телей  оставить  Петруса  с  его
мрачными мыслями и бросить взгляд на вновь прибывшего.
   Это был человек лет пятидесяти,  довольно  высокий,  широкоплечий,  с
могучей шеей и мощной грудью.
   Шапка рыжих вьющихся волос на голове и черные  как  смоль  щетинистые
брови, густые и жесткие, не вязались с цветом волос.
   Длинные бакенбарды, рыжевато-каштановые с проседью, почти сходились у
него на шее.
   В целом лицо у незнакомца  было  открытое,  пожалуй,  грубоватое,  но
совсем не злое.
   Напротив, не сходившая с его губ улыбка выдавала в  нем  добродушного
весельчака, внешне грубоватого, но в глубине души мягкого и славного.
   Первое впечатление, которое он производил, было отталкивающим.
   При втором приближении ему хотелось подать  руку,  настолько  веселое
выражение его лица внушало симпатию.
   Мы уже упоминали о его возрасте.
   Этот возраст как бы подтверждала довольно глубокая  двойная  морщинка
на переносице.
   Что же касается его рода занятий, определить его было нетрудно  сразу
по нескольким признакам.
   Прежде всего, его раскачивающаяся  походка  выдавала  в  нем  моряка,
долгое время проведшего на море; даже когда моряки оказываются на  суше,
они и здесь ходят, широко расставляя  ноги;  так  сыновья  Нептуна,  как
сказал бы член Французской академии, борются обычно с бортовой и килевой
качкой.
   Но даже если бы не походка, любопытные могли догадаться  о  том,  что
перед ними моряк, по не менее заметному признаку.
   У незнакомца были продеты в уши два золотых якорька.
   Одет он был довольно изысканно, хотя даже людям непритязательным  его
наряд мог показаться отчасти двусмысленным.
   Он состоял из синего редингота с металлическими пуговицами,  довольно
открытого, так что был виден жилет с толстой золотой цепью.
   На незнакомце  были  широкие  панталоны  со  складками,  обуженные  в
голенищах и известные в те времена как "казачки".
   Сапоги же, широкие в отличие от панталонов, повторяли очертания ноги,
которую природа  в  своей  материнской  прозорливости  создала,  видимо,
такой, чтобы она могла поддерживать своего владельца в равновесии  среди
самых неожиданных всплесков разбушевавшегося океана.
   Его красное лицо выделялось на фоне белого галстука, повязанного  под
широким воротничком, напоминая букет маков в белой обертке.
   Косынка в красную и зеленую клетку,  повязанная  вокруг  шеи  морским
узлом, и черная фетровая  шляпа  с  широкими  полями  и  длинным  ворсом
дополняли его костюм.
   Прибавим, что он держал в руке  огромную  трость,  приобретенную  им,
несомненно, в восточной или  западной  Индии,  где  растет  удивительный
тростник. Очевидно, в память о какомто событии, с которым была связана и
эта  трость,  моряк  приказал  приделать  к  ней  золотой   набалдашник,
пропорциональный ее гигантским размерам.
   Что  могло  привлечь  на  распродажу  картин  этого   необыкновенного
господина?
   Если бы Петрус  был  художником-маринистом,  посещение  какого-нибудь
богатого моряка в отставке, желающего иметь коллекцию марин, не  вызвало
бы удивления.
   Но  моряк  в  мастерской  исторического,  даже,   скорее,   жанрового
художника не мог не вызвать удивления у истинных любителей.
   Вот почему появление моряка в мастерской привлекло  к  себе  внимание
присутствовавших, до тех пор занятых исключительно картинами.
   Он  же  не  смущаясь  остановился  посреди  лестницы,  бросил  вокруг
испытующий взгляд, вынул из кармана чехол, из чехла -  очки  с  золотыми
дужками, водрузил  их  на  нос  и  пошел  прямиком  к  картине  Шардена,
привлекшего, казалось, его особое внимание, как только он ее заметил.
   На картине была изображена  хозяйка,  чистившая  овощи,  которые  она
сейчас опустит в котелок.
   Огонь, котелок, овощи были написаны так правдоподобно, что моряк  при
виде котелка, крышка которого лежала на печи, громко воскликнул, поднеся
нос к полотну и шумно вдохнув воздух:
   - Гм! Гм!
   Он прищелкнул языком и продолжал:
   - Бульон так и просится в рот.
   Потом поднял левую руку и восхищенно произнес:
   - Превосходно! Просто прекрасно!
   Говорил он все так же громко, словно находился в мастерской один.
