ти,  и  пришли
сократить мои дни.
   - Что-то вы нынче не в духе, генерал.
   - Согласитесь, есть от чего, - отвечал  генерал,  переводя  взгляд  с
маркизы на свою ногу, - подагра и...
   Он чуть было не сказал "и вы", но спохватился и продолжал:
   - Что вам угодно?
   - Вы согласны меня выслушать? - обрадовалась маркиза.
   - А разве у меня есть выбор? - пожал плечами граф.
   Он повернулся к племяннику и продолжал:
   - Петрус! Ты уже три дня не выходил на воздух. Освобождаю тебя на два
часа, дорогой. Я знаю, как любит поговорить маркиза,  и  не  сомневаюсь,
что она доставит мне удовольствие сегодняшней беседой вплоть  до  твоего
возвращения. Но не больше двух  часов,  слышишь?  Иначе  я  за  себя  не
отвечаю.
   - Я буду здесь через час, дядя! - воскликнул Петрус, сердечно пожимая
генералу руки. - Я только зайду к себе.
   - Ба! - вскричал тот. - Если тебе надо с  кем-нибудь  повидаться,  не
стесняйся.
   - Спасибо, добрый дядюшка! - поблагодарил молодой человек, поклонился
маркизе и вышел.
   -  Теперь  мы  остались  вдвоем,  маркиза!  -   наполовину   всерьез,
наполовину насмешливо промолвил граф Эрбель, когда племянник удалился. -
Ну, скажите откровенно, раз мы одни: вы ведь хотите сократить  мои  дни,
не так ли?
   - Я не желаю смерти грешника, генерал! - слащаво пропела святоша.
   - Теперь, когда ваш сын граф Рапт...
   - Наш сын, - поспешила поправить маркиза де Латурнель.
   - Теперь, когда ваш сын граф Рапт предстал перед Высшим судом,  -  не
сдавался генерал, - вы не станете просить меня оставить ему наследство.
   - Речь не идет о вашем наследстве, генерал.
   - Теперь, - продолжал граф Эрбель, не обращая ни  малейшего  внимания
на слова маркизы, - теперь, когда  ваш  прославленный  брат,  маршал  де
Ламот-Гудан, умер, вы, не станете меня просить поддержать  его,  как  во
время вашего последнего  визита,  чтобы  протащить  один  из  чудовищных
законов, которыми пользуются  народы,  когда  хотят  бросить  королей  в
тюрьму или отправить в изгнание, королевские венцы развеять по ветру,  а
троны сбросить в реку. Итак, если вы пришли поговорить не о графе  Рапте
и не о маршале де Ламот-Гудане, то чему же я обязан вашим визитом?
   - Генерал! - жалобно  проговорила  маркиза.  -  Я  много  выстрадала,
состарилась, изменилась с тех пор, как на меня обрушились  несчастья!  Я
пришла не для того, чтобы говорить о своем брате или нашем сыне...
   - Вашем сыне! - нетерпеливо перебил ее граф Эрбель.
   - Я пришла поговорить о себе, генерал.
   - О вас, маркиза? - недоверчиво взглянув на маркизу, спросил генерал.
   - О себе и о вас, генерал.
   - Ну, держись! - пробормотал граф Эрбель. - Какую же приятную тему мы
можем с вами обсудить, маркиза? - продолжал он громче.  -  Какой  вопрос
вас интересует?
   - Друг мой! - медовым голосом заговорила маркиза де Латурнель, окинув
генерала взглядом, полным любви. - Друг мой, мы уже немолоды!
   - Кому вы это рассказываете, маркиза! - вздохнул генерал.
   - Не настало ли для  вас  время  исправить  ошибки  нашей  юности,  -
слащавым тоном продолжала г-жа де Латурнель. - Для меня этот час  пробил
давно.
   - Что вы называете часом исправления ошибок, маркиза?  -  недоверчиво
спросил граф Эрбель и насупился. - На часах какой  церкви  вы  услышали,
что он пробил?
