дающего  от  жажды  негра
свежей водой даже в самую сильную засуху;  стрелиция-регина,  чьи  цветы
похожи на голову готовой ужалить змеи  с  огненным  хохолком;  канна  из
восточной Индии, из которой в Дели изготавливают  ткань,  ни  в  чем  не
уступающую самым тонким  шелкам;  костус,  употреблявшийся  древними  во
время  церемоний  благодаря  его  аромату;  душистый  ангрек  с  острова
Реюньон; китайский зингибер,  представляющий  собой  не  что  иное,  как
растение, из которого получают имбирь, - одним словом,  целая  коллекция
растений со всего света.
   Бассейн и основание скульптуры  терялись  в  папоротниках  с  резными
листьями, а также в плаунах,  которые  могли  бы  соперничать  с  самыми
мягкими коврами Смирны и Константинополя.
   Теперь,  пока  нет  солнца  (оно  завладеет  небосводом  лишь   через
несколько часов), попробуйте разглядеть сквозь листву,  цветы  и  плоды,
светящийся шар, который свисает с потолка, озаряя все вокруг и окрашивая
воду  в  голубоватый  цвет;   благодаря   такому   освещению   крошечный
девственный лес наполняется настроением умиротворенности  и  меланхолии,
мягким и серебристым лунным мерцанием.
   Лежа на кровати, было особенно приятно любоваться чудесным зрелищем.
   Как мы уже сказали, женщина, лежавшая в эти минуты в  постели,  одним
локотком опиралась на подушки, а в другой  руке  держала  томик  стихов;
время от  времени  она  отрывалась  от  книги  и  блуждала  взглядом  по
крохотным тропинкам, которые там и  сям  прокладывал  свет  в  волшебной
стране, представавшей ее взору сквозь зеркало как сквозь сон.
   Если она была влюблена, она, должно  быть,  мысленно  выбирала  тесно
переплетавшиеся цветущие ветви, среди которых  могла  бы  свить  гнездо;
если она никого не любила, она, верно, спрашивала  у  пышно  разросшейся
растительности тайну любви, о  которой  говорил  каждый  листок,  каждый
цветок, каждый запах в этой оранжерее.
   Мы достаточно подробно описали этот неведомый  Эдем  с  улицы  Артуа.
Расскажем теперь о Еве, обитавшей в этом раю.
   Да, Лидия вполне заслуживала этого имени, возлежа в мечтательной позе
и читая "Раздумья" Ламартена; прочтя строфу, она наблюдала за  тем,  как
распускается душистый бутон, - так природа словно продолжала и дополняла
поэзию. Да, это была настоящая Ева, соблазнительная, свежая,  белокурая,
только  что  согрешившая;  она  обводила  томным  взором  окружавшие  ее
предметы: трепещущая, беспокойная, вздрагивающая,  она  упорно  пыталась
разгадать секрет этого рая, где ей совсем недавно было так хорошо и  где
она вдруг оказалась в одиночестве. Сердце ее громко билось, глаза метали
молнии, губы вздрагивали; она звала то ли сотворившего ее  Бога,  то  ли
погубившего человека.
   Она завернулась в простыни из тончайшего батиста и набросила на плечи
пушистый палантин; приоткрытый ротик, сверкающие глаза, яркий румянец  -
все в ней говорило за то, что она могла бы послужить прекрасной  моделью
для статуи Леды, живи она в Древних Афинах или Коринфе.
   Как у Леды, соблазненной лебедем, у Лидии щеки пылали  румянцем,  она
была погружена в сладострастное созерцание.
   Если бы знаменитый Какова, автор "Психеи", увидел в эти  минуты  нашу
языческую Еву, он создал бы шедевр  из  мрамора,  который  превзошел  бы
"Венеру Боргезе". Корреджо написал бы  с  нее  мечтательную  Калипсо,  у
которой за спиной прячется Амур; Данте  сделал  бы  ее  старшей  сестрой
Беатриче и попросил провести его по всем закоулкам на земле, как младшая
сестра провела его по всем тайным уголкам небес.
   Одно не вызывает сомнения: поэты, художники и  скульпторы  преклонили
бы головы перед чудесной женщиной, сочетавшей в себе (и было  непонятно,
как  ей  это   удавалось)   невинность   юности,   очарование   женщины,
чувственность  богини.  Да,  десять  лет,  пятнадцать,  двадцать,  иными
словами - детский возраст, пора влюбленности, а затем зрелый возраст - и
составляют трилогию, которая зовется молодостью; они приходят  на  смену
друг другу (девочка превращается в девушку, потом становится женщиной) и
остаются позади; эти три возраста, словно "Три Грации"
   Жермена Пилона  ,  казалось,  следовали  кортежем  за  необыкновенным
созданием, чей  портрет  мы  пытаемся  изобразить,  и  осыпали  ее  чело
лепестками самых душистых цветов сочнейших оттенков.
