казал аббат. - Засим позвольте вашим покорным слугам откланяться!
   С этими словами аббат Букмон низко поклонился графу  Рапту  и  сделал
вид, что действительно уходит, как вдруг его брат Ксавье схватил его  за
руку и сказал:
   - Минуту, брат! Я со своей стороны тоже должен сказать несколько слов
господину Рапту. Вы позволите, ваше сиятельство?
   - Говорите, сударь, - кивнул депутат, не скрывая скуки.
   Два брата были, конечно,  достаточно  умны,  чтобы  не  заметить  его
движения. Однако они сделали вид, что не поняли этой молчаливой игры,  и
художник отважно начал:
   -  Мой  брат  Сюльпис  только  что  говорил  вам  о  моей  робости  и
скромности. Позвольте и  мне,  ваше  сиятельство,  указать  вам  на  его
бескорыстие, какому нет равных в мире. Знайте:
   во-первых, я согласился сопровождать его  сюда,  хотя  не  хотел  вас
беспокоить, лишь по одной причине - прийти ему на помощь и призвать  вас
проявить заботу о нем. О, если бы речь шла только обо мне,  поверьте,  я
никогда не посмел бы потревожить ваш покой. Мне самому ничего не  нужно,
я могу и подождать.
   Ведь я постоянно себе повторяю, что мы живем в такое время и в  такой
стране, где великими мастерами называют людей, едва  ли  достойных  мыть
кисти Беато Анжелико и Фра Бартоломее!
   Почему так происходит, ваше сиятельство? Потому что художники в  наше
время ни во что не верят. Вот у меня вера есть!
   А потому мне ничего не нужно, как,  впрочем,  и  никто  не  нужен,  а
следовательно, я не умею просить, за себя во всяком случае. Но  когда  я
вижу своего брата, своего несчастного брата, сударь,  святого,  стоящего
перед вами, когда я вижу, как он раздает  нищим  тысячу  двести  франков
своего дохода  и  даже  не  оставляет  гроша  на  вино,  которым  должен
причащать на следующее утро, у меня сжимается сердце, ваше  сиятельство;
я набираюсь смелости и не боюсь показаться назойливым. Ведь я  прошу  не
для себя - для брата!
   - Ксавье, дружок! - лицемерно остановил его аббат.
   - О, тем хуже, если я все-таки сказал что хотел.  Теперь  вы  знаете,
ваше сиятельство, что делать. Я, упаси Бог, вам не указываю и ничего  не
приказываю. Я доверяюсь вашему благородному сердцу. Мы не  из  тех,  кто
говорит кандидату: "Мы владельцы и редакторы  газеты,  вы  нуждаетесь  в
поддержке нашего листка - платите! Оговорим заранее плату за услугу,  мы
вам ее вернем". Нет, ваше сиятельство, нет, мы, слава Богу, не такие.
   - Неужели существуют на свете подобные  люди,  брат  мой?  -  спросил
аббат.
   - Увы, да, господин аббат, они существуют, - подхватил граф  Рапт.  -
Но, как говорит ваш брат, вы не из их числа.
   Я займусь вами, господин аббат. Я переговорю с министром  религии,  и
мы попытаемся хотя бы вдвое увеличить ваши доходы.
   - Ах ты Господи!.. Знаете, ваше сиятельство, -  проговорил  аббат,  -
просить, так уж что-нибудь стоящее.  Министр  ни  в  чем  не  может  вам
отказать, ведь вы как депутат держите его в руках, и для него все равно,
какой приход выделить: в три или в шесть тысяч. Да это не для меня,  Бог
мой! Я питаюсь хлебом и водой, но мои нищие или, вернее, Божьи люди!.. -
прибавил аббат и поднял глаза к небу.  -  Нищие  вас  благословят,  ваше
сиятельство, а узнав, от кого исходит благодеяние, они помолятся за вас.
