удь еще.
   Он повернулся к секретарю.
   - Бордье! Я должен поговорить с дорогой тетушкой о деле  чрезвычайной
важности, - проговорил он, пытаясь отыграть то, что  потерял  во  мнении
маркизы. - Ступайте в приемную, выберите на  свое  усмотрение  двух-трех
посетителей, а остальных отошлите. Клянусь честью, я падаю от усталости.
   Секретарь вышел, и граф Рапт остался с маркизой де Латурнель наедине.
   - До чего люди злы! - глухо пробормотала маркиза, в изнеможении падая
в кресло.
   Граф Рапт с удовольствием  поступил  бы  точно  так  же,  однако  его
остановила необходимость серьезно поговорить с маркизой, о чем он сказал
Бордье.
   - Дорогая маркиза! - начал он, подойдя к ней ближе и тронув  пальцами
ее плечо. - Я готов именно сейчас с вами согласиться. Но, как вы знаете,
теперь  не  время  пускаться  в  разглагольствования:  выборы  состоятся
послезавтра.
   - Именно поэтому, - подхватила маркиза,  -  я  считаю,  что  с  вашей
стороны крайне неосмотрительно  ссориться  с  двумя  столь  влиятельными
людьми, каковыми являются в партии клерикалов  аббат  де  Букмон  и  его
брат.
   - Ссориться?! - вскричал граф Рапт. - А разве я  поссорился  с  этими
прощелыгами?
   - О, можете быть уверены в том, что приобрели  себе  двух  врагов.  Я
заметила, сколько было  ненависти  во  взглядах,  которые  бросили  вам,
прощаясь, эти два достойных молодых человека.
   - Два достойных молодых человека!.. По правде  говоря,  вы  обрекаете
меня на муки, тетя... Враги!..  Я  приобрел  себе  врагов  в  лице  этих
недотеп? Ненависть во  взглядах!..  Они  бросили  мне  полные  ненависти
взгляды при прощании!.. Да знаете ли вы, госпожа  маркиза,  что,  прежде
чем попрощаться, они провели здесь больше часа? Знаете ли вы, что за это
время они то льстили, то угрожали мне - попеременно! И я  обещал  одному
из них приход в шесть тысяч франков, а другому - заказ на роспись  целой
церкви! И после того, как я уголил их жадность, мне пришлось напитать их
злобу? Да уж, как ни мало я чувствителен, а и я  испытал  отвращение.  И
если бы они не ушли сами, да простит меня Господь, я выставил бы  их  за
дверь.
   - И совершили бы немалую оплошность: аббат Букмон - преданнейший  раб
монсеньора Колетти, а  он,  как  мне  кажется,  и  без  того  к  вам  не
расположен.
   - Ну что же, пришло время  обсудить  этот  вопрос.  Как  вы  сказали?
Монсеньор Колетти ко мне не расположен?
   - Да, он очень плохо к вам относится.
   - Так вы с ним виделись?
   - А разве не вы сами поручили мне с ним переговорить?
   -  Разумеется!  Именно  об  этом  визите  я  и  намеревался  с   вами
побеседовать.
   - Должно  быть,  дорогой  граф,  кто-то  очернил  вас  в  глазах  его
высокопреосвященства.
   - Поговорим без обиняков, маркиза, давайте объяснимся!
   Вы любите меня всей душой, не так ли?
   - Дорогой Рапт! Неужели вы можете в этом сомневаться?
   - Я не сомневаюсь. Вот почему я говорю с  вами  совершенно  искренне.
Мне нужно прославиться, я очень этого хочу. Для меня это to be or not to
be <Быть или не быть (англ ) Здесь смысл жизни>, от  этого  зависит  мое
будущее.
   Честолюбие для меня - все равно что счастье.  Однако  это  честолюбие
должно быть удовлетворено. Я должен стать депутатом, после  чего  получу
портфель министра; я хочу быть министром.
