-
Если бы вы знали, с каким удовольствием я вас слушаю!
   - Раньше, как вы говорите, - все больше  оживляясь,  проговорил  граф
Рапт, чувствуя, что пивовар  склоняется  на  его  сторону  и  необходимо
окончательно его завоевать, - раньше я хотел сократить число служащих  и
увеличить заработную плату; сегодня  же  я,  напротив,  намерен  снизить
плату и расширить штат служащих. Чем  больше  будет  заинтересованных  в
действиях  правительства  людей,  тем  больше   правительство   окажется
вынужденным повиноваться требованиям всех  или  сдаться.  Чем  больше  в
машине винтиков, тем машина сильнее. Ведь если  один  винтик  сломается,
его заменит другой - таков закон математики. Значит, я хочу  привлечь  к
себе людей не на основе личной выгоды, а на основе уважения, любви.  Вот
чего я хочу, вот какова моя цель до той самой минуты,  как  представится
случай вернуть Франции то, что принадлежит всем людям: свободу,  которой
наделил нас Господь и которой нас лишают монархии.
   - Не могу вам выразить, сударь, как я взволнован! - вскочил со своего
места пивовар. - Простите, что отнял у вас драгоценное время.  Однако  я
ухожу от вас просвещенным, очарованным, восхищенным,  полным  доверия  и
надежды на вас.
   Я ничуть не сомневаюсь  в  вашей  искренности  и  преданности  нашему
общему делу. Если вдруг  окажется,  что  вы  меня  обманули,  сударь,  я
перестану верить во что бы то ни было, даже в Бога.
   - Спасибо, сударь! - сказал, поднимаясь, кандидат. - А чтобы скрепить
все, о чем мы сейчас говорили, не угодно ли вам дать мне свою руку?
   - От всей души, сударь! - отвечал избиратель, протягивая  руку  графу
Рапту и в самом деле полагая, что перед ним честный человек.
   В эту минуту Батист, вызванный Бордье, появился на пороге и  проводил
г-на Бревера из кабинета. Выходя, тот произнес:
   - Как я заблуждался насчет этого человека! До чего все у него просто,
вплоть до скромного обеда.
   Проводив гостя, Батист вернулся в кабинет и доложил:
   - Обед подан!
   - Идем обедать, Бордье, - улыбнулся г-н Рапт.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

I

Глава, в которой г-н Жакаль пытается отплатить за услугу, оказанную ему Сальватором

   Наконец настал день  выборов:  они  были  назначены  на  17  декабря,
субботу; как видите, мы стараемся быть точными.
   Мы описали вам,  возможно  несколько  многословно,  трех  посетителей
графа Рапта, и  вы  можете  составить  себе  представление  о  том,  как
проводили время кандидаты правительства.
   Дополним картину циркуляром, который  мы  позаимствуем  у  одного  из
префектов наших восьмидесяти шести департаментов.
   Выбирать мы не  станем,  а  возьмем  циркуляр  наугад.  Тот,  что  мы
предлагаем вниманию читателей, имеет одно преимущество - он наивен. В те
времена еще существовали наивные префекты.
   "Его  величество,  -  говорилось  в  циркуляре,   -   желает,   чтобы
большинство членов палаты, окончивших свои дела, были переизбраны.
   Председатели коллегии являются депутатами.
   Все чиновники обязаны королю содействием в их демаршах, как  и  в  их
усилиях.
   Если они являются избирателями, они должны голосовать в  соответствии
с пожеланием его величества, явствующи м из его выбора председателей,  а
также привлечь к этому всех избирателей, на которых они способны оказать
влияние.
   Если они не являются избирателями, они  обязаны,  действуя  скрыто  и
настойчиво, попытаться уговорить знакомых избирателей отдать  голоса  за
председателя  Действовать   иначе   или   даже   просто   бездействовать
равносильно отказу в сотрудничестве правительству, которому они  обязаны
помогать. Это означает отделение от него и отказ от своих обязанностей.
   Доведите настоящие указания до  сведения  своих  подчиненных"  и  так
далее.
   Что  касается  либеральной  партии,  ее  оппозиция  была   не   менее
общественно значима, зато более действенна.
   "Конститюсьонель", "Курье Франсе" и "Деба" выступили единым  фронтом,
позабыв о прежних разногласиях ради победы над общим врагом, то  есть  с
ненавистным, изношенным, недопустимым кабинетом министров.
   Нетрудно догадаться, что Сальватор не остался в этой  великой  борьбе
бездеятельным.