   Она не просто показывалась на глаза - она являлась взору:
   сам ангел принял бы ее за родную сестру, Поль - за Виргинию, а Дегрие
- за Манон Леско.
   Как могло статься, что  она  сохраняла  в  себе  прелесть  всех  трех
возрастов  и  потому  поражала  несравненной,   странной,   необъяснимой
красотой? Это мы и попытаемся ежели не объяснить, то хотя бы показать  в
ходе нашего рассказа, а  эту  или,  точнее,  следующую  главу  посвятить
разговору супругов Марандов.
   Муж г-жи де Маранд с минуты на минуту войдет к ней в спальню;  именно
его поджидает красавица Лидия с рассеянным видом; но, наверное,  не  его
ждет  ее  затуманенный  взор  в  темных  углах  спальни  и  в  полумраке
оранжереи.
   А ведь г-н де Маранд довольно ласково обратился к  жене  с  просьбой,
которая вот-вот будет исполнена: позволить ему ненадолго  прийти  на  ее
половину и побеседовать, перед тем как он запрется у себя.
   Так что же?! В г-же де Маранд - столько красоты, молодости,  свежести
- всего, о чем только может мечтать человек в двадцать пять лет, то есть
в пору физического расцвета, но никогда не способен достигнуть;  столько
счастья, радости, опьянения - и все  эти  сокровища  принадлежат  одному
мужчине! И этот мужчина - банкир,  светловолосый,  свежий,  розовощекий,
элегантный, вежливый, умный, что верно, то  верно,  но  в  то  же  время
суховатый, холодный, эгоистичный, честолюбивый! Всего этого  у  него  не
отнять. Это всегда пребудет с ним, как его  особняк,  его  картины,  его
деньги!
   Какое  неведомое  происшествие,  какая   общественная   сила,   какая
тираническая и беспощадная власть заставили  связать  свои  судьбы  этих
непохожих людей - внешне, во  всяком  случае.  Неужели  им  есть  о  чем
поговорить и, главное, они могут друг друга понять?
   Вероятно, ответ на наш вопрос мы получим позднее. А пока послушаем, о
чем они  беседуют;  возможно,  какой-нибудь  взгляд,  знак,  слово  этих
скованных одной цепью супругов поможет нам напасть на след событий,  еще
более надежно от нас скрытых во мраке прошлого...
   Внезапно замечтавшейся красавице почудился шорох в соседней  комнате;
скрипнул паркет, как бы легко ни ступал приближавшийся человек. Г-жа  де
Маранд в последний раз торопливо оглядела свой туалет; она  еще  плотнее
закуталась в накидку из лебяжьего пуха, одернула рукава кружевной ночной
сорочки и, убедившись, что все остальное  в  ее  костюме  в  безупречном
порядке, больше не двинулась, не желая, по-видимому, ничего менять.
   Она лишь опустила, не закрывая, книгу на постель  и  чуть  приподняла
голову, подперев  рукой  подбородок.  В  этой  позе,  выражавшей  скорее
безразличие, нежели  кокетство,  она  и  стала  ждать  появления  своего
господина и повелителя.

ХХII

Беседа супругов

   Господин де Маранд приподнял портьеру, но так  и  остался  стоять  на
пороге. -  Мне  можно  войти?  -  спросил  он.  -  Разумеется...  Вы  же
предупредили, что зайдете. Я вас жду уже четверть часа.
   - Что вы говорите, мадам?! А ведь вы, должно быть,  так  устали!..  Я
допустил бестактность, не правда ли?
   - Нет, входите!
   Г-н де Маранд приблизился, отвесил галантный поклон, взял руку  жены,
склонился над этой ручкой с хрупким запястьем, белыми длинными пальцами,
розовыми ноготками и настолько трепетно коснулся ее губами, что г-жа  де
Маранд скорее угадала его намерение, нежели почувствовала  прикосновение
его губ.
   Молодая женщина бросила на супруга вопросительный взгляд.
   Было нетрудно заметить, что подобные визиты - большая  редкость,  как
можно было догадаться и о том, что этой  встречи  никто  не  ждал  и  не
боялся: скорее, это было посещение друга, а не супруга, а Лидия  ожидала
г-на де Маранда с любопытством, но  уж  никак  не  с  беспокойством  или
нетерпением.