   - Поручаю себя их и  вашим  молитвам,  -  в  другой  раз  поднимаясь,
проговорил граф Рапт. - Считайте, что приход ваш.
   Братья совершили тот же маневр, к которому уже раз прибегли.
   Они подошли к  двери  в  сопровождении  кандидата,  считавшего  своим
долгом их проводить, как вдруг аббат снова остановился.
   - Кстати, я совсем забыл, ваше сиятельство... - начал он.
   - Что такое, господин аббат?
   - Недавно в моем приходе Сен-Манде, - продолжал аббат  с  сокрушенным
видом, - умер один из самых почтенных, достойных уважения всех  верующих
французов,  милосердный  человек  и  истинный   христианин;   имя   его,
несомненно, дошло и до вас.
   - Как же его зовут? -  спросил  граф,  тщетно  пытаясь  понять,  куда
клонит аббат и какую новую дань придется ему уплатить.
   - Его звали видам <Наместник епископа> Гурд он де Сен-Герем.
   - Ах да, Сюльпис! Ты совершенно прав! - вмешался Ксавье. - Да, вот уж
был истинный христианин!
   - Я был бы недостоин жизни, если бы не  знал  имени  этого  набожного
человека!
   - Так вот, - продолжал аббат, - несчастный достойный муж умер,  лишив
наследства  недостойных  родственников  и  завещав   Церкви   все   свое
имущество, движимое и недвижимое.
   - Ну зачем вспоминать о грустном? - вздохнул Ксавье Букмон и поднес к
глазам платок.
   - Затем что Церковь - неблагодарная наследница, брат мой.
   Задав этот урок признательности своему младшему  брату,  аббат  снова
обратился к графу Рапту:
   -  Он  оставил,  ваше  сиятельство,  шесть  томов  неизданных   писем
духовного содержания,  настоящие  наставления  для  христианина,  второе
"Подражание Иисусу Христу". Мы должны беспрестанно  издавать  эти  шесть
томов. Вы увидите фрагмент этих писем в следующем номере нашего журнала.
Я решил, дорогой мой брат во Христе, пойти навстречу вашим пожеланиям  и
дать вам возможность принять участие в этом благородном деле,  а  потому
включил вас в список избранных и подписал на сорок экземпляров.
   - Вы хорошо сделали, господин аббат, - промолвил будущий депутат,  до
крови закусив от бешенства губы, но продолжая улыбаться.
   - Я был в этом уверен! - воскликнул Сюльпис и снова двинулся к двери.
   Однако Ксавье продолжал стоять, будто пригвожденный.
   - Что это ты делаешь? - спросил его Сюльпис.
   - Это я должен тебя спросить, что ты делаешь, - возразил Ксавье.
   - Ухожу! Оставляю его сиятельство в покое;  мне  кажется,  мы  и  так
отняли у него достаточно времени.
   - Ты уходишь, позабыв о том, ради чего мы, собственно, и пришли.
   - Ах, и правда! - кивнул аббат. - Простите, ваше  сиятельство...  Да,
всегда так и бывает: занимаемся мелочами, а о главном-то и забыли.
   - Скажи лучше, Сюльпис, что  твоя  редкая  скромность  помешала  тебе
побеспокоить его сиятельство новой просьбой.
   - Да, признаться, это правда, - проговорил аббат.
   - Он всегда  такой,  ваше  сиятельство,  из  него  слова  клещами  не
вытянешь.
   - Говорите! - предложил г-н Рапт. -  Раз  уж  мы  собрались,  дорогой
аббат, лучше обсудить все сразу.
   - Если бы не вы, ваше сиятельство,  -  робко  заметил  аббат,  словно
пытаясь победить робость, - я бы ни за что не решился.