   - Не пора ли, генерал, вспомнить, что в  молодости  мы  были  нежными
друзьями?
   - Откровенно  говоря,  маркиза,  я  не  считаю,  что  об  этом  нужно
вспоминать.
   - Вы отрицаете, что любили меня?
   - Я не отрицаю, маркиза, я забыл.
   - Вы оспариваете у меня права, которые я имею на вашу память?
   - Категорически, маркиза, за давностью.
   - Вы стали очень злым человеком, друг мой.
   - Как вам известно, когда старость придет, так  и  черт  в  монастырь
пойдет, а старики со временем как раз обращаются в чертей. Раз уж вы так
хотите, я вам сейчас покажу свое раздвоенное копыто.
   - Значит, вы ни в чем себя не упрекаете?
   - Простите, маркиза, я знаю за собой один грех.
   - Какой же?
   - Отнимаю у вас драгоценное время.
   - Вы таким образом хотите от меня избавиться, - рассердилась маркиза.
   - Избавиться от вас, маркиза! - с  добродушным  видом  повторил  граф
Эрбель. - Избавиться!.. Слово-то какое отвратительное! И  как  вы  могли
такое сказать!.. Да кто, черт возьми, собирается от вас избавляться?
   - Вы! - заметила г-жа де Латурнель. - С той самой минуты, как я  сюда
вошла, вы только и думаете, как бы наговорить мне дерзостей.
   - Признайтесь, маркиза: вы до смерти хотите их от меня услышать.
   - Не понимаю вас! - перебила его маркиза де Латурнель.
   - Это лишний  раз  доказывает,  маркиза,  что  мы  оба  миновали  тот
возраст, когда делают глупости, а не говорят их.
   - Повторяю, что вы очень злой человек и мои молитвы вас не спасут.
   - Так я в самом деле в опасности, маркиза?
   - Обречены!
   - Неужели?
   - Я отсюда вижу, в каком месте вы проведете свою загробную жизнь.
   - Вы говорите о преисподней, маркиза?
   - Да уж не о райских кущах!
   - Между раем и адом, маркиза, существует чистилище, и если вы  решили
устроить мне его прямо сейчас, то сверху я получу отпущение  сразу  всех
грехов.
   - Да, если вы исправитесь.
   - Каким образом?
   - Вы должны признать свои ошибки и исправить их.
   - Значит, ошибкой было любить вас, маркиза? - галантно произнес  граф
Эрбель. - Признайтесь, что с моей стороны  было  бы  неприлично  в  этом
раскаиваться!
   - Вполне справедливо было бы это исправить.
   - Понимаю, маркиза. Вы хотите меня  исповедать  и  наложить  на  меня
епитимью. Если она окажется мне по силам, даю честное благородное слово:
я все исполню.
   - Вы шутите, даже  когда  смерть  близка!  -  с  досадой  проговорила
маркиза.
   - И буду шутить еще долго после ее прихода, маркиза.
   - Вы хотите исправить свои ошибки, да или нет?
   - Скажите, как я должен это сделать?
   - Женитесь на мне.
   - Одну ошибку другой не исправить, дорогая.
   - Вы недостойный человек!
   - Недостойный вашей руки, разумеется.
   - Вы отказываетесь?
   - Решительно. Если это награда, я нахожу ее  слишком  незначительной,
если наказание - то чересчур суровым.
   В эту минуту лицо старого дворянина перекосилось от боли,  и  маркиза
де Латурнель непроизвольно вздрогнула.
   - Что с вами, генерал? - вскричала она.
   - Предвкушаю преисподнюю, маркиза, - невесело усмехнулся граф Эрбель.
   - Вам очень плохо?
   - Ужасно, маркиза.
   - Позвать кого-нибудь?
   - Ни к чему.
   - Могу ли я быть вам чем-нибудь полезной?
   - Разумеется.
