ловек
опасный, классический вольтерьянец, подписывающийся на  все  либеральные
публикации, на Вольтера в издании  Туке,  держит  табак  в  табакерке  с
Хартией".
   - Какого черта этому-то здесь понадобилось? - спросил граф Рапт.
   - Узнать не удалось, - отвечал Бордье, - однако.
   - Тсс! Вот он! - шепнул граф.
   Аптекарь появился в дверях.
   - Входите, входите, господин Рено, - любезно пригласил депутат, видя,
что аптекарь робко остановился на пороге.
   Господин Рапт подошел к нему, взял его за руку и почти силой заставил
войти.
   Притянув аптекаря к себе, граф Рапт с чувством пожал ему руку.
   - Слишком много чести, сударь, - смущенно  пробормотал  фармацевт.  -
Правда, много чести!
   - Как это - слишком много чести?!  Такие  порядочные  люди,  как  вы,
большая редкость, господин Рено. Очень приятно  при  встрече  пожать  им
руку. Разве не сказал великий поэт:
   Все смертные равны, и  вовсе  не  рожденьем,  А  добродетелью  должны
гордиться люди.
   Вы знаете этого великого поэта, не правда ли господин Луи Рено?
   - Да, ваше сиятельство, это бессмертный Аруэ де Вольтер.
   Но в том, что я восхищаюсь господином Аруэ де Вольтером,  нет  ничего
странного. Меня удивляет, откуда меня знаете вы.
   - Знаю ли я вас, дорогой господин Рено! - произнес граф Рапт  тем  же
тоном, каким Дон-Жуан говорит: "Дорогой господин Диманш, знаю ли я  вас!
Еще бы! И давно!" - Я был очень рад, когда узнал, что вы покидаете улицу
Сен-Жак, чтобы быть поближе к нам. Ведь, если  не  ошибаюсь,  вы  теперь
живете на улице Ванно?
   - Да, сударь, - все больше изумляясь, молвил фармацевт.
   -  Какому  обстоятельству  я  обязан  счастьем  видеть  вас,  дорогой
господин Рено?
   - Я видел ваш циркуляр, ваше сиятельство.
   Граф поклонился.
   - Да, я его прочел, потом перечитал, - подчеркнул аптекарь  последние
слова,  -  и  фраза,  в  которой  вы   говорите   о   несправедливостях,
совершающихся под покровом  религии,  вынудила  меня,  несмотря  на  мое
отвращение, выйти из моей сферы - ведь я философ,  ваше  сиятельство,  -
прийти к вам с визитом и представить некоторые факты в поддержку  вашего
заявления.
   - Говорите, дорогой господин Рено, и поверьте, что  я  буду  вам  как
нельзя более признателен за сведения, которые вы  хотите  мне  сообщить.
Ах, дорогой господин Рено, мы живем в печальное время!
   - Время лицемерия и ханжества, сударь, - тихо проговорил аптекарь,  -
когда властвуют попы! Вы знаете, что недавно произошло в Сент-Ахеле?
   - Да, сударь, да.
   - Должностные лица, маршалы у всех на виду участвовали  в  процессиях
со свечами.
   - Это прискорбно. Но я полагаю, что вы хотели со мной поговорить не о
Сент-Ахеле.
   - Нет, сударь, нет.
   - Ну что же, поговорим о наших делах. Ведь у нас с вами  дела  общие,
дорогой сосед. Да вы садитесь.
   - Никогда, сударь.
   - Как это - никогда?
   - Просите у  меня  все,  что  хотите,  ваше  сиятельство,  только  не
садиться в вашем присутствии. Я слишком хорошо знаю, чем вам обязан.
   - Не стану возражать. Скажите, чему я обязан вашим  визитом,  но  как
товарищу, как другу.
   - Сударь! Я домовладелец и фармацевт  и  достойно  совмещаю  оба  эти
занятия, о чем вы, похоже, догадываетесь.
   - Да, сударь, знаю.
   - Я служу аптекарем вот уже тридцать лет.
   - Да, понимаю: вы начали с одного, а оно  постепенно  привело  вас  к
другому.
   - От вас ничего не скроешь, сударь. Осмелюсь  сказать,  что  вот  уже
тридцать лет, хотя мы пережили консулат и империю господина  Буонапарте,
я не видел ничего подобного.
   - Что вы имеете в виду? Вы меня пугаете, дорогой господин Рено!
   - Торговля не идет. Я едва зарабатываю на жизнь, сударь.
   - Чем объясняется подобный застой, особенно  в  вашем  деле,  дорогой
господин Рено?