   Итак, у нас есть  школа,  основанная  мной  и  братьями  в  пригороде
Сен-Жак. Дело  идет  трудно.  Но  мы  хотим,  невзирая  на  возрастающие
трудности, купить довольно дорогой дом и занять его с первого  этажа  до
четвертого. Однако  один  фармацевт  живет  на  первом  этаже,  а  также
занимает часть полуэтажа <Пространство между первым и вторым этажом>.  У
него там лаборатория, откуда поднимаются испарения, доносится шум, - все
это вредно сказывается на здоровье детей. Мы хотели бы  найти  достойный
способ  заставить  переехать  этого  беспокойного  жильца.   Ведь,   как
говорится, ваше сиятельство, дело не терпит отлагательств.
   - Я в курсе этого дела, господин аббат, - перебил его граф Рапт, -  я
виделся с фармацевтом.
   - Виделись?! - вскричал аббат. - Я же тебе говорил, Ксавье,  что  это
он выходил, когда мы входили!
   - А я говорил, что это не он: я был далек от мысли,  что  ему  хватит
наглости явиться к господину Рапту.
   - Ну, как видите, хватило, - ответил будущий депутат.
   - Вам достаточно было на него  взглянуть,  чтобы  понять,  с  кем  вы
имеете дело, - заметил аббат.
   -  Я  хороший  физиономист,  господа,  и  надеюсь,  что  отлично  его
разгадал.
   - В таком случае вы не могли не обратить  внимания  на  его  развитые
крылья носа.
   - Да, нос у него и впрямь огромный.
   - Это признак дурных страстей.
   - Так учит Лаватер.
   - По этому признаку сразу определишь опасного человека.
   - Еще бы!
   - Одного  взгляда  на  него  довольно,  чтобы  понять:  этот  человек
исповедует опаснейшие политические взгляды.
   - Да, он вольтерьянец.
   - Вольтерьянец - все равно что безбожник.
   - Он был жирондистом.
   - А жирондист - то же, что цареубийца.
   - Ясно одно: он не любит священников.
   - Кто не любит священников - не любит Бога, а кто не любит Бога -  не
любит короля, потому что король получает власть по божественному праву.
   - Значит, это точно плохой человек.
   - Плохой? - переспросил аббат. - Да это революционер!
   - Кровопийца!  -  поддержал  художник.  -  И  мечтает  он  об  одном:
разрушить общественный порядок.
   - Я  так  и  думал,  -  обронил  г-н  Рапт.  -  Он  выглядит  слишком
невозмутимым - жестокий человек!.. Я очень вам благодарен, господа,  что
вы дали мне знать о таком человеке.
   - Не за что, ваше сиятельство, - молвил Ксавье, - это наш долг.
   - Долг каждого честного гражданина, - прибавил Сюльпис.
   - Если бы вы могли, господа,  представить  письменные  и  неоспоримые
доказательства  вреда,  причиненного  этим  человеком,  можно  было  бы,
вероятно, заставить его исчезнуть,  отделаться  от  него  тем  или  иным
способом. Вы можете мне дать такие доказательства?
   - Нет ничего проще, - ядовито  улыбнулся  аббат,  -  к  счастью,  все
доказательства у нас в руках.
   - Все! - подтвердил художник.
   Аббат вынул из кармана, как сделал  перед  тем  фармацевт,  сложенный
вчетверо листок и подал его г-ну Рапту со словами:
   -  Вот  петиция,  подписанная  самыми  известными  врачами  квартала,
доказывающая, что этот отравитель торгует  лекарствами,  приготовленными
не по правилам. Некоторые из его лекарств послужили причиной смерти.
   - Дьявольщина! Это уже серьезно! - заметил г-н Рапт. - Дайте мне  эту
петицию, господа, и поверьте, что я сумею найти ей применение.
   - Самое меньшее, что можно требовать  против  такого  человека,  ваше
сиятельство, - камера если не в Рошфоре и Бресте, то хотя бы в Бисетре.
   - Ах, господин аббат! Вы подаете пример христианского  милосердия!  -
воскликнул граф Рапт. - Вы хотите раскаяния, а не смерти грешника.