   - Что я должна сделать?
   - Уйти, маркиза.
   Эти слова были произнесены настолько недвусмысленно, что  маркиза  де
Латурнель побледнела, торопливо поднялась и метнула на старого  генерала
взгляд, полный яда, характерного для святош.
   - Будь по-вашему! - прошипела она. - Черт бы побрал вашу душу!
   - Ах, маркиза, - сказал старый дворянин  с  печальным  вздохом,  -  я
вижу, что даже в вечной жизни не расстанусь с вами.
   Петрус вошел в спальню в  то  мгновение,  когда  маркиза  приотворила
дверь.
   Не обращая внимания на г-жу де  Латурнель,  он  бросился  к  дядюшке,
когда увидел искаженное  болью  лицо  графа.  Петрус  обхватил  генерала
руками и воскликнул:
   - Дядюшка! Дорогой мой!
   Тот с грустью посмотрел на Петруса и спросил:
   - Ушла?
   В это время маркиза закрывала дверь.
   - Да, дядя, - ответил Петрус.
   - Несчастная! - вздохнул генерал. - Она меня доконала!
   - Очнитесь, дядюшка! - вскричал молодой человек; бледность,  залившая
дядины щеки, не на шутку его  напугала.  -  Я  привел  с  собой  доктора
Людовика. Позвольте я приглашу его войти.
   - Хорошо, мальчик мой, - отвечал граф, - хотя доктор уже не  нужен...
Слишком поздно.
   - Дядя! Дядя! - вскричал молодой человек. - Не говорите так!
   - Мужайся, мальчик  мой!  Раз  уж  я  прожил  жизнь  как  благородный
человек,  не  заставляй  меня  умереть  как  буржуа,  который  умиляется
собственной смерти. Ступай за своим другом!
   Вошел Людовик.
   Спустя пять минут Петрус прочел в глазах Людовика  смертный  приговор
графу Эрбелю.
   Генерал поблагодарил молодого доктора, потом порывисто  схватил  руку
племянника.
   - Мальчик мой, - проникновенно сказал он. - Маркиза де Латурнель меня
просила в  преддверии  близкой  кончины  исповедаться  ей  в  грехах.  Я
совершил,  насколько  мне   известно,   только   одну   ошибку,   правда
непоправимую: пренебрегал знакомством с благороднейшим человеком, какого
я  только  встречал  за  всю  свою  жизнь.  Я   имею   в   виду   твоего
разбойника-отца. Скажи этому старому якобинцу, что перед смертью я жалею
только об одном: что не могу пожать ему руку.
   Молодые люди отвернулись, желая скрыть от старого дворянина слезы.
   - Ты что же, Петрус, не мужчина? - продолжал граф Эрбель, заметив это
движение и  поняв  его  смысл.  -  Разве  угасающая  лампа  -  настолько
необычное зрелище, что в  последнюю  минуту  ты  прячешь  от  меня  свое
честное лицо? Подойди ко мне, мальчик мой, да и вы тоже, доктор, раз  вы
его друг.
   Я много и долго жил и безуспешно пытался найти смысл жизни.
   Не ищите его, дети мои, иначе, как и я, придете к печальному  выводу:
за исключением одного-двух добрых чувств, как то, которое  внушаете  мне
ты и твой отец, Петрус, самая приятная минута жизни - это  когда  с  ней
расстаешься.
   - Дядя! Дядя! - разрыдался Петрус. - Умоляю вас, не отнимайте у  меня
надежду еще не один день пофилософствовать о жизни и смерти.
   -  Мальчик!  -  проговорил  граф  Эрбель,  глядя  на   племянника   с
сожалением, насмешливостью, смирением. - Ну-ка посмотри на меня!
   Приподнявшись, словно его окликнул старший по званию, он, как  старый
могиканин из "Прерии", отозвался:
   - Здесь!
   Так умер потомок Куртенеев, генерал граф Эрбель!

