сюда не собирался, - признался Жан Бычье Сердце.
   - Что она тебе сказала?
   - "Пойдем поглядим на иллюминацию!"
   - И все? - настаивал Сальватор.
   - Она прибавила: "Возможно, там будет шум, мы славно повеселимся!"
   - Ну да! И ты,  мирный  человек,  относительно  богатый,  потому  что
генерал Лебастар де Премон назначил тебе тысячу двести ливров ренты, ты,
любитель полежать  после  трудового  дня,  вдруг  решил  поразвлечься  и
пошуметь, вместо того чтобы слушать шум из окна собственного  дома!..  А
как Фифина узнала о том, что здесь произойдет?
   - Она  встретила  господина,  который  ей  сказал:  "Нынче  на  улице
Сен-Дени будет жарко, приводи своего мужа!"
   - Кто этот господин?
   - Она его не знает.
   - Зато я знаю!
   - Вы?! Стало быть, вы его видели?
   - Мне ни к чему видеть полицейского, я его нюхом чую!
   - Вы думаете, это был шпик? - вскричал Жан  Бычье  Сердце  и  сердито
нахмурил брови, будто хотел сказать: "Жаль, я раньше этого не знал, уж я
бы пробил ему башку!"
   - Существует в правосудии такое правило, дорогой  Жан  Бычье  Сердце;
оно гласит: Non bis in idem.
   - Что это значит?
   - Дважды одного человека не наказывают.
   - А я его уже наказал? - удивился Жан Бычье Сердце.
   - Да, друг мой: вы едва его не задушили  однажды  ночью  на  бульваре
Инвалидов, только и всего.
   - Неужели вы думаете, что это Жибасье? - вскричал плотник.
   - Более чем вероятно, мой бедный друг.
   - Тот самый, про которого в квартале говорят, что  он  строит  Фифине
глазки? О, пусть только попадется!
   И Жан Бычье Сердце погрозил небу,  где  Жибасье,  конечно,  не  было,
кулаком с голову ребенка.
   - Речь сейчас не о нем, а о тебе, - сказал Сальватор. - Раз  ты  имел
глупость сюда явиться, тебе хотя бы должно хватить ума  убраться  отсюда
подобру-поздорову, а если останешься еще хоть на  полчаса,  тебя  забьют
как собаку.
   - Ну, уж я дорого продам свою жизнь! - взвыл плотник.
   - Лучше отдать ее за правое дело! - убежденно проговорил Сальватор.
   - А разве сегодня вечером мы воюем не за правое дело? - удивился  Жан
Бычье Сердце.
   - Сегодня это дело полиции, а ты, сам того не подозревая,  воюешь  за
правительство.
   - Фу! - бросил Жан Бычье Сердце.
   Немного подумав, он прибавил:
   - А ведь я тут с друзьями!
   - С какими друзьями? -  спросил  Сальватор,  узнавший  в  толпе  лишь
силача-плотника.
   - Да как же! Здесь и Кирпич, и Туссен-Бунтовщик, и папаша Фрикасе,  и
другие.
   Шут Фафиу, к  которому  плотник  по-прежнему  ревновал  свою  Фифину,
входил в эти "другие".
   - И всех их привел ты?
   - Черт возьми! Когда мне сказали, что здесь  будет  жарко,  я  собрал
всех своих.
   - Ладно! Сейчас ты выпьешь еще одну бутылку и вернешься на баррикаду.
   Сальватор знаком приказал принести другую бутылку, Жан  Бычье  Сердце
осушил ее и встал.
   - Да, - сказал  он,  -  я  вернусь  на  баррикаду  и  крикну:  "Долой
полицейских! Смерть шпикам!"
   - Будь осторожен, несчастный!
   - А зачем же мне еще оставаться на  баррикаде,  если  я  не  буду  ни
драться, ни кричать?
   - А вот зачем. Ты шепнешь Кирпичу, Туссену, и папаше Фрикасе, и  даже
шуту Фафиу, что я им приказываю не только сохранять  спокойствие,  но  и
предупредить  остальных,  что  все  вы  попали  в  ловушку  и  если   не
разойдетесь, в вас через полчаса начнут стрелять.
   - Возможно ли, господин Сальватор?! - вскричал возмущенный плотник. -
Стрелять в безоружных!