   Монсеньор Колетти обещал, что через герцогиню Ангулемскую, духовником
которой он состоит, выхлопочет у короля мое назначение. Он исполнил свое
обещание?
   - Нет, - возразила маркиза.
   - Нет?! - в изумлении переспросил граф.
   - Я даже думаю, что он вряд ли когда-нибудь захочет этим  заниматься,
- продолжала маркиза.
   -  У  меня  голова  идет  кругом!..  Он  что  же,  отказывается  меня
поддержать?
   - Наотрез.
   - Он сам так сказал?
   - Именно так он мне и сказал.
   - Ах вот как! Он, стало быть, запамятовал, что  именно  я  помог  ему
стать епископом и что благодаря вашей помощи он стал  вхож  к  герцогине
Ангулемской?
   - Все это он помнит. Однако, как он говорит, он  не  может  пойти  на
сделку с собственной совестью.
   - Совесть!.. Совесть!.. - пробормотал граф Рапт. - Какому  ростовщику
он ее заложил и кто из моих недругов помог ему выкупить ее?
   - Дорогой граф! - вскрикнула маркиза и перекрестилась.  -  Я  вас  не
узнаю. Страсть вас ослепляет!
   - Да, от отчаяния я готов биться головой о стену.  Я-то  считал,  что
купил его, а он хочет получить деньги раньше, чем  продаст  свою  шкуру!
Дорогая маркиза! Садитесь в карету... У вас нынче приемный день, не  так
ли?
   - Да.
   - Поезжайте к его высокопреосвященству Колетти  и  пригласите  его  к
себе.
   - Что вы такое говорите?! Уже слишком поздно.
   - Скажете, что хотели пригласить его лично.
   - Я только что от него и словом не обмолвилась о приглашении.
   - Как же так?! Вы знаете, что у меня мало времени, и не заставили его
поехать вместе с вами?
   - Он отказался, отговорившись тем, что, если бы он был вам нужен,  вы
сами приехали бы к нему.
   - Я поеду завтра.
   - Будет слишком поздно.
   - Почему?
   - К тому времени  выйдут  газеты,  и  то,  что  сказано  против  вас,
окажется напечатано.
   - Кому нужно высказываться против меня?
   - Кто же знает?
   - Как это - кто? Объяснитесь!
   - Монсеньор Колетти, как вы знаете, взялся обратить  княгиню  Рину  в
католическую веру.
   - Разве это уже не было сделано?
   - Нет, однако она чахнет с  каждым  днем.  Кроме  того,  он  является
исповедником вашей жены.
   - О, Регина не могла ничего сказать против меня.
   - Кто знает! На исповеди...
   - Мадам! - возмутился граф Рапт. - Даже для самых плохоньких  попиков
тайна исповеди священна.
   - Да мне-то откуда знать! Но если хотите получить от меня совет...
   - То... что?
   - Садитесь-ка сами в карету и поезжайте к нему с миром.
   - Да у меня на сегодня назначены еще несколько посетителей!
   - Примите их завтра.
   - Я потеряю их голоса.
   - Лучше потерять три голоса, чем тысячу.
   - Вы правы... Батист! - закричал г-н Рапт, названивая в  колокольчик.
- Батист!
   Лакей появился на пороге.
   - Карету! - приказал граф. - И пришлите ко мне Бордье.
   Спустя минуту в кабинет вернулся секретарь.
   - Бордье! - сказал граф. - Я выйду по потайной лестнице.  -  Отошлите
всех посетителей.
   Торопливо поцеловав маркизе ручку, г-н Рапт поспешил вон из кабинета,
однако успел услышать, как маркиза сказала секретарю:
   - А теперь, Бордье, мы подумаем, как отомстить за смерть Толстушки!

XXXVI

Глава, в которой доказывается, что два авгура не могут смотреть друг на друга без смеха

   Граф Рапт примчался на улицу Сен-Гийом,  где  находился  особняк  его
высокопреосвященства Колетти.