   - Ваше сиятельство! - с  поклоном  отвечал  аббат.  -  Уже  давно  я,
опираясь  на  сведения,  добытые  с  огромным  трудом,   составил   вашу
биографию. Я ждал лишь такой встречи, как  сегодня,  чтобы  опубликовать
ее. Я объявлю ее в следующем номере "Горностая".  И  прибавлю  еще  одну
черту: любовь к человечеству.
   - Ваше сиятельство! - прибавил Ксавье. - Я  никогда  не  забуду  этот
визит, и когда буду писать Праведника, прошу у вас позволения  вспомнить
ваше благородное лицо.
   Во время этого диалога полковник маневрировал, как опытный стратег, и
постепенно оттеснил братьев к двери.
   Аббат решился наконец взяться за ручку: не то понял маневр, не то ему
больше нечего было просить.
   В эту минуту дверь распахнулась, но  не  по  милости  аббата,  а  под
внешним давлением, и старая маркиза де Латурнель (ее, надеюсь, не забыли
наши  читатели,  ведь  она  была  связана  с  графом  Раптом  не  одними
родственными узами) устремилась, запыхавшись, в кабинет.
   - Слава  Богу!  -  пробормотал  г-н  Рапт,  полагая,  что  наконец-то
вырвался из когтей двух братьев.

XXXV

Глава, в которой открыто говорится, кто причинял беспокойство г-же де Латурнель

   На помощь! Умираю! - слабо вскрикнула маркиза и, закатив глаза, упала
на руки аббату Букмону. - Ах ты Господи! ГЪспожа маркиза! - обронил тот.
- Что произошло?
   - Как?! Вы  знакомы  с  госпожой  маркизой?  -  изумился  граф  Рапт,
бросившись было на помощь г-же де Латурнель, но замер, видя, что  она  в
руках друга.
   Ничто на свете не могло испугать его больше, чем то, что  он  увидел:
маркиза де Латурнель - приятельница такого  язвительного  человека,  как
аббат.
   Он знал, какой легкомысленной бывала  маркиза;  случалось,  ночью  он
внезапно просыпался и его  бросало  в  жар  при  мысли,  что  его  тайны
находились в руках женщины, любившей его от всего  сердца,  но,  подобно
медведю Лафонтена, способной рано или поздно  уничтожить  графа,  бросив
ему в лицо просто так одну из его тайн.
   Кроме того, он хорошо знал маркизу: если  маркиза  была  другом  двух
братьев, она станет поддерживать не его, а церковных крыс.
   Его еще больше ошеломило, когда в ответ на вырвавшиеся у него  слова:
"Как?! Вы знакомы с госпожой маркизой?" - аббат Букмон сказал, пародируя
графа, цитировавшего г-на де СенГерема:
   -  Я  был  бы  недостоин  жить,  если  бы  не  знал  одну  из   самых
благочестивых дам Парижа!
   Граф увидел, что необходимо примириться с этим знакомством, и подошел
к  маркизе,  симулировавшей  по  привычке  в  шестьдесят  лет  один   из
обмороков, так шедших ей в двадцатилетнем возрасте.
   - Что с вами, мадам? - спросил  он  в  свою  очередь.  -  Умоляю,  не
оставляйте нас в неизвестности.
   - Да я просто умираю! - не открывая глаз, отозвалась маркиза.
   Такой ответ ничего не значил.
   Однако граф Рапт увидел, что все не так страшно, как  ему  показалось
поначалу, и сказал секретарю:
   - Надо бы позвать врача, Бордье.
   - Не надо! - возразила маркиза, открывая глаза и в ужасе озираясь.
   Она увидела аббата.
   - А, это вы, господин аббат, - нежнейшим голоском пролепетала  старая
святоша.
   Ее тон заставил графа Рапта вздрогнуть.