   - Это больше не мое дело, ваше сиятельство, и именно это  должно  вам
доказать, насколько я бескорыстен  в  данном  вопросе.  Это  дело  моего
племянника: вот уже три месяца, как я передал ему свое предприятие.
   - И на хороших условиях, по-родственному?
   - Вот именно по-родственному: в рассрочку. И вот,  ваше  сиятельство,
дело моего племянника на  время  приостановилось.  Когда  я  говорю  "на
время",  я  выражаю  скорее  надежду,  нежели  уверенность.  Вообразите,
сударь, что все стоит на месте.
   - Дьявольщина! - смущенно пробормотал будущий депутат - Кто же  может
препятствовать торговле вашего  уважаемого  племянника,  спрошу  я  вас,
дорогой господин Рено? Его политические воззрения или ваши, может  быть,
слишком, так сказать, передовые?
   - Нисколько, сударь, нисколько. Политические воззрения здесь  ни  при
чем.
   - Ах! - воскликнул граф с лукавым видом, придав в то же  время  своим
словам и интонации простонародный характер, что было, надо заметить,  не
в его привычках; но теперь он счел своим долгом это сделать, чтобы  быть
ближе к своему клиенту. - Вот ведь есть у нас фармацевты-кадеты...
   - Да, господин Кадет-Тассикур, фармацевт так называемого  императора,
господина де Буонапарте! Знаете, я всегда зову его именно Буонапарте.
   -  Его  величество  Людовик  Восемнадцатый  тоже  признавал  за   ним
исключительно это имя.
   - А я и не знал: король-философ,  которому  мы  обязаны  Хартией.  Но
вернемся к торговле моего племянника...
   - Я не смел вам это предложить, дорогой господин Рено Однако, раз  уж
вы сами это предлагаете, мне это только доставит удовольствие.
   - Итак, я говорил, что,  кем  бы  ни  был  человек:  жирондистом  или
якобинцем, роялистом или сторонником империи, а именно так  я  определяю
наполеонистов, сударь...
   - Определение кажется мне весьма живописным.
   - ...я говорил, что, каковы бы ни  были  мнения,  они  не  мешали  ни
катарам, ни насморкам.
   - Тогда, позвольте вам заметить, дорогой господин Рено, я не понимаю,
что  может   остановить   расход   медикаментов,   предназначенных   для
простудившихся людей.
   - Тем не менее, - в задумчивости пробормотал себе под нос  фармацевт,
- я прочел ваш циркуляр; мне кажется, я понял его тайный смысл и  с  тех
пор убежден, что мы поймем друг друга с полуслова.
   -  Объясните,  пожалуйста,  вашу  мысль,  дорогой  господин  Рено,  -
попросил граф Рапт, начиная терять терпение, - сказать по правде,  я  не
очень хорошо понимаю, какое отношение мой  циркуляр  имеет  к  застою  в
делах вашего уважаемого племянника.
   - Неужели не понимаете? - удивился фармацевт.
   - По правде говоря, нет, - довольно сухо проговорил в  ответ  будущий
депутат.
   - Да вы же довольно прозрачно намекнули на гнусности попов, не правда
ли? Именно так я называю всех священников.
   - Давайте договоримся, сударь, - перебил его граф Рапт  и  покраснел;
он не хотел оказаться слишком сильно втянутым на путь  либерализма,  как
понимал   это   "Конститюсьонель".   -   Я   говорил,   несомненно,    о
несправедливостях, совершенных некоторыми лицами  под  покровом  Церкви.
Однако я не употреблял выражения столь крепкие, какие выбираете вы.
   - Простите мне выражение, ваше сиятельство; как  сказал  господин  де
Вольтер:
   Я называю кошку - кошкой,
   Роле - мошенником
   Граф Рапт собирался было  заметить  достойному  фармацевту,  что  его
цитата неточна в отношении автора,  если  даже  она  точна  в  отношении
стиха. Но он подумал, что не время  затевать  литературную  полемику,  и
промолчал.
   - Я не умею играть словами, - продолжал аптекарь. -  Я  лишь  получил
образование, необходимое для приличного содержания  своей  семьи,  и  не
претендую на то, чтобы выражаться  как  академик.  Но  я  возвращаюсь  к
вашему циркуляру и повторяю:
   мы с вами единомышленники, если только я правильно его понял.
   Эти слова, произнесенные довольно резко, обескуражили  кандидата;  он
подумал, что избиратель может слишком далеко  его  завести,  и  поспешил
остановить его такими лицемерными речами:
   - Честные люди всегда поймут друг друга, господин Луи Рено.
   - Раз мы договорились, - отвечал тот. - Я могу  вам  рассказать,  что
происходит.