   - Это лишний  раз  доказывает,  что  вы  здесь  не  для  того,  чтобы
совершать революцию, раз у вас нет оружия.
   - Верно! - согласился Жан Бычье Сердце.
   - В таком случае иди и предупреди их! - вставая, повторил Сальватор.
   Они уже были на пороге кабачка, когда появился отряд жандармерии.
   - Жандармы!.. Долой жандармов!  -  во  всю  мочь  заревел  Жан  Бычье
Сердце.
   - Да замолчи ты! - приказал Сальватор, сдавив ему запястье. -  Скорее
на баррикады: пусть все немедленно расходятся!
   Жан Бычье Сердце упрашивать себя не заставил: он врезался в  толпу  и
стал пробираться к баррикаде, где его друзья кричали изо всех сил:
   - Да здравствует свобода! Долой жандармов!
   Жандармы так же невозмутимо, как выслушивали оскорбления и  встречали
град камней, двинулись на баррикаду.
   Постепенно бунтовщики стали  отступать,  и  оказалось,  что  плотнику
некого уговаривать.
   Но у баррикад есть нечто общее с хвостом змеи: она восстанавливается,
как только ее отсекают.
   Опрокинув  первую  баррикаду,  жандармы  двинулись  дальше  по  улице
Сен-Дени и развалили другую баррикаду, а в это время друзья  Жана  Бычье
Сердце восстановили первую.
   Нетрудно себе представить, с каким воодушевлением встретила толпа все
происходившее.
   Эти сцены, все значение которых читатели, без сомнения, уже поняли, у
толпы в то время вызывали только смех.
   Но вот в начале  и  в  конце  улицы  Сен-Дени,  то  есть  со  стороны
бульваров и площади Шатле, показались два отряда  жандармов;  они  имели
столь грозный вид, что при виде их крики и смех постепенно стихли: стало
понятно, что они не позволят над собой посмеяться, как их товарищи.
   Наступило минутное замешательство, все ждали, что же будет дальше.
   Наконец  какой-то  человек,  посмелее  других,  а  скорее   всего   -
переодетый полицейский, громко крикнул: - Долой жандармов!
   Этот крик прозвучал среди всеобщего молчания, подобно удару грома.
   Подобно же удару грома, он возвестил о начале бури.
   Толпа словно только и  ждала  этого  крика:  она  подхватила  его  и,
переходя от слов к делу, бросилась навстречу жандармам  и  заставила  их
постепенно, шаг за шагом, отступать от рынка Невинноубиенных к Шатле, от
Шатле - к мосту Менял, а с моста - к префектуре полиции.
   Но пока бунтовщики теснили жандармов, явившихся с площади Шатле,  еще
больший отряд пеших и конных жандармов, вышедших со  стороны  бульваров,
молча растянулсь вдоль всей улицы, опрокидывая по мере  продвижения  все
препятствия, встречавшиеся на его пути, не обращая внимания на  свист  и
камни;  дойдя  до  рынка  Невинноубиенных,  отряд  остановился  и  занял
позиции.
   Однако за спиной у жандармов, напротив пассажа  ГранСерф,  восставшие
снова взялись  за  баррикаду,  только  более  широкую  и  надежную,  чем
возводившиеся до тех пор.
   Ко всеобщему удивлению, никого не взволновали эти действия, издали за
строительством   баррикады   безучастно   наблюдали   жандармы,    будто
обратившиеся в камень.
   Неожиданно  со  стороны  набережной  выехал  еще   один   отряд,   не
оставлявший сомнений в серезности намерений. Он состоял  из  королевских
гвардейцев и линейных пехотинцев. Командовал ими верховой в полковничьих
погонах.
   Что должно было произойти? Об  этом  нетрудно  догадаться,  глядя  на
полковника, приказывавшего раздать своим людям патроны и зарядить ружья.
   Даже самые непонятливые поверили в то,  что  готовится  нечто,  мягко
выражаясь,  двусмысленное  под   предводительством   этого   полковника,
прятавшего лицо под надвинутой по самые глаза шляпой: он грозно приказал
подчиненным построиться в три колонны, пустил вперед комиссара полиции и
приказал двигаться  на  баррикады,  поднявшиеся  на  улице  Сен-Дени,  в
пассаже Гран-Серф и у церкви св. Лея.