   - Да, госпожа маркиза, это я, - отозвался  довольный  аббат.  -  Имею
честь представить вам своего брата, господина Ксавье Букмона.
   - Большой художник! - любезно улыбнулась маркиза. - Я от всего сердца
рекомендую его нашему будущему депутату.
   - Это ни к чему, мадам, - возразил г-н Рапт.  -  Эти  господа,  слава
Богу, умеют отрекомендоваться сами.
   Два брата опустили глаза и  смиренно  поклонились;  они  сделали  это
совершенно одинаково, словно движимые одной пружиной.
   - Что с вами случилось,  маркиза?  -  вполголоса  спросил  г-н  Рапт,
словно намекая двум посетителям, что, оставаясь  дольше,  они  проявляют
нескромность.
   Аббат понял его намерение и сделал вид, что уходит.
   - Брат мой! - сказал он. - Я начинаю замечать, что мы  злоупотребляем
временем его сиятельства.
   Однако маркиза удержала его за полу редингота.
   - Нисколько,  господин  аббат!  -  возразила  она.  -  Причина  моего
страдания - ни для кого  не  секрет.  Кстати,  поскольку  вы  не  совсем
посторонний человек и знаете обо всем, что со мной  происходит,  я  рада
встретить вас здесь.
   Будущий депутат помрачнел, зато аббат просиял от радости.
   - Что вы хотите сказать, госпожа маркиза? - вскричал  он.  -  Как  я,
готовый отдать за вас жизнь, могу  иметь  несчастье  быть  причастным  к
вашему страданию?
   - Ах, господин аббат! - с отчаянием в голосе вскричала маркиза. -  Вы
хорошо знаете Толстушку?
   - Толстушку? - переспросил аббат таким тоном, словно  хотел  сказать:
"А что это такое?"
   Граф знал, кто такая Толстушка, и,  догадываясь  о  причине  великого
страдания, сотрясавшего маркизу, упал в кресло со вздохом отчаяния,  как
человек, который, устав бороться, сдает свои позиции неприятелю.
   - Да, Толстушку, - подтвердила маркиза  плачущим  голосом.  -  Вы  не
могли ее не знать, вы двадцать раз видели меня с ней.  О  Великий  Боже!
Бедняжка, она так громко лаяла, если я оставляла ее одну в особняке!
   - А-а, я понял! - вскричал аббат, которого  наконец  надоумило  слово
"лаяла". - Я понял!
   Он хлопнул себя по лбу и продолжал:
   - Вы говорите о своей  прелестной  собачке!  Восхитительной  собачке,
грациозной и умненькой! Неужели с ней случилось какое-нибудь  несчастье,
госпожа маркиза?
   - Несчастье?! Ну еще бы, разумеется несчастье! - разрыдалась маркиза.
- Она умерла, господин аббат.
   - Умерла! - хором подхватили оба брата.
   - Пала жертвой ужасного преступления, отвратительной ловушки.
   - О Небо! - воскликнул Ксавье.
   - Кто же виновник этого мерзкого злодеяния? - спросил аббат.
   - Кто?! И вы еще спрашиваете! - прошипела маркиза.
   - Да, мы бы хотели знать, - подтвердил Ксавье.
   -  Наш  общий  враг,  недруг  правительства,  короля:  фармацевт   из
предместья Сен-Жак!
   - Я так и думал! - вскричал аббат.
   - Готов поклясться, это его рук дело! - подхватил художник.
   - Как же это было, Боже ты мой?
   - Я отправилась  к  нашим  добрым  сестрам,  -  начала  свой  рассказ
маркиза. - Когда  мы  с  Толстушкой  проходили  мимо  аптеки,  бедняжка,
которую я держала на поводке, вдруг останавливается. Я думаю, ей  просто
понадобилось остановиться. Я тоже останавливаюсь...  Вдруг  она  взвыла,
бросила на меня прощальный взгляд и упала замертво прямо на мостовой.