   Монсеньор занимал флигель, расположенный между двором  и  садом.  Это
был прелестный  уголок,  гнездышко,  достойное  поэта,  влюбленного  или
аббата, открытое полуденным лучам,  но  тщательно  спрятанное  от  лютых
северных ветров.
   Внутреннее убранство павильона с первого взгляда выдавало  утонченную
чувственность святого человека,  который  здесь  жил.  Согретый  воздух,
благоуханный,  располагающий  к  сладострастию,  пьянил  вас,  едва   вы
попадали внутрь, и если бы вас ввели в комнаты  с  завязанными  глазами,
вы, вдохнув аромат, решили бы, что оказались  в  одном  из  таинственных
будуаров, в которых красавцы времен Директории пели свои песни, воскуряя
ладан.
   Лакей, не то привратник, не то священник,  пригласил  графа  Рапта  в
небольшую, едва освещенную гостиную, располагавшуюся рядом с приемной.
   - Его преосвященство очень занят, - доложил слуга, - не знаю,  сможет
ли он вас принять. Однако не угодно ли вам назвать свое имя?..
   - Доложите о графе Рапте, - приказал будущий депутат.
   Лакей низко поклонился и вошел в приемную.
   Несколько мгновений спустя он вернулся и сообщил:
   - Его преосвященство примет ваше сиятельство.
   Полковнику не пришлось слишком долго ждать.  Прошло  не  больше  пяти
минут, и из приемной в сопровождении хозяина вышли два человека. Граф не
сразу разглядел в полумраке их лица, но скоро  узнал  братьев  Букмонов:
только они умели так униженно кланяться.
   Это в самом деле были Сюльпис и Ксавье Букмоны.
   Господин Рапт поклонился им как мог любезнее и  вошел  в  приемную  в
сопровождении епископа, который ни за что не хотел проходить первым.
   -  Я  никак  не  ожидал,  что  вы  окажете  мне  честь  и   доставите
удовольствие своим визитом именно сегодня, ваше  сиятельство,  -  молвил
его- преосвященство, указав графу Рапту на козетку, и сел сам.
   - Отчего же нет, монсеньор? - спросил граф.
   - Потому что накануне выборов у такого государственного мужа, как вы,
-  смиренно  отвечал  монсеньор  Колетти,  -  есть,  должно  быть,  дела
поважнее, чем визит к бедному затворнику вроде меня.
   - Ваше преосвященство! - поспешил прервать его граф, видя, как далеко
мог его завести этот жеманный лицемер. - Маркиза  де  Латурнель  любезно
сообщила, к моему величайшему удивлению и огорчению,  что  я  совершенно
лишился вашего доверия.
   - Маркиза де Латурнель,  может  быть,  преувеличила,  -  перебил  его
аббат, - когда сказала "совершенно".
   - Я должен это понимать так, ваше преосвященство, что вы не очень мне
доверяете.
   - Признаюсь, ваше сиятельство, - насупился аббат  и  устремил  взгляд
ввысь,  будто  призывая  на  стоявшего  перед  ним   грешника   божеское
милосердие,  -  что  его  величество  спрашивал  мое  мнение   о   ваших
перевыборах и вашем вступлении на пост министра, и... я не сказал всего,
что думаю по этому  поводу,  но  был  вынужден  просить  его  величество
повременить с окончательным решением до моего разговора с вами.
   - Я здесь именно за этим, монсеньор, -  холодно  проговорил  в  ответ
будущий депутат.
   - Тогда... побеседуем, ваше сиятельство.
   - В чем вы можете меня упрекнуть, ваше преосвященство? - спросил  г-н
Рапт. - Я говорю, разумеется, о претензиях личного характера.