   Он повидался с руководителями не только венты и ложи,  но  и  партии:
Лафайетом, Дюпоном, Бенжаменом Констаном, Казимиром Перье.
   Позднее, когда результаты выборов в Париже сомнений уже не  вызывали,
он уехал в провинцию, чтобы предпринять против кабинета именно те  меры,
которые  кабинет  министров  предпринимал,  в   свою   очередь,   против
оппозиции.
   Вот чем объяснялось отсутствие Сальватора, о котором мы  упомянули  в
одной из предыдущих глав, не называя его причины.
   По возвращении он сообщил  о  почти  единодушной  поддержке,  которую
департаменты обещают оказать Парижу и ждут лишь назначенного дня.
   Семнадцатого декабря в Париже начались выборы. День  прошел  довольно
спокойно; каждый избиратель направился в соответствующую мэрию, и ничего
не предвещало грозу, разразившуюся вечером следующего  -  воскресного  -
дня.
   Старая поговорка гласит, что они идут один за другим и непохожи между
собой.
   Действительно,  на  следующий  день  сполохи,  предвещавшие  страшную
июльскую бурю, бушевавшую три дня и три ночи, исчертили все небо.
   Утром  знаменитого  воскресенья  18  декабря  Сальватор  завтракал  с
Фраголой; это был идиллический завтрак двух влюбленных;  вдруг  раздался
звонок и Роланд заворчал. Ворчание Роланда, отвечавшее вибрациям звонка,
указывало на сомнительный визит.
   Когда Фрагола слышала звонок, она из скромности убегала и  пряталась.
Вот и теперь Фрагола поднялась из-за стола и  убежала  в  свою  комнату.
Сальватор пошел открывать.
   Человек в широком полонезе, или, иными словами, в длинном  рединготе,
отделанном мехом, стоял на пороге.
   - Вы комиссионер с улицы О-Фер? - спросил гость.
   - Да, - отвечал Сальватор, пытаясь разглядеть  лицо  посетителя;  это
оказалось невозможным, учитывая, что гость  трижды  обмотал  вокруг  шеи
кусок коричневой шерсти, из  тех,  которые  в  настоящее  время  принято
называть кашне.
   - Мне необходимо с вами поговорить,  -  сказал  незнакомец,  вошел  и
прикрыл за собой дверь.
   - Что вам угодно? - спросил комиссионер, пытаясь проникнуть  взглядом
сквозь плотную ткань, закрывавшую лицо его собеседника.
   - Вы один? - спросил тот, озираясь.
   - Да, - подтвердил Сальватор.
   - В таком случае  мой  маскарад  ни  к  чему,  -  сказал  посетитель,
бесцеремонно сбрасывая полонез и разматывая  огромный  шарф,  скрывавший
его лицо.
   Когда полонез был снят, а шарф размотан, Сальватор, к своему великому
изумлению, узнал г-на Жакаля.
   - Вы?! - вскричал он.
   - Ну да, я, - с добродушнейшим видом отозвался г-н Жакаль. -  А  чему
вы удивляетесь? Разве я не должен нанести вам  визит  вежливости,  чтобы
поблагодарить за несколько дней,  которые  я  благодаря  вам  смогу  еще
прожить на земле? Я готов заявить во всеуслышанье и целому свету, что вы
выручили  меня  из  отвратительного  дела.  Брр...  стоит  мне  об  этом
подумать, как меня мороз пробирает по коже.
   - Если это и объясняет цель вашего визита, - молвил Сальватор, -  мне
непонятен смысл этого маскарада.
   - Нет ничего проще, дорогой господин Сальватор. Прежде всего, я люблю
польские костюмы, особенно зимой, а вы, надеюсь, согласитесь, что  нынче
утром холодно по-зимнему. Кроме того, я не хотел, чтобы меня узнали.
   - Что вы имеете в виду?
   - Мне было бы крайне трудно, если не невозможно,  объяснить  подобный
визит в такой день, как сегодня.
   - Значит, нынешний день не похож на другие?
   - Нисколько. Во-первых, нынче воскресенье, а  это  единственный  день
недели, когда наша Святая Церковь  предписывает  нам  отдыхать,  значит,
этот день отличается от других. И потом, сегодня второй, и, стало  быть,
последний день выборов.
   - Я все равно не понимаю.
   - Немного терпения, и вы все поймете. Но так как я пришел  к  вам  по
важному делу, которое займет  некоторое  время,  я  был  бы  вам  крайне
признателен, если вы позволите мне взять стул.