   Несколько посетителей, разделявшие мнение вновь прибывшего о  полотне
Шардена, подошли поближе, а те, кто думали иначе, напротив, отдалились.
   После долгого и тщательного осмотра картины, во время которого  моряк
то поднимал, то опускал очки, он наконец отошел с видимым сожалением  и,
заметив одну из первых марин Гудена, произнес:
   - Ну и ну! Вода как настоящая! Подойдем поближе!
   Он в самом деле приблизился к картине, почти касаясь носом полотна.
   - Да, тысяча чертей и преисподняя! - выкрикнул он. - Это вода,  и  не
простая, а соленая... Чья же это картина?
   - Одного молодого человека, сударь, -  сообщил  пожилой  господин,  с
наслаждением нюхавший табак перед мариной, которой любовался моряк.
   - Гуден, - подхватил он, прочтя на  картине  подпись  -  Я,  кажется,
слыхал это имя в Америке, но впервые вижу работу этого мастера. Хоть  вы
и говорите, что он еще молод на мой взгляд, тот, кто написал эту  шлюпку
и эту волну, - настоящий мастер. Мне, правда, не очень нравятся матросы,
которые в нее садятся, но нельзя же все  делать  в  совершенстве!  Ну-ка
посмотрим, посмотрим...
   И моряк стал разглядывать картину вблизи.
   - А что вы скажете об этом бриге, что виден вон там на заднем плане?
   - Сударь, не в обиду будь вам сказано, но это  корвет  а  не  бриг...
Корвет, который идет против ветра с левыми галсами под гротом,  фоком  и
двумя марселями; хотя это весьма скромно с его стороны. При таком  бризе
он мог бы поставить свои брамсели и даже лисели. Я в такую погоду обычно
приказывал- "Поставить все паруса!"
   Моряк по старой привычке выкрикнул эту команду в полный голос.
   Все  обернулись.   Лишь   несколько   любителей   продолжали   осмотр
мастерской, однако большая их часть сгрудилась вокруг моряка;  пользуясь
термином, позаимствованным у  поэтов  скажем,  что  толпа  пошла  с  ним
сообща.
   Незнакомец, как видят читатели, был услышан.
   Так, пожилой господин успел обменяться  с  ним  несколькими  словами,
подхватывая его ответы на лету.
   - Ах, сударь, - заметил он, - вы, верно, командовали судном?
   - Я имел эту честь, сударь, - отвечал незнакомец.
   - Трехмачтовым судном, бригом, корветом?
   - Корветом.
   Словно не желая продолжать разговор на  морскую  тему  моряк  оставил
волны, лодку и корвет Гудена и перешел к картине Буше.
   Однако старый  любитель,  желавший,  без  сомнения  знать  что  такой
большой знаток искусства думает о придворном художнике графини  Дюбарри,
следовал за моряком по пятам Как звезда привлекает к себе спутники,  так
моряк завладел вниманием всех, кто его слышал, и те не отпускали его  от
себя ни на шаг.
   - Хотя это полотно не подписано, -  изрек  наш  незнакомец  глядя  на
работу последователя Карле Ванлоо, нет нужды спрашивать имя его  автора:
это "Туалет Венеры" кисти Буше Художник из  лести  придал  своей  Венере
черты несчастной куртизанки, которая в те времена бесчестила французскую
монархию... Плохая живопись! Плохой художник! Не люблю Буше!
   А вы, господа?
   Не ожидая ответа тех,  к  кому  он  обращался,  незнакомец  продолжал
по-прежнему в полный голос:
   - Это прекрасный колорист,  знаю!  Но  художник  он  претенциозный  и
манерный, под стать персонажам его эпохи... Отвратительная эпоха! Жалкое
подражание эпохе Возрождения! Ни плоти, как у Тициана, ни  мяса,  как  у
Рубенса!
   Он повернулся к слушателям:
   - Именно поэтому, господа, я люблю Шардена: это единственный поистине
сильный художник, потому  что  он  подлинно  прост  среди  аффектации  и
условностей своего времени... О, простота, господа, простота! Что бы  вы
ни говорили, к ней всегда нужно возвращаться...
   Никто не собирался оспаривать его мнение.
   Более  того,  любитель,  уже  обменявшийся  с   моряком   несколькими
репликами, огляделся по сторонам, будто прося слова, и, видя, что  никто
не возражает, заметил:
   - Вы абсолютно правы, сударь, абсолютно правы!
   Любителя постепенно стал увлекать этот моряк, резкий,  но  искренний,
грубоватый, но философ.