   - Я?! - наивно переспросил епископ. - Чтобы я упрекал вас в  чем-либо
лично? По правде говоря, вы ставите меня в неловкое положение. Ведь если
речь обо мне, ваше сиятельство, то я могу лишь похвастаться  знакомством
с вами! Я так и сказал королю и могу повторить это  во  всеуслышанье.  Я
любому готов рассказать, как я вам признателен!
   - О чем же в таком случае речь, монсеньор? Раз вы мной довольны,  как
вы говорите, чем объясняется немилость, в которую я впал в ваших глазах?
   - Это  объяснить  весьма  непросто,  -  заметно  смутившись,  покачал
головой епископ.
   - Могу ли я вам помочь, монсеньор?
   -  Чего  же  лучше,  ваше  сиятельство!  Вы  ведь,  как  я   полагаю,
догадываетесь, о чем идет речь?
   - Нисколько, уверяю вас, - возразил г-н  Рапт.  -  Но  мы,  возможно,
придем к цели, если постараемся вместе?!
   - Итак, я внимательно вас слушаю.
   - В  вас  словно  заключены  два  человека,  монсеньор:  священник  и
политический деятель, - пристально глядя  на  епископа,  начал  граф.  -
Какого из двух я обидел?
   - Да никакого... - с притворным сомнением в голосе отвечал епископ.
   - Прошу  прощения,  монсеньор,  -  продолжал  граф  Рапт.  -  Давайте
говорить откровенно. Скажите, какому из двух человек, составляющих  вашу
сущность, я обязан извинениями и возмещением?
   - Послушайте, ваше сиятельство, - сказал епископ. -  Я  действительно
буду с вами откровенен. Для начала  позвольте  мне  напомнить,  с  каким
восхищением я отношусь к вашему редкому таланту. Я до  настоящей  минуты
не  знаю  человека,  более   вас   достойного   занять   самый   высокий
государственный  пост.  К  несчастью,  появилось  пятнышко,  затмевающее
блеск, которым я вас мысленно окружил.
   - Объясните вашу мысль, монсеньор. Я с радостью готов исповедаться.
   - Ловлю вас на слове, - медленно и холодно  выговорил  епископ.  -  Я
желаю вас исповедать! Случаю было угодно, чтобы я  узнал  о  совершенной
вами ошибке. Признайтесь  в  ней  как  на  духу,  и  если  мне  придется
коленопреклоненно замаливать вместе  с  вами  этот  грех,  я  готов  это
делать, пока не добьюсь вашего прощения.
   "Лицемер! - подумал  граф  Рапт.  -  Лицемер  и  глупец!  Неужели  ты
думаешь, что у меня хватит дурости попасться в ловушку? Да  я  сам  тебя
сейчас исповедаю!"
   - Монсеньор! - продолжал он вслух. - Если я правильно вас  понял,  вы
случайно (он намеренно подчеркнул это слово)
   узнали о допущенной мной ошибке. Наставьте меня на  правильный  путь!
Простительный ли это грех или... смертный? Вот в чем вопрос!
   - Загляните себе  в  душу,  ваше  сиятельство,  спросите  себя,  -  с
сокрушенным видом промолвил епископ, - попытайте свою совесть.  Есть  ли
что-нибудь  серьезное...  очень  серьезное,  в  чем  вы  могли  бы  себя
упрекнуть? Вы знаете, что я отношусь к вашей семье и особенно  к  вам  с
отеческой  нежностью.  Я  готов  снисходительно   отнестись   к   вашему
прегрешению! Доверьтесь мне, у вас нет более верного друга, чем я.
   -  Послушайте,  ваше  преосвященство,  -  молвил  граф  Рапт,  строго
взглянув на епископа. - Мы оба неплохо разбираемся в людях,  безошибочно
знаем людские страсти. Нам известно, что  мало  кто  из  нас,  достигнув
наших лет, с нашими  аппетитами  и  честолюбивыми  помыслами,  способен,
оглянувшись на прожитые годы, не заметить некоторые... слабости!