   Свистом, проклятиями, камнями была встречена колонна, двинувшаяся  на
баррикаду со стороны пассажа Гран-Серф.
   Колонна двигалась, сомкнув ряды, решительно, непреклонно, и Сальватор
оглянулся в надежде увидеть знакомых и посоветовать им спасаться.
   Но  вместо  дружеских  лиц  он  заметил  на  углу  улицы  насмешливую
физиономию  человека,  который  завернулся  в   плащ   и   наблюдал   за
происходившими  событиями.  Сальватор  вздрогнул,  узнав  г-на   Жакаля,
любовавшегося творением своих рук.
   Их взгляды встретились.
   - Ага! Это вы, господин Сальватор! - обрадовался полицейский.
   - Как видите, сударь! - холодно отозвался тот.
   Однако г-н Жакаль словно и не заметил его холодности.
   - Клянусь, я счастлив вас встретить и еще раз доказать, что подал вам
вчера дружеский совет.
   - Я и сам начинаю в этом убеждаться, - заметил Сальватор.
   - Очень скоро вы получите абсолютную уверенность,  а  пока  взгляните
вон на тех людей.
   - Королевских гвардейцев и пехотинцев? Вижу.
   - А кто ими командует?
   - Полковник.
   - Я хочу сказать, вы знаете этого полковника?
   - Эге! - удивился Сальватор. - Я не верю своим глазам.
   - Кто же это, по-вашему?
   - Полковник Рант?
   - Он самый.
   - Вернулся на военную службу?
   - На один вечер.
   - Ах да, его же так и не избрали депутатом!..
   - А он хочет стать пэром!
   - Значит, он выполняет особое задание?
   - Вот именно, особое!
   - И что он намерен делать?
   - То есть что он сделает?
   - Именно это я хочу знать.
   - Когда он приблизится к баррикаде, он просто, спокойно, не  дрогнув,
произнесет одно-единственное слово из пяти букв:
   "Огонь!" - и триста ружей послушно ответят на его приказ.
   - Я должен это увидеть собственными глазами, - проговорил  Сальватор.
- Надеюсь, хоть это поможет мне его возненавидеть.
   - А до сих пор вы его?..
   - ...только презирал!
   - Следите за ним. И не дай Бог ему сейчас попасть под руку!
   Сальватор последовал совету г-на Жакаля. Он  увидел,  как  граф  Рапт
подъехал к баррикаде и равнодушным, ровным голосом,  не  дав  себе  даже
труда подумать о положенном предупреждении, произнес страшное:
   - Огонь!

IV

Снова бунт!

   Раздался ужасный грохот, но его почти заглушили крики ужаса и боли.
   Это было несчастье, павшее проклятием на головы священников и солдат,
чиновников и короля.
   Еще не успели стихнуть крики, как граф Рапт повторил: - Огонь!
   Солдаты перезарядили ружья и снова открыли огонь.
   Опять ответом им были крики ужаса. На сей раз толпа кричала не "Долой
министров! Долой короля!", а "Смерть!".
   Это слово оказало  еще  более  жуткое  действие,  чем  двойной  залп,
всколыхнув из конца в конец всю улицу с быстротой молнии.
   Баррикада в пассаже  Гран-Серф  была  оставлена  бунтовщиками,  и  ее
захватили солдаты г-на Рапта.
   Тот бросал злобно-презрительные взгляды на людей,  из-за  которых  он
совсем недавно потерпел сокрушительное поражение.
   Многое бы он отдал за  то,  чтобы  перед  ним  оказались  сейчас  все
избиратели, которых он принимал целых три дня, не говоря уж о фармацевте
и пивоваре, братьях Букмонах и монсеньере Колетти! С какой  радостью  он
захватил бы их на месте преступления, обвинив в неповиновении властям, и
выместил бы всю злобу за собственную неудачу!
   Но никого из тех, кого надеялся увидеть граф Рапт,  на  баррикаде  не
было. Аптекарь был занят дружеской беседой со своим приятелем-пивоваром;
оба Букмона благочестиво грели  ноги  у  жарко  натопленного  камина,  а
монсеньор Колетти сладко спал в  теплой  постели,  и  снилось  ему,  что
монсеньор  де  Келен  умер,  а  он,  Колетти,   назначен   архиепископом
Парижским.