   Г-н де Маранд улыбнулся и, вложив в свои слова всю  ласку,  на  какую
был способен, молвил:
   - Прежде всего прошу меня извинить, мадам, за то, что  я  пришел  так
поздно или, точнее, рано. Поверьте, что если бы важнейшие обстоятельства
не заставили меня провести весь день вне дома, я выбрал бы более удобный
случай для конфиденциальной беседы с вами.
   - Какое бы время вы ни назначили для  нашего  разговора,  -  сердечно
проговорила г-жа де Маранд, - для меня это всегда большая  радость,  тем
более что это случается крайне редко.
   Г-н де Маранд поклонился, на этот раз в знак благодарности. Потом  он
подвинул глубокое кресло вплотную к кровати г-жи де Маранд  и  сел  так,
чтобы хорошо ее видеть.
   Молодая женщина снова опустила подбородок  на  руку  и  приготовилась
слушать.
   - Прежде чем я заговорю или, вернее,  продолжу  разговор  о  деле,  -
начал г-н де Маранд, - позвольте мне, мадам, еще раз выразить  искреннее
восхищение вашей редкой красотой, расцветающей с каждым  днем,  а  нынче
ночью она, кажется, достигла апогея человеческой красоты.
   - Откровенно говоря, сударь, я  не  знаю,  что  и  ответить  на  вашу
любезность: она радует меня тем больше, что обыкновенно  вы  не  слишком
щедры на комплименты... Прошу меня правильно понять: я сожалею об  этом,
но отнюдь вас не упрекаю.
   - Отнесите мою скупость в похвалах на счет моей  ревностной  любви  к
работе, мадам... Все мое время посвящено цели,  которую  я  перед  собой
поставил. Но если  однажды  мне  будет  позволено  провести  хоть  часть
отпущенного мне времени в удовольствии, которым вы дарите  меня  сейчас,
поверьте: это будет счастливейший день моей жизни.
   Г-жа де Маранд подняла на мужа глаза  и  бросила  изумленный  взгляд,
словно в его словах прозвучало нечто до крайности необычное.
   - Однако мне представляется, сударь,  -  отвечала  она,  постаравшись
вложить в свои слова все свое очарование,  -  что  всякий  раз,  как  вы
хотели бы посвятить себя этому удовольствию, вам достаточно  сделать  то
же, что и нынче: предупредить, что вы желаете меня видеть, или  даже,  -
прибавила она с улыбкой, - прийти ко мне без предупреждения.
   - Вы же знаете, - улыбнувшись в ответ, возразил г-н де Маранд, -  что
это противоречит нашим условиям.
   - Условия эти продиктовали вы, сударь,  а  не  я;  я  их  приняла,  и
только!  Не  мне,  бесприданнице,  обязанной   вам   своим   состоянием,
положением... и даже честным именем отца, выдвигать вам условия, как мне
кажется.
   - Неужели вы полагаете, дорогая Лидия, что наступило  время  что-либо
изменить в этих условиях? Не показался бы я слишком докучливым, если бы,
например,  явился  сейчас  без  предупреждения  и   вторгся   со   своим
супружеским реализмом в мечты, занимавшие вас весь нынешний вечер  да  и
теперь, возможно, смущающие ваш покой?
   Г-жа де Маранд начала понимать, куда клонит муж, и почувствовала, что
краснеет. Г-н де Маранд переждал, пока  она  придет  в  себя  и  румянец
сойдет с ее щек, и продолжал прерванный разговор.
   - Вы помните наши условия?  -  спросил  он  с  неизменной  улыбкой  и
беспощадной вежливостью.
   - Отлично помню, сударь, - отозвалась молодая женщина, изо  всех  сил
стараясь не показывать своего волнения.
   - Вот уже скоро три года, как я имею честь быть вашим супругом, а  за
три года можно многое забыть.
   - Я никогда не забуду, чем вам обязана, сударь.
   - В этом вопросе наши мнения расходятся, мадам. Я не считаю вас своей
должницей; однако, если вы думаете иначе и знаете за собой  какой-нибудь
долг в отношении меня, то как раз о нем-то я просил бы вас забыть.
   - Чтобы не вспоминать, одного желания недостаточно.