   - Несомненно! - опустив  глаза,  перебил  епископ,  так  как  не  мог
выдержать пристального взгляда будущего депутата. - Человек  по  природе
своей несовершенен,  и,  конечно,  у  всех  нас  позади  целая  вереница
слабостей, ошибок... Однако, - продолжал он,  поднимая  голову,  -  есть
такие слабости,  разглашение  которых  может  нанести  серьезный,  почти
смертельный ущерб репутации!.. Если  вы  совершили  именно  такой  грех,
признайтесь,  ваше  сиятельство,  что  даже  мы   с   вами   не   сможем
предотвратить проистекающую из него опасность. Итак, спросите себя!
   Граф с ненавистью взглянул на  епископа.  Он  хотел  бы  осыпать  его
проклятиями, но подумал, что скорее с ним справится,  "иезуитствуя"  над
его образом. И он с покаянным видом произнес:
   - Увы, монсеньор, разве всегда человек помнит совершенное им  в  этом
мире зло и добро? Ошибка,  которая  представляется  незначительной  нам,
понимающим, что цель  оправдывает  средства,  может  оказаться  огромным
грехом, чудовищным преступлением в глазах общества. Человеческая природа
столь  несовершенна,  как  вы  только  что  изволили  заметить,  а  наше
честолюбие так велико! Наши цели так грандиозны, а жизнь, увы,  коротка!
Мы настолько привыкли, стремясь к  своей  цели,  каждый  день  устранять
неожиданные препятствия, что легко забываем о вчерашних  лишениях  перед
сегодняшними трудностями. А если так, то кто из  нас  не  несет  в  себе
страшной тайны, угрызения совести, опасения? Кто может себе  сказать  по
совести  в  подобных  обстоятельствах:  "Я   шел   прямой   дорогой   до
сегодняшнего дня,  не  оставив  ни  капли  своей  крови  на  придорожных
колючках!
   Я с честью исполнил свой долг, не взваливая на себя тяжести того  или
иного греха, даже преступления!" Пусть  покажется  такой  человек,  если
только у него в душе было хоть немного честолюбия, и я готов пасть перед
ним ниц и  воскликнуть,  ударив  себя  кулаком  в  грудь:  "Я  недостоин
называться твоим братом!"
   Сердце человека похоже на полноводную реку, отражающую на поверхности
небо, а в  глубинах  таящую  ил  и  грязь.  Так  не  требуйте  от  меня,
монсеньор, открыть ту или иную тайну! У меня тайн больше,  чем  прожитых
лет за спиной! Скажите лучше, какая из тайн стала вам известна, и мы оба
подумаем, как отпустить этот грех.
   - Я  всей  душой  готов  оказать  вам  услугу,  ваше  сиятельство,  -
отозвался епископ. - Однако мне была доверена ваша тайна, я поклялся  ее
хранить, как же я могу нарушить клятву?
   - Так вы узнали ее на исповеди? - уточнил г-н Рапт.
   - Нет... не совсем так, - неуверенно проговорил епископ.
   - В таком случае, ваше преосвященство, вы  можете  говорить,  -  сухо
заметил будущий депутат. - Порядочные люди, как мы,  должны  друг  другу
помогать... Напомню вам, кстати, между делом, -  строго  продолжал  граф
Рапт, - чтобы помочь вашей совести, это не  первая  клятва,  которую  вы
нарушаете.
   - Но, ваше сиятельство... - возразил было епископ и покраснел.
   - Не говоря уж о политических клятвах, - продолжал депутат, - которые
и даются-то лишь для того, чтобы их разгласить,  то  есть  нарушить,  вы
нарушили и многие другие...
   - Ваше сиятельство! - возмутился епископ.
   - Вы, монсеньор, принесли клятву целомудрия, - продолжал граф, -  но,
как всем известно, являетесь самым галантным аббатом в Париже.