XXXIII

Все хорошо, что хорошо кончается

   У колдуний есть сердце, как почти у всех  "природных  натур",  и  это
сердце переполняется при случае чувствами, и тем больше, чем глубже  оно
спрятано.
   Читатель,  который  помнит,  как  отталкивающе  безобразна  Броканта,
немало, видимо, удивится, когда мы скажем, что дважды за  нее  необычную
жизнь Броканту сочли красавицей двое мужчин,  разбирающихся  в  красоте:
Жан Робер и Петрус - и оба  увековечили  это  воспоминание,  один  -  на
бумаге, другой - на полотне.
   Но, будучи добросовестным рассказчиком, я, несмотря  на  удивление  и
недоверие читателей, считаю необходимым сказать правду.
   Броканта была красивой  в  двух  случаях:  в  первый  раз  -  в  день
исчезновения Розочки, во второй - в день возвращения  девушки  домой  на
Ульмскую улицу.
   Известно,  что,  когда  Сальватор  хотел  добиться   чего-нибудь   от
Броканты, ему довольно было произнести всего  три  слова  (это  был  его
"Сезам, откройся!"); он говорил: "Я  увожу  Розочку",  и  Броканта  была
готова на все.
   Старуха обожала своего найденыша.
   Любого злодея, любого эгоиста  рано  или  поздно  ребенок  непременно
тронет до глубины души, заставив зазвенеть самые скрытые ее струны.
   Старуха, отвратительное и себялюбивое создание, боготворила  Розочку,
как мы уже сказали в начале этого рассказа.
   Вы  помните  восхитительное   pianto   Трибуле   в   романе   "Король
развлекается" нашего дорогого Гюго? Вот так же оглушительно завопила  от
ужаса Броканта, когда узнала, что Розочка исчезла.
   Разумеется, этот шутовской  папаша  Трибуле  выглядел  величественно,
узнав о похищении дочери. Вот так и  Броканта  производила  внушительное
впечатление, когда убедилась в том, что Розочка пропала.
   Если бы  я  не  боялся  показаться  парадоксальным,  я  попытался  бы
показать, что потеря ребенка не менее ужасна для  приемной  матери,  чем
для родной. Родная мать кричит от физической боли: похитители вырвали  у
нее кусок ее плоти; для приемной матери это, скорее,  душевная  боль:  с
приемышем уходит жизнь.
   Я знавал старика, двадцать пять лет растившего мальчика:
   он упал замертво, когда узнал, что его сын смошенничал в игре.
   Родной  отец  пожурил  бы  его  и  отправил  в  Бельгию  или  Америку
дожидаться отмены наказания за давностью лет.
   Броканта проявила поистине величие души, узнав эту весть.
   Она подняла на ноги всех парижских цыган,  призвала  на  помощь  весь
городской сброд, предложила отдать при необходимости за этот драгоценный
камень  по  имени  "приемное  дитя"  главную  гордость  короны   первого
цыганского  короля,  завоеванной  в  памятной  битве  с  самим  сатаной.
Страдание толкало ее на крайность, как не  было  ей  равных  в  радости,
когда она снова обрела девочку.
   В тот же день Жан Робер, Петрус, Людовик и сам Сальватор превозносили
красоту торжествовавшей колдуньи. Вот что позволило нам утверждать:  эта
уродливая старуха была поистине прекрасной дважды за свою жизнь.
   Однако продолжалось это недолго.
   Читатели помнят, что до замужества Розочка должна  была  поступить  в
пансион.  Когда  Сальватор  сообщил  эту  новость   Броканте,   колдунья
разразилась слезами. Потом она встала и бросила на Сальватора угрожающий
взгляд - Никогда! - молвила она.