   Итак, господин Рапт напрасно высматривал своих врагов.
   Впрочем, за неимением  знакомых  он  стал  бросать  полные  ненависти
взгляды на  естественных  врагов  всех  честолюбцев  -  простолюдинов  и
буржуа.  Он  был  готов   испепелить   их   одним   взглядом.   Приказав
расстреливать толпу, он сам ринулся в бой во главе отряда кавалеристов.
   Он скакал вдогонку за разбегавшимися бунтовщиками,  опрокидывал  все,
что ему попадалось на пути, топтал конем упавших  на  землю,  рубил  еще
державшихся на ногах. Глаза его горели, он размахивал саблей,  до  крови
терзал свою лошадь шпорами и  напоминал  не  ангела-мстителя  -  ему  не
хватало божественного спокойствия, - а скорее  демона  мести.  Увлекшись
скачкой,  он  налетел  на  баррикаду  и  подобрал   поводья,   собираясь
перемахнуть через неожиданное препятствие.
   -  Стоять,  полковник!  -  внезапно  раздался  чей-то  голос,  словно
выходивший из-под земли.
   Полковник пригнулся к шее лошади, желая рассмотреть говорившего,  как
вдруг совершенно необъяснимым образом - так неожиданно и ловко все  было
проделано - кто-то  оторвал  его  лошадь  от  земли  и  швырнул  наземь;
животное упало, увлекая графа в своем падении.
   Господину  Рапту  на  какое-то   время   почудилось,   что   началось
землетрясение.
   Солдаты г-на Рапта и рады были бы последовать за  своим  полковником,
но он оказался более решительно настроен,  чем  его  подчиненные,  да  и
лошадь под ним была лучше. Он перескочил  уже  разрушенную  баррикаду  с
такой горячностью, что оторвался от солдат метров на десять.
   А за этой баррикадой - как не бывает дыма без огня, так не увидите вы
и баррикаду без защитников - находился Жан Бычье Сердце:  он  пришел  на
поиски Туссена-Бунтовщика и Кирпича, которых разметало огнем нападавших.
   Сальватор приказал плотнику отправляться к друзьям и отослать  их  по
домам, и вот теперь Жан Бычье Сердце искал их, чтобы силой или уговорами
заставить разойтись.
   После тщательных, но безуспешных поисков  честный  плотник  собирался
было уйти, как вдруг раздался первый залп.
   - Похоже, господин  Сальватор  был  прав,  -  пробормотал  Жан  Бычье
Сердце, - ну, сейчас начнут кромсать прохожих.
   Мы просим у читателей прощения за фамильярное выражение, но Жан Бычье
Сердце  не  принадлежал  к  школе  аббата  Делиля,  а  слово  "кромсать"
настолько полно выражало его мысль, а также точно передает и нашу  идею,
что мы готовы пожертвовать формой ради содержания.
   - Я думаю, - продолжал рассуждать плотник вслух, -  пора  последовать
примеру друзей и убраться отсюда.
   К несчастью, это легко было сказать, но непросто сделать.
   - Дьявольщина!  -  оглянувшись,  продолжал  плотник.  -  Как  же  мне
быть-то?
   И действительно, впереди люди бежали сплошной массой,  да  Жан  и  не
собирался бежать.
   Позади него наступали кавалеристы с саблями наголо. Справа и слева  в
прилегавших улочках движение было закрыто: их охраняли пикеты  солдат  с
примкнутыми штыками.
   Как известно, Жан Бычье Сердце был тугодум. Он поводил из  стороны  в
сторону  испуганными  глазами,  как  вдруг  заметил  другую   баррикаду,
развороченную посередине, и  счел,  что  находиться  за  ней  ему  будет
безопаснее. Несколько человек, спрятавшиеся в углу этой баррикады, тоже,
видимо, пришли к такому решению.
   Но в ту минуту Жан Бычье Сердце просто  забыл  о  себе  подобных:  он
искал балку, брус или большой камень, чтобы заложить пробоину, задержать
всадников и успеть убежать целым и невредимым.
   Он приметил небольшую тележку и не покатил - это  заняло  бы  слишком
много времени из-за обломков, под которыми было не видно мостовой,  -  а
поднял ее и понес к пролому.