   - Вы меня оскорбляете, граф! - закрыв лицо руками, молвил епископ.
   - Вы принесли клятву воздержания, -  продолжал  дипломат,  -  а  сами
стали богаче меня: ведь у вас одних долгов на сто тысяч франков! Вы дали
клятву.
   - Ваше сиятельство! - вскочил  епископ.  -  Я  не  стану  больше  вас
слушать. Я думал, вы пришли с миром, а вы принесли войну. Что же,  пусть
так!
   - Послушайте, ваше преосвященство! - переменил тон будущий депутат. -
Если мы станем воевать, никто из нас от этого не выиграет. И я пришел  к
вам не с войной, как вы утверждаете.
   Если бы это входило в мои намерения, я бы не имел чести разговаривать
с вами в эту минуту.
   - Чего же вы от меня хотите? - смягчился епископ.
   - Я желал бы знать, о каком из моих  грехов  вам  стало  известно,  -
отчетливо проговорил граф Рапт.
   - О страшном грехе! - пробормотал епископ, подняв глаза к потолку.
   - О каком именно? - продолжал настаивать граф.
   - Вы женились на собственной дочери, не так ли? -  спросил  монсеньор
Колетти, пряча  лицо  и  усаживаясь  на  козетку  Граф  бросил  на  него
презрительный взгляд, словно хотел сказал: "Ну и что дальше?"
   - Вы узнали об этом от графини? - только и спросил он.
   - Нет, - возразил епископ.
   - От маркизы де Латурнель?
   - Нет, - снова возразил епископ.
   - Стало быть, от супруги маршала де Ламот-Тудана?
   - Я не могу вам это сказать, - покачал головой епископ.
   - Я так и думал, вы ведь ее духовник.
   - Поверьте, я узнал об этом  не  на  исповеди,  -  поспешил  заверить
прелат.
   - Я верю, - сказал г-н Рапт, - я в  этом  даже  не  сомневаюсь,  ваше
преосвященство. Да, это правда! - продолжал  он,  глядя  на  епископа  в
упор. Она, несомненно, ужасна, как вы сказали,  но  я  не  боюсь  в  ней
сознаться. Да, я женился на своей дочери, но, так сказать, "духовно", да
позволено  мне  будет  так  выразиться,  а  не  "материально",  как  вы,
очевидно, думаете Да, я совершил  это  преступление,  ужасное  в  глазах
общества, а также с точки зрения Кодекса.  Но,  как  вы  знаете,  Кодекс
существует для людей двух сортов: тех, что находятся  ниже,  таких,  как
презренные  преступники,  и  тех,  что  находятся  выше,  как  вы  и  я,
монсеньор.
   - Ваше сиятельство! - воскликнул епископ,  озираясь,  словно  боялся,
как бы их не услышали.
   - Что ж, ваше преосвященство, - продолжал граф Рапт.  -  В  обмен  на
вашу тайну я открою вам другую, и, уверен, она покажется  вам  не  менее
любопытной.
   - Что вы хотите сказать? - насторожился епископ.
   - Вы помните наш разговор перед моим  отъездом  в  Россию,  когда  мы
гуляли вечером в парке Сен-Клу?
   - Я помню, что мы гуляли в парке, - проговорил епископ и покраснел, -
а вот наш разговор припоминаю весьма смутно.
   - В таком случае я вам его напомню, монсеньор, или, вернее, перескажу
вкратце. Вы просили вам помочь получить сан архиепископа. Я не  забыл  о
вашей просьбе и сделал все, что мог.
   На следующий же день после  моего  отправления  в  Санкт-Петербург  я
обратился с письмом к его святейшеству, напомнив ему, что в ваших  жилах
течет кровь Мазарини, но главное - вы унаследовали его  гений;  я  также
настоял на скорейшем ответе. Он должен прийти со дня на день.
   - Поверьте, ваше сиятельство, я трон