   - О, тысячу извинений, дорогой господин  Жакаль!  Входите  же,  прошу
вас!
   Молодой человек указал г-ну Жакалю на  небольшую  гостиную,  дверь  в
которую оставалась приоткрытой.
   Господин Жакаль вошел и устроился в кресле у камина.
   Сальватор продолжал стоять.
   Через другую дверь гостиной, которая вела в столовую и была отворена,
г-н Жакаль увидал два прибора.
   - Вы завтракали? - спросил он.
   - Я уже закончил, - ответил Сальватор, - и если вам угодно сообщить о
цели вашего визита...
   - Непременно! Итак, я вам говорил, - продолжал г-н Жакаль, - что  мне
было бы невозможно объяснить, зачем я явился к вам в такой день.
   - А я вам заметил, что не понял вашу мысль.
   - Вы поймете, когда узнаете, что не только  все  кандидаты  оппозиции
были избраны в Париже - это вы уже знаете, и,  более  того,  я  об  этом
умалчиваю, - но что большинство либеральных кандидатов избраны  по  всей
Франции. Признайтесь, что, если воскресенье для вас - такой же день, как
другие, для правительства это не так.
   - И что вы сообщили мне нового? - рассмеялся Сальватор.
   - Есть нечто неизвестное всем, но известное нам благодаря  телеграфу.
Позвольте вам сказать, что, судя по радости, которую  принесла  вам  эта
новость, я не даром потерял время, явившись к вам с этим визитом. Но это
не все, что я имею вам сообщить, дорогой господин Сальватор.
   Молодой человек протянул руку.
   - Прежде и раньше всего,  господин  Жакаль,  уточним  этот  пункт,  -
предложил он. -  Вы  уверяете,  что  кандидаты  оппозиции  были  избраны
большинством в департаментах?
   - Клянусь, что это правда, - торжественно и в то  же  время  печально
произнес г-н Жакаль, протягивая, в свою очередь, руку.
   - Спасибо за добрую весть, дорогой господин Жакаль!
   Всегда к вашим услугам, если случай приведет встретить вас под веткой
дерева.
   Господин Жакаль вздрогнул.
   Это  происходило  с  ним  всякий  раз,  как  он  вспоминал  о   своем
приключении или кто-то о нем намекал.
   - Так вы полагаете, что я  ничем  вам  не  обязан,  дорогой  господин
Сальватор.
   - Совершенно верно, господин Жакаль, - подтвердил молодой человек,  -
и вы будете иметь возможность в этом убедиться.
   -  Зато  я  считаю,  что  сквитался  с  вами  лишь  наполовину,  -  с
таинственным видом проговорил начальник полиции, - вот почему, и  только
ради этого, я прошу вашего позволения продолжить рассказ.
   - Слушаю вас очень внимательно.
   - Позвольте сначала задать вам вопрос.
   - Пожалуйста.
   -  Как  вы  поступили  бы,  дорогой  господин  Сальватор,   будь   вы
правительством или, еще проще, французским  королем,  если  бы  увидели,
что, несмотря на  все  ваши  усилия,  а  также  попытки  государственных
чиновников, враждебная вам партия одерживает верх?
   - Я попытался бы узнать, дорогой господин Жакаль,  -  просто  отвечал
Сальватор, - почему одерживает верх враждебная мне партия, и если бы она
в самом деле  представляла  большинство,  я  присоединился  бы  к  этому
большинству. Это не так уж трудно.
   - Конечно, конечно, и если  бы  мы  руководствовались  только  высшим
разумом, то вы были бы правы. Надо отдавать себе отчет  прежде  всего  в
том, что  составляет  успех  неприятельской  партии,  и  овладеть  этими
составляющими. Этот  вопрос  мы  выяснили.  К  несчастью,  правительство
представляет себе все не так отчетливо, как мы. Правительство умеет лишь
подавлять.
   - Угнетать! - усмехнулся Сальватор.
   -  Угнетать,  если  угодно,  я  не  настаиваю.  Итак,  правительство,
несомненно, полагает, что действует в интересах  большинства,  а  потому
решило подавлять - или угнетать; сейчас, дорогой господин  Сальватор,  я
умоляю напрячь все ваше внимание.
   Положим, правительство - право  оно  или  нет  -  должно  действовать
именно таким образом. Как оно за это возьмется?
   - Не знаю, право, - покачал головой Сальватор.