   - Говорите, сударь.
   - В доме, где я жил до того, как уступил его племяннику, - и я говорю
вам об этом со знанием дела, потому что дом этот мой, - жил до недавнего
времени бедный старый школьный  учитель,  то  есть  первоначально  и  не
учитель даже, а музыкант.
   - Ну не важно.
   - Да, не важно! Звали его Мюллер, и он почти  бесплатно  занимался  с
двадцатью ребятишками. На этом благородном и трудном посту  его  заменил
настоящий учитель по имени Жюстен; он уехал за границу в  результате  не
дурных поступков, но семейных происшествий.  Достойный  господин  Мюллер
пользовался уважением всего квартала. Но черные люди  из  Монружа  часто
проходили мимо школы, они не  могли  без  грусти  или  ненависти  видеть
детей, воспитывавшихся не ими. И вот однажды  утром  к  бедному  учителю
явились незнакомые люди и сказали, что ему  необходимо  срочно  убраться
вместе с детьми и с семьей учителя, которого он  замещал.  Вот  уже  две
недели братья-игнорантены захватили школу.  Вы  же  понимаете,  что  там
должно твориться хотя бы только в нравственном отношении, не так ли?
   - Признаться, я не очень понимаю, - смущенно произнес г-н Рапт.
   Посетитель подошел к графу и подмигнул:
   - Вы же знаете новую песню Беранже?
   - Я должен ее знать, - сказал г-н Рапт, - но нужно мне простить, если
не знаю: меня два с половиной месяца не было  во  Франции,  я  ездил  ко
двору царя.
   - Ах, если бы господин де Вольтер был жив, великий философ не  сказал
бы, как во времена Екатерины Второй:
   С севера идет к нам свет.
   - Господин Луи Рено, - теряя терпение, молвил  граф,  -  умоляю  вас,
вернемся к...
   - ...к новой песне Беранже! Вы хотите, чтобы  я  вам  спел  ее,  ваше
сиятельство? С удовольствием!
   И фармацевт затянул:
   Эй, черные люди! Откуда идете?
   Мы выходим из недр земных
   - Да нет, - оборвал его граф. - Вернемся к вашему господину  Мюллеру.
Вы требуете для него возмещения ущерба?
   - Существуют различные права, - отозвался  фармацевт.  -  Но  я  хочу
говорить  не  только  о  нем:  я  обращаюсь  к  вам,   чтобы   исправить
несправедливость, которая коснулась и вас,  как  я  вижу.  Нет,  я  хочу
поговорить о торговле моего племянника.
   - Заметьте, уважаемый господин Рено, что я все время только  к  этому
вопросу и пытаюсь изо всех сил вас вернуть.
   - С одной стороны, торговля моего племянника  терпит  убытки,  потому
что братья-игнорантены заставляют детей петь целый день,  и  завсегдатаи
аптеки разбегаются, едва заслышат эти вопли.
   - Я обещаю найти способ перевести  школу  в  другое  место,  господин
Рено.
   - Погодите, - остановил его аптекарь. - Ведь это не все.
   С одной стороны,  у  этих  братьев  есть  сестры;  монашенки  торгуют
дешевыми лекарствами, которые они делают  сами,  настоящим  дурманом!  И
бывают такие дни, когда в аптеку не заходит никто,  даже  кошка!  А  мой
племянник, которому осталось сделать мне три выплаты, готов уже  закрыть
лавочку, если вы не найдете, как помочь этому горю,  в  котором  повинны
как сестры, так и братья!
   - Как?! - вскричал г-н  Рапт  с  оскорбленным  видом,  видя,  что  он
никогда не кончит с путаником-аптекарем, если не будет ему  поддакивать.
- Сестры-игнорантенки позволяют себе  торговать  медикаментами  в  ущерб
честнейшим фармацевтам Парижа?!
   -  Да,  сударь,  -  подтвердил  Луи  Рено,   взволнованный   глубоким
интересом, который граф Рапт проявлял к его  делу.  -  Да,  сударь,  они
имеют эту наглость, церковные крысы!
   - Невероятно! - вскричал граф Рапт, уронив голову на грудь, а руки  -
на колени. - В какое время мы живем, Боже мой, Боже!
   Он с сомнением прибавил:
   - И вы могли  бы  представить  мне  доказательство  своих  заявлений,
дорогой господин Рено?
   - Вот оно! - отвечал аптекарь, вынимая из кармана сложенный  вчетверо
листок. - Это петиция, подписанная двенадцатью самыми уважаемыми врачами
округа.