   - Если бы я мог дожить до того времени, как осуществится моя мечта, -
продолжал капитан задумчиво, - я  умер  бы  счастливейшим  из  смертных,
потому что мое имя было бы связано с одним  из  величайших  человеческих
деяний.
   - Не будет ли нескромностью спросить, сударь, о чем  вы  мечтаете?  -
спросил старый любитель.
   - Отчего же сударь, отнюдь нет! - отвечал капитан. - Я хочу  основать
бесплатную школу  рисования,  где  перед  учителями  будет  стоять  одна
задача: учить простоте в искусстве.
   - Великая идея, сударь!
   - Правда?
   - Величайшая и филантропическая. Вы, сударь, живете в столице?
   - Нет, но я намерен здесь поселиться. Что-то мне надоело мотаться  по
свету.
   - Неужели вы  объездили  весь  свет?  -  в  восхищении  вскричал  его
собеседник.
   - Шесть раз, сударь, - просто ответил моряк.
   Любитель отпрянул.
   - Да это же больше Лаперуза! - заметил он.
   - Господин де Лаперуз совершил два кругосветных  путешествия,  -  все
так же просто проговорил моряк.
   - Я, может быть, имею честь беседовать  с  прославленным  моряком?  -
поспешил задать вопрос любитель.
   - Пф! - только ичвымолвил скромный незнакомец.
   - Могу ли я узнать, как вас зовут, сударь?
   - Зовут меня Лазар-Пьер Берто по прозвищу МонтобаннВерхолаз.
   - Не родственник ли вы знаменитого Берто де  Монтобанана,  племянника
Карла Великого?
   - Вы хотели сказать - Рено де Монтобана?
   - Да, верно: Рено... Берто...
   - Ну да, обычно их часто путают Думаю, я не  имею  этой  чести;  если
только  по  материнской  линии...  Кроме  того,  в  нашем   имени   есть
непроизносимая буква, которую представители семейства Рено де Монтобанов
никогда не имели честь носить.
   Любитель, не понимавший, в каком месте своего имени капитан Монтобанн
вставляет непроизносимую букву, тщетно  примерял  ее  мысленно  со  всех
сторон.
   Наконец он отказался от этой затеи и убедил себя, что просто-напросто
не расслышал и неправильно понял: видимо, моряк  говорил  о  различии  в
гербах, а не в именах.
   Он вынул из кармана  визитную  карточку  и  передал  ее  капитану  со
словами:
   - Капитан! Я бываю дома по понедельникам, средам и пятницам  от  трех
до пяти часов пополудни. В пять я обедаю, и  если  вы  пожелаете  иногда
оказать мне честь, разделив со мной скромную трапезу, я  буду  счастлив:
моя жена без  ума  от  морских  сражений,  и  вы  нас  обоих  порадуете,
рассказав что-нибудь из своего прошлого.
   - С удовольствием, сударь,  -  кивнул  капитан,  опуская  карточку  в
карман. - Сражения, на мой взгляд, и существуют для того,  чтобы  о  них
рассказывать.
   -  Совершенно  справедливо,  сударь,  совершенно  справедливо!  -   с
поклоном ответил любитель и удалился.
   После этой своей  победы  капитан  пуще  прежнего  стал  расхваливать
каждую картину и завоевал сердца двух-трех других любителей, пораженных,
как и первый, справедливостью  его  суждений  и  его  пылкой  любовью  с
простой живописи.
   Через два часа он завоевал всеобщее восхищение.
   За ним ходили по пятам по мастерской и слушали  его  со  вниманием  и
сосредоточенностью   прилежных   учеников,   внимающих    прославленному
профессору.
   Это представление - в полном смысле этого  слова  -  продолжалось  до
пяти часов, то есть до  того  времени,  когда,  как  мы  уже  упоминали,
посетители расходились.
   В тот момент, как слуга Петруса отворил  дверь,  чтобы  напомнить  об
окончании осмотра, капитан повернул картину, прислоненную лицом к  стене
и словно не предназначавшуюся для продажи.
   Это был эскиз битвы "Прекрасной Терезы" с "Калипсо",  который  Петрус
набросал однажды после оживленного рассказа отца.
   Едва взглянув на картину, Пьер Берто восхищенно  вскрикнул,  заставив
остановиться тех, что уже потянулись к выходу.
   - Клянусь морским богом, я не думал, что такое возможно!  -  вскричал
он.
   Несмотря  на  просьбу  лакея,  присутствовавшие   столпились   вокруг
капитана - Что вы хотите  сказать,  сударь?  -  в  один  голос  спросили
человек двадцать.