   - Броканта, - ласково  проговорил  Сальватор,  взволнованный  в  душе
добрыми чувствами, заставлявшими Броканту отвечать ему  так.  -  Девочка
должна многое узнать о жизни, в которую ей суждено  скоро  вступить.  Ей
недостаточно знать язык ворон и  собак:  общество  требует  всесторонних
знаний. В тот день, когда эта девочка войдет в самую скромную  гостиную,
она будет чувствовать себя дикарем,  попавшим  из  девственных  лесов  в
Тюильрийский дворец.
   - Это моя дочь! - с горечью проговорила Броканта.
   - Разумеется, - без улыбки отвечал Сальватор. - И что дальше?
   - Она моя, - продолжала Броканта, видя, что Сальватор  не  покушается
на ее материнские чувства.
   - Нет, - возразил Сальватор. - Она принадлежит миру, а раньше всего и
прежде всего человеку, который вернул ее к жизни. Он ее приемный отец  и
врач (этб и есть отец!), как ты - ее мать! Надо воспитать ее для мира, в
котором она будет жить, и не тебе, Броканта, заниматься ее образованием.
В общем, я ее забираю.
   - Никогда! - пронзительным голосом повторила Броканта.
   - Так надо, Броканта, - строго заметил Сальватор.
   - Господин Сальватор! - взмолилась колдунья. - Оставьте  мне  ее  еще
хоть на годик, на один год!
   - Это невозможно!
   - Единственный годочек, умоляю! Я хорошо  о  ней  заботилась,  уверяю
вас, я еще лучше буду за ней ухаживать! Она у меня станет ходить в шелку
и бархате, краше ее никого не будет.
   Умоляю вас, господин Сальватор, оставьте мне ее  на  год,  только  на
год!
   Несчастная колдунья со слезами произносила эти слова.
   Сальватор,  тронутый  до  глубины  души,  не  хотел  показать  своего
волнения. Напротив,  он  сделал  вид,  что  сердится.  Нахмурившись,  он
коротко сказал:
   - Это вопрос решенный!
   - Нет! Нет! Нет! - повторяла Броканта. - Нет, господин Сальватор,  вы
этого не сделаете. Она еще очень слабенькая.
   Позавчера у нее был ужасный приступ. Господин Людовик только  что  от
нее  ушел.  Четверть  часа  спустя  после  его   ухода   она   крикнула:
"Задыхаюсь!" Кровь ударила ей  в  голову.  Бедная  моя  Розочка!  В  эту
минуту, господи Сальватор, я даже подумает, что она  умирает.  За  малым
дело стало. Она упала на стул, закрыла глаза и стала кричать!.. Как  она
кричала, Боже мой! Истошно, господин Сальватор!  Я  взяла  ее  на  руки,
уложила на пол, как учил господин Людовик, и сказала:  "Розочка!  Милая!
Розочка моя!" - словом, все, что я смогла сказать. Но она громко кричала
и ничего не слышала. Видели бы вы, как она, бедняжка, задыхалась, словно
ее зажали в тисках, а вены у нее на шее набухли и покраснели и казалось,
вот-вот лопнут!.. Ах, господин Сальватор! Видала я виды за  свою  жизнь,
но  такого  печального  зрелища  видеть  не  доводилось!   Наконец   она
заплакала. Ее слезы меня освежили, как летний дождь.  Она  открыла  свои
красивые глазки и улыбнулась, и на сей раз все обошлось! Да вы  меня  не
слушаете, господин Сальватор!
   Этот незатейливый рассказ так взволновал нашего друга Сальватора, что
он отвернулся, скрывая свои чувства.
   - Знаю, Броканта, - как можно тверже произнес  наконец  Сальватор.  -
Людовик мне рассказал обо всем этом нынче утром, именно поэтому я и хочу
увести Розочку. Девочка нуждается в тщательном уходе.
   - Куда же вы ее забираете? - спросила Броканта.
   - Я же тебе сказал: в пансион.
   - Что вы такое надумали господин  Сальватор!  Ведь  Мину  тоже  тогда
отдавали в пансион, верно?
   - Да.
   - Оттуда ее и похитили, так?