   - Вот что  меня  по-настоящему  возмущает!  -  заметил  г-н  Рапт.  -
Подайте-ка мне этот документ, дорогой господин Рено:
   я дам вам за него отчет. Мы наведем в этом деле порядок, клянусь вам,
или я запятнаю свое честное имя.
   - Правильно мне говорили, что я могу на вас  положиться!  -  вскричал
фармацевт, тронутый результатом своего визита.
   - О! Когда я вижу  несправедливость,  я  беспощаден!  -  ответствовал
граф, поднимаясь и выпроваживая своего избирателя. -  Скоро  я  дам  вам
знать, и вы увидите, умею ли я выполнять обещания!
   - Сударь! - проговорил фармацевт, оборачиваясь и, как хороший  актер,
стремясь во что бы то ни стало оставить последнее слово за собой.  -  Не
могу вам выразить, как я взволнован  вашей  откровенностью  и  прямотой.
Когда я к вам входил, я, признаться, боялся, что вы не поймете меня так,
как бы мне хотелось.
   - Сердечные люди всегда сумеют друг друга понять, - поспешил вставить
г-н Рапт, подталкивая Луи Рено к двери.
   Славный аптекарь вышел, и Батист доложил:
   - Господин аббат Букмон и господин Ксавье Букмон, его брат.
   - Что за Букмоны? - спросил граф Рапт у своего секретаря.
   Бордье прочел:
   "Аббат Букмон, сорока пяти лет,  имеет  приход  в  пригороде  Парижа;
человек хитрый, неутомимый интриган. Редактирует новый бретонский журнал
под названием "Горностай". До того как стал аббатом, не брезгал  никакой
работой, а теперь готов на все ради того,  чтобы  стать  епископом.  Его
брат  -  художник,  пишет  картины  на   библейские   сюжеты,   избегает
изображения обнаженного тела. Лицемерен, тщеславен и завистлив, как  все
бездарные художники".
   - Черт побери! - выругался Рапт. - Не заставляйте их ждать!

XXXIV

Трио в масках

   Батист ввел аббата Букмона и г-на Ксавье Букмона.
   Граф Рапт только что сел, но при их появлении поднялся  и  поклонился
вновь прибывшим. -  Ваше  сиятельство!  -  пронзительным  голосом  начал
аббат, - это был невысокий, коренастый человек, толстый и некрасивый,  с
изрытым оспой лицом. - Ваше сиятельство! Я являюсь владельцем и  главным
редактором скромного журнала, название которого,  по  всей  вероятности,
еще не имело чести достичь вашего слуха.
   - Прошу меня извинить, господин аббат, - перебил будущий  депутат,  -
но я, напротив, один из  самых  прилежных  читателей  "Горностая",  ведь
именно так называется ваш журнал, не правда ли?
   - Да, ваше сиятельство, - смутился аббат, соображая про себя, как г-н
Рапт мог быть прилежным читателем еще не вышедшего из печати сборника.
   Но Бордье, внешне занятый собственными мыслями, а на самом  деле  все
видевший и слышавший,  понял  сомнения  аббата  и  протянул  г-ну  Рапту
брошюру в желтой обложке:
   - Вот последний номер!
   Господин Рапт взглянул на брошюру, убедился в том, что  все  страницы
разрезаны, и подал ее аббату Букмону.
   Тот отвел ее со словами:
   - Храни меня Господь усомниться в ваших словах, ваше сиятельство!
   Хотя, конечно, в глубине души его терзали сомнения.
   "Дьявольщина! - подумал он. - Надо держать ухо востро!
   Мы имеем дело с сильным противником.  Если  у  этого  человека  лежит
экземпляр журнала, еще не  пущенного  в  обращение,  это,  должно  быть,
хитрый малый. Будем начеку!"
   - Ваше имя, - продолжал между тем г-н Рапт, - если не  сейчас,  то  в
будущем  окажется,  несомненно,   одним   из   самых   прославленных   в
воинствующей  печати.  По  части  горячей  полемики  я  знаю  не   много
публицистов вашего уровня. Если бы все борцы за правое дело  были  столь
же доблестны, как вы, господин аббат, нам, думаю, не пришло бы сражаться
слишком долго.
   - С такими руководителями, как вы, полковник, - в том же тоне отвечал
аббат, - победа представляется мне неизбежной.
   Мы еще нынче утром говорили об этом с братом,  перечитывая  фразу  из
вашего циркуляра, в которой вы напоминаете, что все средства хороши  для
того, чтобы победить врагов Церкви.
   Вот, кстати, позвольте представить вам моего брата, ваше сиятельство.
   Пропустив своего брата вперед, он сказал:
   - Господин Ксавье Букмон!