   - Ах, господа, - не унимался капитан, вытирая глаза, -  простите  мое
волнение. Но когда я увидел, как точно передано одно из первых сражений,
в которых мне довелось принять участие и прославиться,  должен  сказать,
что слезы сами собой хлынули у меня из глаз.
   - Плачьте, капитан, плачьте! - загомонили посетители.
   - Только  один  человек,  -  прибавил  капитан,  -  мог  бы  с  такой
невероятной точностью передать бой "Калипсо" и "Прекрасной  Терезы",  но
этот человек никогда не держал в руке кисти.
   - Кто же этот человек? - спросили присутствовавшие; их внимание  было
возбуждено до последней степени этим драматическим эпизодом.
   - Я имею в виду капитана "Прекрасной Терезы".
   - А этим капитаном  были  вы,  сударь,  верно?  -  проговорили  сразу
несколько голосов.
   - Нет, не я, - величаво взмахнув рукой, возразил  Монтобанн-Верхолаз,
- капитаном был мой верный друг Пьер Эрбель.
   Что с ним сталось с тех  пор,  как  мы  расстались  в  Рошфоре  после
безуспешной попытки спасти императора... я хотел сказать Бонапарта.
   - Говорите "император"! - подхватили некоторые особенно отчаянные  из
посетителей.
   - Да,  император!  -  вскричал  капитан.  -  Сколько  бы  у  него  ни
оспаривали этот титул, он носил его с честью. Простите его старому слуге
этот, возможно, неразумный пыл.
   - Да, да, - проговорили сразу несколько человек. - Однако вернемся  к
капитану Эрбелю!..
   - Бог знает, где он теперь, несчастный старик, -  продолжал  капитан,
подняв глаза и простерев руку к небу.
   - Сударь! - молвил лакей,  которому  эта  трогательная  сцена  мешала
выпроводить посетителей. - Не знаю, где находится капитан  Эрбель  ныне,
но неделю назад он был здесь.
   - Капитан Эрбель? - громовым голосом пророкотал посетитель.
   - Он самый, - подтвердил лакей.
   - И вы говорите, что не знаете, где он сейчас?
   - Ну, я просто не так выразился: должно быть, он в СенМало.
   - Я лечу к нему! - вскричал капитан, устремляясь к двери и увлекая за
собой других посетителей.
   Вдруг он остановился, так что следовавшим за ним любопытным  пришлось
отхлынуть назад.
   - А вы не ошибаетесь? - спросил  он  слугу.  -  Точно  ли  вы  видели
капитана?
   - Да, вот на этом самом месте.
   - В этой мастерской?
   - Да.
   - Вы уверены в том, что говорите?
   - Еще бы! Я сам провел его наверх, или,  если  быть  точным,  он  сам
спустил меня вниз.
   - За что?
   - Я не хотел его сначала пропустить.
   - А зачем бы моему старому другу приходить в мастерскую художника?  -
спросил капитан.
   - Да ведь этот художник - его сын, - пояснил лакей.
   - Как?! - вскричал  капитан,  делая  два  шага  вперед.  -  Известный
художник Петрус - сын прославленного капитана Эрбеля?
   - Да, сударь, его родной сын, - отвечал слуга, -  а  также  племянник
генерала де Куртенея.
   - Я - моряк и не знаю сухопутных генералов, особенно если  они  стали
генералами в армии Конде.
   Он сейчас же спохватился и поправился:
   - Простите, господа, простите! Возможно, моя резкая откровенность для
кого-то обидна. Однако, уверяю вас, я никого не хотел задеть.
   -  Нет,  капитан,  нет,  не  беспокойтесь,  -  проговорили  несколько
голосов.
   - Значит, если этот юный Петрус... сын моего друга Эрбеля?.. -  начал
капитан, и его лицо расплылось в улыбке.
   - Что же? - подхватили заинтересованные посетители.
   - Приведите ко мне этого молодца! - отрывисто бросил капитан.
   - Прошу прощения, - отвечал лакей, - но хозяин никого не принимает.
   Лицо капитана исказилось, словно вздыбившееся море.
   - Ты за кого  меня  принимаешь?  -  проревел  капитан  и  двинулся  с
кулаками на несчастного малого, собираясь, по-видимому, схватить его  за
шиворот.
   Лакей вспомнил, как в мастерскую вошел недавно капитан Эрбель, и,  не
имея  оснований  полагать,  что  капитан  МонтобаннВерхолаз  сговорчивее
своего собрата, вежливо попросил посетителей выйти,  чтобы  капитан  мог
встретиться с глазу на глаз с тем, кого он так жаждал увидеть.