   Есть люди, для которых неблагодарность - не только преступление, но и
невозможность! Мой отец, старый солдат  и  отнюдь  не  деловой  человек,
вложил все свое состояние - в  надежде  его  удвоить  -  в  сомнительное
производство и разорился. У него были  обязательства  в  банке,  который
вскоре возглавили вы; и эти обязательства  не  могли  быть  соблюдены  в
срок. Один молодой человек...
   - Мадам... - попытался остановить ее г-н де Маранд.
   - Я ничего не хочу опускать, сударь, - твердо проговорила Лидия. - Вы
думали, что я забыла... Один молодой человек решил, что мой отец  богат,
и стал просить моей руки.  Инстинктивное  отвращение  к  этому  человеку
поначалу заставило отца отвергнуть его предложение. Однако  мои  уговоры
сделали свое дело: молодой человек сказал, что  любит  меня,  и  я  было
подумала, что тоже его люблю...
   - Вы только так думали? - уточнил г-н де Маранд.
   - Да, сударь, я так думала... Разве  в  шестнадцать  лет  можно  быть
уверенной в своих чувствах? А если еще учесть, что я  тогда  только  что
вышла из пансиона и совершенно не знала света...
   Итак, повторяю: мои уговоры победили сомнения  отца,  и  он  в  конце
концов принял господина  де  Бедмара.  Все  было  обговорено,  даже  мое
приданое: триста тысяч франков. Но вдруг распространился слух о том, что
мой отец - банкрот: жених внезапно прекратил визиты и исчез! А некоторое
время спустя отец получил от него письмо из Милана; господин  де  Бедмар
писал, что узнал о неприязненном отношении моего отца к  будущему  зятю,
а, как известно, насильно мил не будешь. Мое приданое  было  положено  в
банк и объявлено неприкосновенным. Оно составляло почти  половину  того,
что отец задолжал вашему банку. За три  дня  до  того,  как  истек  срок
платежей, он пришел к вам, предложил триста  тысяч  франков,  а  выплату
остальной суммы попросил  отсрочить.  Вы  ему  предложили  прежде  всего
успокоиться и прибавили, что у вас к нему есть  дело,  ради  которого  и
пригласили его на следующий день встретиться у нас. Все верно?
   - Да, мадам... Однако я против слова "дело".
   - Кажется, вы тогда употребили именно его.
   - Мне был нужен предлог, чтобы прийти к вам, мадам:
   слово "дело" послужило не определением, а лишь предлогом.
   - Да Бог с ним, с этим словом: в  подобных  обстоятельствах  слово  -
ничто, вещь - все... Вы пришли и сделали отцу  неожиданное  предложение:
жениться на мне, отказаться от приданого и простить отцу шестьсот тысяч,
которые тот задолжал вашему дому, а также вернуть отцу  сто  тысяч  экю,
которые он принес вам накануне.
   - Я не предложил вашему отцу больше из опасения, что он мне откажет.
   - Я знаю, как вы деликатны, сударь...  Мой  отец  был  оглушен  вашим
предложением, но все-таки согласился. Правда, никто не спросил, хочу  ли
этого я; впрочем, вы знали, что мое  согласие  тоже  не  заставит  ждать
себя.
   - О, вы благочестивая и послушная дочь!
   - Вы помните нашу встречу, сударь? Я с  первых  же  слов  хотела  вам
рассказать о своем прошлом, признаться вам в том...
   - ...о чем человек деликатный знать не должен  и  потому  никогда  не
даст своей невесте времени договорить. Я, кстати, тогда сказал: "Думайте
обо мне  что  хотите,  мадемуазель;  можете  считать  это  либо  деловым
предложением..."
   - Вот видите! Именно так вы и сказали: "дело"...
   - Я - банкир, - заметил г-н де Маранд, - и надобно  отнести  на  счет
привычки...  "Можете  считать  это  либо  деловым   предложением,   либо
отнеситесь к этому как к долгу памяти о моем отце".
   - Отлично, сударь!  Я  прекрасно  все  помню.  Речь  шла  об  услуге,
оказанной моим  отцом  вашему  в  период  Империи  или  в  самом  начале
Реставрации.
   - Да, мадам... Я еще прибавил, что не считаю вас ничем обязанной и вы
свободны от какого-либо чувства ко мне,  да  и  я  сам,  имея  кое-какие
обязательства, также остаюсь независимым; какой  бы  соблазнительной  ни
создал вас Господь, я никогда не буду  предъявлять  на  вас  супружеские
права. Я сказал, что вы красивы, молоды, вы созданы для  любви  и  я  не
считаю себя вправе ограничивать вашу свободу, полагаясь в  этом  вопросе
на ваше знание светских приличий... Я сказал еще  тогда,  что  буду  вам
снисходительным отцом, но как отец должен всегда быть на  страже  вашего
честного имени - а оно в го же время является И моим, -  так  и  я  буду
подавлять всяческие неподобающие попытки со  стороны  некоторых  мужчин,
неизбежные при вашей красоте.