   Он собирался  заделать,  как  мог  искуснее,  брешь,  но  неожиданное
нападение  изменило  его  планы:  из  оборонительного   оружия   тележка
превратилась в оружие нападения.
   Скажем несколько слов о том, что за  людей  видел  Жан  Бычье  Сердце
неподалеку от себя, чем они занимались и о чем говорили.
   Они пытались опознать Жана Бычье Сердце.
   - Это он! - уверял один из них, с вытянутым бледным лицом.
   - Кто он? - спросил другой с ярко выраженным прованским акцентом.
   - Плотник!
   - Ну и что? В Париже шесть тысяч плотников.
   - Да это же Жан Бычье Сердце!
   - Ты так думаешь?
   - Я в этом уверен.
   - Хм!
   - Никаких "хм"!
   - Вообще-то есть очень простой способ проверить, так ли это.
   - И не один способ! А какой имеешь в виду ты?
   - Я говорю о самом простом, а потому наилучшем.
   - Рассказывай что надумал, только тихо и быстро: негодяй может от нас
ускользнуть.
   - Вот что я предлагаю, - продолжал  тот,  в  котором  акцент  выдавал
провансца. - Что ты, Овсюг, делаешь, когда хочешь узнать время?
   - Брось раз и навсегда дурную привычку называть людей по именам.
   - Уж не вздумал ли ты считать свое прозвище именем?
   - Нет, впрочем, это сейчас не важно! Ты  хотел  знать,  как  я  узнаю
время?
   - Да.
   - Спрашиваю у дураков, которые носят часы.
   - А чтобы узнать имя человека, достаточно...
   - ...спросить у него.
   - Ну и тупица! Это единственный способ так никогда его и не узнать.
   - Что же делать?
   - Надо не спрашивать, а назвать его по имени.
   - Не понимаю.
   - Это потому, что светлой головой тебя не назовешь, дорогой друг. Ну,
слушай внимательно. Я замечаю тебя в толпе, мне кажется, я  тебя  узнал,
но сомневаюсь.
   - И что тогда делать?
   - Я подхожу к тебе  с  приветливым  видом,  вежливо  снимаю  шляпу  и
медовым голосом говорю: "Здравствуйте, дорогой господин Овсюг".
   - Правильно. А я тебе  не  менее  ласково  отвечаю:  "Вы  ошибаетесь,
уважаемый, меня зовут Счастливчик или Листоед".
   Что ты на это скажешь?
   - Ошибаешься, дружок, ты  так  не  скажешь;  не  обижайся,  но  чтобы
предвидеть такие неожиданности,  надо  иметь  в  голове  мозги.  Ты  же,
наоборот, выдашь себя, услышав свое имя, когда не хочешь быть  узнанным.
У тебя на лице будет написана растерянность, ты вздрогнешь - да,  ты-то,
Овсюг, обязательно вздрогнешь, ведь  ты  чертовски  нервный.  И  заметь,
будущий мой душеприказчик, что присутствующий  здесь  великан  такой  же
впечатлительный, как колосс Родосский или другой колосс  любого  другого
города. Достаточно к нему подойти  и  произнести  со  свойственной  тебе
слащавостью: "Здравствуйте, дорогой господин Жан Бычье Сердце!"
   - Да, - кивнул Овсюг, - только боюсь, что наш  плотник  не  вложит  в
свой ответ столько же вежливости, сколько я  мог  бы  привнести  в  свой
вопрос.
   - Назовем вещи своими именами: ты боишься, как бы он не съездил  тебе
по уху.
   - Называй чувство, которое я испытываю,  страхом  или  осторожностью,
все равно. Однако...
   - Ты колеблешься...
   - Признаться, да.
   Вот о чем говорили трое приятелей, когда четвертый полицейский, такой
же высокий, как Овсюг, только в три раза толще, присоединился к ним.
   - Можно принять участие в вашей беседе, дорогие друзья?
   - Жибасье! - в один голос воскликнули трое агентов.
   - Тсс! - предупредил Жибасье. - На чем мы остановились?
   - Вспоминали твое  приключение  на  бульваре  Инвалидов,  -  прошипел
Карманьоль. - Мы говорили о челов