   - Ага! Вы не знаете. Зато я могу  просветить  вас  на  этот  счет,  и
именно ради  этого  я  здесь.  Что,  по-вашему,  сделает  правительство,
отражая этот удар?
   - Вероятно,  объявит  в  Париже  осадное  положение,  как  собиралось
поступить в тот день, когда должны были состояться  похороны  Манюэля  и
казнь господина Сарранти. Если не будет принята эта чисто военная  мера,
предсказываю  вам,  что  господин   де   Виллель   попытается   провести
аналогичную меру в нравственном отношении, то есть  закроет  все  газеты
оппозиции, а это окажет в точности  такую  же  услугу,  как  уничтожение
любого света, когда нужно видеть как нельзя лучше.
   - Это все меры вероятные и направленные на будущее.
   Я же хочу с  вами  поговорить  о  мерах  несомненных,  нацеленных  на
настоящее.
   - Признайтесь, господин Жакаль, что все это не очень ясно.
   - Вы хотите, чтобы я выражался еще яснее?
   - Вы доставили бы мне этим удовольствие.
   - Что вы намерены делать нынче вечером?
   - Заметьте, что вы меня расспрашиваете, вместо того чтобы просвещать.
   - И то, и другое служит моей цели.
   - Будь по-вашему. Сегодня вечером я ничем не занят.
   Он прибавил с улыбкой:
   - Я займусь тем, что делаю всегда, если Господь оставляет мне немного
свободного времени: почитаю Гомера, Вергилия или Лукиана.
   - Это достойное развлечение, которое я и сам себе  время  от  времени
позволяю, и я приглашаю вас предаться  ему  нынче  вечером  больше,  чем
когда-либо.
   - Почему?
   - Потому что, если не ошибаюсь, вы не любите шум, толкотню, давку.
   - А-а, я, кажется, догадываюсь. И вы полагаете, что в Париже  сегодня
вечером будет давка, толкотня, шум?
   - Боюсь, что так.
   - Нечто вроде волнения? - пристально глядя  на  собеседника,  уточнил
Сальватор.
   - Волнение, если угодно, -  подтвердил  г-н  Жакаль.  -  Повторяю:  я
отнюдь не настаиваю на том или ином слове. Но я бы  хотел  убедить  вас,
что для такого мирного человека, как вы, чтение древних  поэтов  гораздо
предпочтительнее, нежели прогулка по городу, начиная с семи-восьми часов
вечера.
   - Ага!
   - Все обстоит именно так, как я имел честь вам доложить.
   - Значит, вы уверены, что нынче вечером будет мятеж?
   - Бог мой! Я никогда ни в чем не уверен, дорогой господин  Сальватор,
а менее всего - в  капризах  толпы.  Но  если  по  некоторым  сведениям,
почерпнутым из надежных источников,  позволено  составить  ту  или  иную
догадку, то я осмелюсь предположить,  что  проявления  народной  радости
окажутся сегодня вечером шумными... и даже... враждебными.
   - Ну да! И произойдет это именно между семью и восьмью часами?
   - Совершенно верно.
   - Стало быть, вы пришли  меня  предупредить,  что  бунт  назначен  на
сегодняшний вечер?
   - Несомненно. Вы  отлично  понимаете,  что  я  неплохо  разбираюсь  в
настроениях и намерениях толпы и могу утверждать, что, когда  новость  о
победе, одержанной  оппозицией,  облетит  Париж,  столица  встрепенется,
начнутся песнопения... А от песни до  лампиона  один  шаг.  Когда  город
запоет, все начнут зажигать иллюминацию. Как только это  будет  сделано,
от лампиона до петарды рукой подать. Париж разразится грохотом петард  и
даже ракет. Случайно какой-нибудь военный или священник пойдет по улице,
где будут предаваться этому невинному занятию. Уличный мальчишка -  а  в
этом возрасте люди безжалостны, как сказал поэт, -  опять  же  случайно,
бросит одну из петард или ракет в почтенного прохожего.
   Это вызовет, с одной стороны, большую  радость  и  взрывы  хохота,  с
другой - крики ярости и призывы: "На  помощь!"  Обе  стороны  обменяются
ругательствами, оскорблениями, ударами, может быть; ведь движения  толпы
всегда непредсказуемы!
   - И вы полагаете, что дело дойдет до драки?