   - Сударь...
   - Увы! Очень скоро я в самом  деле  имел  право  назвать  себя  вашим
отцом, потому что полковник внезапно скончался во  время  путешествия  в
Италию; мой римский корреспондент сообщил эту печальную весть. Когда  вы
об этом узнали, вы очень страдали; в первые месяцы нашей семейной  жизни
вы не снимали траура.
   - Я носила траур и в сердце, клянусь вам, сударь!
   - Могу ли я в этом усомниться, мадам? Ведь мне  было  так  трудно  не
заставить вас  позабыть  о  вашем  горе,  но  добиться  того,  чтобы  вы
выплескивали ваше отчаяние лишь до разумных пределов.  Вы  были  ко  мне
добры и послушались моего совета; в конце  концов  вы  оставили  мрачные
одежды и сбросили с себя траур, подобно тому как в первые  весенние  дни
цветок сбрасывает с себя  неприметный  зимний  наряд  и  расцветает  под
горячими лучами. Свежесть, молодой румянец никогда не  сходили  с  ваших
щек, однако улыбка надолго сошла с губ... И  вот  мало-помалу  -  о,  не
упрекайте себя в этом: таков закон природы! - к  вам  вернулась  улыбка,
хмурое чело просветлело, вы перестали горестно  вздыхать  и  с  надеждой
стали смотреть в будущее; вы вернулись  к  жизни,  удовольствиям,  снова
превратились в кокетливую молодую женщину. Надеюсь,  вы  не  станете  со
мной спорить, если я скажу, что именно мне принадлежала честь быть вашим
проводником, вашей опорой на этом нелегком пути - гораздо более трудном,
чем полагают некоторые, - который ведет от слез к улыбке, от страдания к
радости.
   - Да, сударь, - подтвердила г-жа де Маранд, схватив супруга за  руку.
- Позвольте мне пожать вашу верную руку,  которая  поддерживала  меня  с
таким терпением, с такой преданностью, - по-братски.
   - Вы меня благодарите за  милость,  которую  мне  же  и  оказали!  Вы
слишком добры.
   - Однако, сударь, не угодно ли вам  объяснить,  куда  вы  клоните?  -
спросила г-жа де Маранд, не на шутку взволнованная то  ли  происходившей
сценой, то ли воспоминаниями, навеянными этой сценой.
   - Простите, мадам! Я совсем забыл о времени, а также  о  том,  где  я
нахожусь: должно быть, вы устали.
   - Позвольте вам заметить, сударь, что вы  никогда  не  умели  угадать
моих намерений.
   - Я буду краток, мадам... Как я  говорил,  ваше  возвращение  в  свет
после почти годового отсутствия произвело настоящую сенсацию.  Когда  вы
оставили свет, вы были хороши собой,  теперь  вы  просто  очаровательны.
Ничто так не красит женщину, как успех: вы стали обворожительны.
   - Вы возвращаетесь к комплиментам!..
   - Я возвращаюсь к истине,  а  к  ней  непременно  нужно  возвращаться
всегда. Теперь, мадам, разрешите мне продолжать, и я  в  несколько  слов
закончу свою мысль.
   - Я слушаю.
   - Когда я помог вам выйти из тени, которую бросали  на  вас  траурные
одежды, это было  похоже  на  то,  как  Пигмалион  помог  своей  Талатее
отделиться  от  мраморной  глыбы,  скрывавшей  ее  от  чужих   взглядов.
Представьте, что Пигмалион  -  наш  современник;  предположите,  что  он
привел свою Галатею в свет под  именем...  Лидии,  что  вместо  любви  к
Пигмалиону Галатея не испытывает... ничего. Вы  можете  вообразить,  как
будет страдать несчастный Пигмалион, как он  будет  ущемлен  я  даже  не
скажу в любви - в своей гордыне, когда услышит: "Бедняга скульптор!
   Мраморную-то статую он оживил не для себя, а... для..."
   - Сударь! Ваше сравнение...
   - Да, я знаю пословицу: "Сравнение не доказательство".
   И  это  верно.  Оставим  метафору  и  вернемся  к  реальности.   Ваша
удивительная красота помогает вам обзаводиться тысячами новых друзей,  у
меня  же  появляются  тысячи  завистников.  Бл