   К большому сожалению посетителей, им пришлось очистить комнату.
   Они бы с удовольствием посмотрели на то, как храбрый капитан  обнимет
сына своего старого друга.
   - Как прикажете о вас доложить, сударь? - спросил лакей, когда они  с
капитаном остались одни.
   - Доложи, что пришел один из героев "Прекрасной Терезы",  -  приказал
капитан и выпятил грудь.
   Слуга вышел к Петрусу.



ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

I
Абордаж

   Оставшись один, капитан Берто по прозвищу  Монтобанн,  или  Верхолаз,
опустился на козетку, пригладил волосы, взбил бакенбарды. Потом  положил
ногу на ногу, облокотился о колено и, глубоко задумавшись, сидел до  тех
пор, пока Петрус, приподняв портьеру, не появился на пороге.
   Очевидно,  бесшумное  появление  Петруса   осталось   не   замеченным
капитаном, так как тот по-прежнему сидел неподвижно, думая о своем.
   Петрус с минуту смотрел на него, потом  кашлянул,  желая  привлечь  к
себе внимание.
   Капитан вздрогнул, поднял голову, широко раскрыл глаза, будто со сна,
и посмотрел на Петруса, продолжая сидеть на козетке.
   - Вы желаете со мной поговорить, сударь? - спросил Петрус.
   - Голос! Голос точь-в-точь отцовский! - вскричал капитан,  поднявшись
и двинувшись молодому человеку навстречу.
   - Вы знали моего отца, сударь? - шагнув к нему, спросил Петрус.
   - И походка отцовская! - снова закричал капитан. - Знал ли  я  твоего
отца... вашего отца? - прибавил он. - Еще бы, черт побери!
   Капитан скрестил на груди руки.
   - Ну-ка, посмотри на меня! - приказал он.
   - Я и так на вас смотрю, сударь! - удивился Петрус.
   -  Вылитый  отец  в  молодости,  -  продолжал  капитан,   с   любовью
разглядывая молодого человека, буквально поедая его глазами. - Да, да, и
если кто-нибудь вздумает уверять меня в обратном, я скажу, что он  лжец.
Ты как две капли воды похож на отца. Обними же меня, мой мальчик!
   - С кем имею честь говорить? - спросил Петрус, все  больше  изумляясь
виду, тону и фамильярным манерам незнакомца.
   - С кем ты говоришь, Петрус? - продолжал капитан, распахнув  объятия.
- Ты на меня смотрел и так и не узнал? Правда, - печально прибавил он, -
когда мы виделись в последний раз, ты был вот такой!
   И капитан показал, каким должен был быть Петрус лет в пять или шесть.
   - Признаюсь вам, сударь, что понимаю не больше прежнего, несмотря  на
новые сведения, которые вы  только  что  сообщили...  нет...  я  вас  не
узнаю...
   - Это простительно, - добродушно промолвил капитан.  -  Однако  я  бы
предпочел, чтобы ты меня узнал, - прибавил он с грустью, - второго  отца
обычно не забывают.
   - Что вы имеете в виду?  -  пристально  глядя  на  моряка  и  начиная
догадываться, с кем имеет дело, сказал Петрус.
   - Я имею в виду, неблагодарный, - отвечал  капитан,  -  что  война  и
тропическое солнце, должно быть, сделали свое дело, раз  ты  не  узнаешь
крестного отца.
   - Вы - друг моего отца,  Берто  по  прозвищу  Верхолаз,  которого  он
потерял из виду в Рошфоре и с тех пор никогда не видел?
   -  Ну  да,  черт  возьми!  Наконец-то  догадались,  тысяча  чертей  и
преисподняя! Не сразу вы сообразили! Обними же меня, Пьер, мальчик  мой!
Тебя, как и меня, зовут Пьер, потому что имя тебе дал я.
   Эта истина была неоспорима, хотя имя,  полученное  молодым  человеком
при крещении, со временем несколько видоизменилось.
   - С удовольствием, крестный! - улыбнулся Петрус.
   Капитан распахнул объятия, и Петрус с юношеским пылом бросился ему на
грудь.
   Капитан обнял его так крепко, что едва не задушил.
   - Ах, черт побери, до чего хорошо! - воскликнул капитан.
   Он отстранился, не выпуская, однако, Петруса из рук.
   - Вылитый отец! - повторил он,  с  в