   -  Да!  Видите  ли,  какой-нибудь  господин  замахнется  тростью   на
мальчишку-провокатора,   тот   пригнется,    чтобы    избежать    удара;
наклонившись,  мальчишка,  как  всегда  случайно,  нащупает  под  ногами
булыжник. А в этом деле стоит только начать!  Как  только  будет  поднят
первый камень, за ним будут подняты другие, и скоро образуется настоящая
гора. А что делать с горой камней, если не баррикады?  Сначала  построят
невысокую баррикаду, потом - покрепче,  поскольку  какому-нибудь  дураку
вздумается непременно проехаться на своей тележке. В эту минуту  полиция
проявит отеческую заботу. Вместо того чтобы арестовать вожаков, а такие,
как вы понимаете, всегда найдутся, полиция отведет глаза и скажет:  "Ба!
Несчастные дети! Пусть поразвлекутся!" - и не станет беспокоить тех, кто
строит баррикады.
   - Это же просто отвратительно!
   - А разве не стоит предоставить народу  возможность  поразвлечься?  Я
знаю, что  среди  всеобщей  сумятицы  кому-нибудь  может  явиться  мысль
выстрелить не петардой или ракетой, а из пистолета или ружья. О, как  вы
понимаете, полиция, не желая обвинений в слабости или  соучастии,  будет
вынуждена вмешаться. Но она  появится,  будьте  уверены,  лишь  в  самом
крайнем  случае,  когда  необратимые  события  произойдут.  Вот  почему,
дорогой господин Сальватор, если в ваши первоначальные намерения входило
провести вечер за чтением любимых авторов, советую вам ничего не  менять
в своих планах.
   - Благодарю за совет, сударь, - без улыбки проговорил Сальватор, - на
сей раз мы в самом деле квиты, хотя, по  правде  говоря,  нынче  в  семь
часов утра я уже получил известие о готовящемся мятеже.
   - Я сожалею, что опоздал, дорогой господин Сальватор.
   - Время никогда не проходит даром.
   Господин Жакаль встал.
   - Итак, я вас покидаю, - сказал он, - будучи уверен, что  ни  вы,  ни
ваши друзья не полезете в это осиное гнездо, не так ли?
   - Обещать вам этого не могу. Я, напротив,  решил  "полезть",  как  вы
выражаетесь, туда, где будет больше всего шуму.
   - Вы думаете, это необходимо?
   - Надобно самому видеть, дабы предвидеть.
   - Тогда мне остается, дорогой господин Сальватор, от  души  пожелать,
чтобы с вами не произошло неприятности, - сказал г-н Жакаль и направился
в переднюю, где взялся за полонез и кашне.
   - Спасибо за пожелание... -  провожая  его,  отозвался  Сальватор.  -
Позвольте и мне со своей стороны так же искренне  пожелать,  чтобы  и  с
вами  не  случилось  ничего  неприятного  в  том  случае,  если  кабинет
министров окажется жертвой собственного изобретения.
   - Такова судьба всех изобретателей,  -  назидательно  проговорил  г-н
Жакаль и удалился.

II

Анданте революции 1830 года

   Вто  время  как  г-н  Жакаль  обращался  к  Сальватору  с  отеческими
наставлениями, парижские буржуа мирно гуляли по городу: одни - с женами,
другие - с детьми, третьи - "в одиночестве", как сказано  в  благородной
песне о "Господине Мальбруке". Ни у кого и мысли не было о надвигавшемся
несчастье, как, впрочем, не думали они и ни о чем особенно приятном. Это
было обычное воскресенье, несколько прохладное, но солнечное, и только.
   Славные граждане старались уйти из дома в  поисках  света  и  солнца,
пусть даже декабрьского. Это - вполне естественное желание для тех,  кто
всю неделю провел в тени.
   Вдруг  бульвары,  набережные,  Елисейские  поля   облетела   новость:
"Правительство потерпело поражение".
   Кто же был победитель? Да сама толпа.
   Опьяненные победой, люди стали поносить побежденного.
   Сначала - вполголоса.
   Злословили о кабинете министров, зубоскалили - да простится  нам  это
слово - о иезуитах  и  в  коротких,  и  длинных  рясах;  жалели  короля;
пустились в препирательства.
   - Это ошибка господина де Виллеля, - говорил один.
   - Во всем виноват господин де Пейроне, - замечал другой.
   - Вините господина де Корбьера, - уверял третий.
   - Господина де Клермон-Тоннера! - возражал четвертый.
   - Господина де Дама! - кричал пятый.
   - Конгрегацию! - парировал шестой.
   - Вы все ошибаетесь, - заметил прохожий, - виновата монархия.
   При этих словах толпа буквально оцепенела.
   Эта идея д