   - Из этого пансиона Розочку никто не похитит, Броканта.
   - Кто же за ней будет приглядывать?
   - Ты все узнаешь в свое время. А теперь скажи, где она.
   - Где? - затравленно озираясь на Сальватора, переспросила цыганка.
   Она поняла, что час разлуки близок, и трепетала всем телом.
   - Да где же она?
   - Ее здесь нет, - пролепетала старуха. - Нет ее сейчас!
   Она...
   - Лжешь, Броканта! - перебил ее Сальватор.
   - Клянусь вам, господин Сальватор...
   - Лжешь, говорю тебе! - строго повторил молодой человек.
   - Смилуйтесь, господин Сальватор! - вскричала несчастная старуха.
   Она повалилась на колени и схватила Сальватора за руки.
   - Смилуйтесь, не забирайте ее! Вы меня убьете! Это моя смерть!
   - Ну-ка вставай!  -  приходя  во  все  большее  волнение,  проговорил
Сальватор. - Если ты в самом деле ее любишь, ты должна желать ей  добра!
Пусть она выучится, а видеться ты с ней сможешь когда захочешь.
   - Вы мне обещаете это, господин Сальватор?
   - Клянусь! - торжественно проговорил молодой человек. - Зови ее!
   - Спасибо, спасибо! - осыпая руки Сальватора поцелуями  и  омывая  их
слезами, воскликнула старуха.
   Она вскочила с проворством, которое невозможно было от нее ожидать, и
крикнула:
   - Роза! Розочка! Дорогая!
   На зов явилась девушка.
   Собаки радостно залаяли, ворон захлопал крыльями.
   Теперь это уже была не та девочка, которую мы видели в  начале  нашей
истории на одном из чердаков по улице Трипре:
   это уже была не девушка, одетая в  костюм  Миньон  нашего  достойного
сожаления Ари Шеффера; она не поражала болезненным  видом,  свойственным
детишкам наших пригородов. Это была высокая стройная девица,  смотревшая
из-под черных густых бровей немного затравленно, может быть, но глаза ее
так и искрились счастьем.
   Когда  она  вошла  в  гостиную  Броканты,  ее  розовые  щечки   густо
покраснели при виде Сальватора.
   Она подошла к нему, бросилась ему на шею, обвила его руками  и  нежно
поцеловала.
   - А меня? - ревниво наблюдая за  происходившим,  грустно  проговорила
Броканта.
   Розочка подбежала к Броканте и сжала ее в объятиях:
   - Мамочка, дорогая! - воскликнула она и поцеловала цыганку.
   В эту минуту вошел или, точнее, влетел пулей новый персонаж.
   -  Эй,  Броканта!  -  пройдясь  колесом,  чтобы,  очевидно,  поскорее
добраться до той, к которой он обращался, продолжал этот вновь прибывший
персонаж.  -  У  вас  сейчас  будут  гости,  да  какие  важные!   Четыре
великосветские дамочки! Они хотят узнать свою судьбу. Взгляните сами!
   Заметив Сальватора, он спохватился, снова встал на  ноги  и,  опустив
глаза сказал:
   - Простите, господин Сальватор, я вас не сразу узнал.
   - Это ты, парень! - отвечал Сальватор Баболену, которого  уже  узнал,
должно быть, даже не самый проницательный читатель.
   - Я самый! - произнес Баболен, как говорил до него и еще долго  после
него знаменитый г-н де Фрамбуази.
   - О каких гостях ты толкуешь? - спросил Сальватор.
   - Сюда идут четыре дамы: не иначе хотят узнать свою судьбу!
   - Пригласи их сюда.
   Скоро четыре молодые женщины уже входили в комнату.
   - Вот кто займется воспитанием Розочки! - сказал Сальватор  Броканте,
указывая на четырех женщин.
   Гадалка вздрогнула.
   - Эта дама, - кивнув на Регину,  продолжал  Сальватор,  -