   - Художник большого таланта, - с любезнейшей улыбкой  подхватил  граф
Рапт.
   - Как?! Вы и брата моего знаете? - удивился аббат.
   - Я имею честь быть вам  знакомым,  ваше  сиятельство?  -  вполголоса
произнес неприятным фальцетом г-н Ксавье Букмон.
   . - Я вас знаю, как и весь Париж, мой  юный  мэтр,  -  отозвался  г-н
Рапт. - Кто же не знает знаменитых художников!..
   - Мой брат не стремился  к  известности,  -  возразил  аббат  Букмон,
набожно сложив руки и скромно опустив глаза.  -  Что  есть  известность?
Тщеславное удовольствие стать знакомым для тех, с кем вы незнакомы. Нет,
ваше сиятельство, у моего брата есть вера.  Ведь  ты  верующий  человек,
Ксавье,  не  так  ли?  Мой  брат  знаком  лишь  с   великим   искусством
христианских художников пятнадцатого века.
   - Я делаю что  могу,  ваше  сиятельство,  -  с  притворным  смирением
произнес художник. - Но,  признаться,  я  не  смел  надеяться,  что  моя
скромная слава дойдет и до вас.
   - Не слушайте его, ваше сиятельство, - поспешил вмешаться аббат. - Он
робок и скромен до невозможности, и если бы я постоянно его не подгонял,
он не сделал бы самостоятельно ни шагу. Представьте себе, он ни  за  что
не хотел идти со мной к вам под тем предлогом, что  у  нас  к  вам  есть
небольшая просьба.
   - Неужели, сударь?  -  вымолвил  граф,  растерявшись  от  неслыханной
наглости священника.
   - Не правда ли, Ксавье? Ну, скажи откровенно, - продолжал аббат. - Ты
же отказывался идти, разве не так?
   - Так, - опустив глаза, кивнул художник.
   - Напрасно я ему объяснял, что вы один из  самых  блестящих  офицеров
нашего времени, один из величайших государственных мужей  Европы,  самый
просвещенный во Франции покровитель изящных искусств - он так робок, так
обескураживающе чувствителен, что и слушать ничего не хотел. Повторяю, я
почти силой привел его сюда.
   - Увы, господа, - молвил граф Рапт,  решившись  сражаться  с  ними  в
лицемерии до последнего, - я не имею чести быть художником, и  для  меня
это настоящее горе. В самом деле, что такое воинская доблесть, что такое
известность  политика  рядом  с  неувядающим  венцом,  который   Господь
возлагает на чело Рафаэлей и Микеланджело? Но если я и не  обладаю  этой
славой,  я  имею  по  крайней  мере  счастье  быть  близко  знакомым   с
известнейшими европейскими художниками. Кое-кто из них, и  я  горд  этой
честью, отвечает мне дружбой, и мне  не  нужно  говорить  вам,  господин
Ксавье, что я был бы счастлив видеть вас в их числе.
   - Ну что, Ксавье, - взволнованным голосом проговорил аббат  и  провел
рукой по глазам, словно хотел смахнуть слезу,  -  что  я  тебе  говорил?
Разве я перехвалил этого несравненного человека?
   - Сударь! - воскликнул граф Рапт, словно устыдившись похвалы.
   - Несравненного! Я не отказываюсь от своих слов.  Не  знаю,  как  вас
благодарить, если вы выхлопочете для  Ксавье  заказ  на  десять  фресок,
которыми мы хотели бы расписать нашу бедную церковь.
   - Ах, брат мой, это уж слишком! Ты же знаешь, что  во  время  болезни
нашей несчастной матушки я дал обет написать эти фрески. Заплатят мне за
них или нет - ты можешь быть уверен, что я их выполню.
   -  Разумеется,  однако  тебе  не  под  силу  выполнить  такой   обет,
несчастный! И, выполняя его, ты умрешь  с  голоду!  Ведь  у  меня,  ваше
сиятельство, есть только мой приход, и  доход  с  него  я  раздаю  нищим
прихожанам. А у тебя, Ксавье, ничего нет, кроме кисти.
   - Ошибаешься, брат, у меня есть вера, - подняв глаза к небу, возразил
художник.
   - Слышите, ваше сиятельство, слышите? Ну не грустно ли это, спрошу  я
вас!
   - Господа, - проговорил граф, поднимаясь, дабы показать двум братьям,
что аудиенция окончена, - через неделю вы получите официальный заказ  на
десять фресок.
   - Мы сто, тысячу, миллион раз уверяем вас в  своих  добрых  делах,  а
также в том, что примем живейшее участие в завтрашней великой  битве,  -
с