   - Ужас какой! - воскликнул аббат, подняв глаза к потолку.
   Во время этого  рассказа  граф  Рапт  выплеснул  свое  нетерпение  на
коробку с перьями и изорвал ее в клочья.
   Маркиза  де  Латурнель  заметила,  что  его  не  очень  заинтересовал
трогательный рассказ об этой катастрофе, да к тому же он  с  нетерпением
ждал, когда уйдут оба посетителя.
   Маркиза встала.
   - Господа! - с холодным достоинством молвила она. - Я вам  тем  более
благодарна за внимание, которое вы уделяете  несчастной  Толстушке,  что
оно так непохоже на глубокое  безразличие  моего  племянника,  настолько
занятого своими тщеславными планами, что у него нет времени  на  простые
человеческие чувства.
   Оба брата с возмущением посмотрели на графа Рапта.
   - Жаба и змей! - пробормотал тот.
   Обратившись к маркизе, он громче прибавил:
   - Это не так, мадам, а в доказательство  моего  живейшего  сочувствия
вашему горю я предоставляю себя в ваше  распоряжение  и  готов  наказать
виновного.
   - Мы же вам сказали, ваше сиятельство, - вставил аббат,  -  что  этот
человек - негодяй, способный на любое преступление!
   - Редкий негодяй! - заметил Ксавье.
   - Да, вы в самом деле это говорили, господа,  -  проговорил  депутат,
вставая и кланяясь двум братьям, словно хотел сказать:
   "Теперь,  когда  мы  прекрасно  понимаем  друг  друга,  наши   мнения
совпадают, нас не разделяет никакая распря, ступайте  домой  и  оставьте
меня в покое".
   Братья поняли его движение и в особенности взгляд.
   - Прощайте, ваше сиятельство, - несколько прохладно попрощался  аббат
Букмон. - Сожалею, что вы не можете уделить нам еще несколько минут;  мы
с братом хотели предложить  вашему  вниманию  еще  несколько  интересных
вопросов.
   - И очень важных! - прибавил Ксавье.
   - Мы их лишь отложим на время, - возразил депутат, -  я  рад,  что  у
меня будет случай снова встретиться с вами.
   - Это наше самое горячее желание, - подхватил художник.
   - До скорой встречи, - прибавил аббат.
   Поклонившись графу, аббат вышел первым, за ним -  художник,  во  всем
подражавший старшему брату.
   Граф Рапт прикрыл за ними дверь и некоторое время постоял, держась за
ручку, словно опасался, как бы они не вернулись.
   Затем он обратился к секретарю, едва ворочая языком от изнеможения:
   - Бордье, вы хорошо запомнили этих людей?
   - Да, ваше сиятельство, - отвечал тот.
   - Так вот, Бордье: я вас прогоню, если когда-нибудь их нога  окажется
в моем кабинете.
   - Какая ненависть против двух  Божьих  людей,  дорогой  мой  Рапт!  -
удивилась набожная маркиза.
   - Это они-то Божьи люди? -  взревел  будущий  депутат.  -  Вы  хотели
сказать: приспешники сатаны, пособники дьявола?
   - Ошибаетесь, сударь, совершенно ошибаетесь, клянусь вам, - возразила
маркиза.
   - Да, правда, я и забыл, что они ваши друзья.
   - Я восхищаюсь благочестием одного и талантом другого.
   От души вас с этим поздравляю,  маркиза,  -  отирая  лоб,  проговорил
граф. - Ваше восхищение весьма уместно. Много я видел мошенников  с  тех
пор, как вступил в должность, но  впервые  за  все  это  время  встречаю
интриганов такого калибра.
   О, Церковь прекрасно выбирает  своих  левитов.  Теперь  мне  понятно,
почему она так непопулярна.
   - Сударь! - вскричала разгневанная маркиза. - Вы богохульствуете!
   - Вы правы. Не будем больше о них! Поговорим о чемниб