дкое
растение среди дикого кустарника, не получая от него  и  не  озаряя  его
благотворным светом,  не  источая  спасительного  аромата,  не  согревая
живительным дыханием. Казалось, она никогда не заглядывает в собственную
душу, не озирается по сторонам, а лишь равнодушно скользит  взглядом  по
поверхности.
   Она уносилась мыслями в невидимые дали и, на чем бы ни  останавливала
свой внутренний взор, отлично видела незаметную для других цель.  Она  с
презрением забывала землю, расправляла свои крылья  и  устремлялась  Бог
знает куда: выше неба, высоко-высоко!
   Словом, княгиня воплощала собой безразличие, вялость, мечтательность,
созерцательность. Она жила своими мечтами до самой смерти и  с  ними  же
ежечасно готовилась умереть. Ничто не удерживало ее в этом  мире  и  все
призывало в мир иной Господь мог бы прибрать ее к себе в любую минуту  -
она не стала бы возражать, ведь была она к этому  готова  уже  давно,  и
ответила бы, как траппер из куперовских "Могикан", перед  смертью:  "Вот
он я, Господи! Что Тебе от меня угодно?"
   Кроме того, наши дорогие читатели соблаговолят припомнить, что  юная,
благородная и обворожительная княжна, ведущая свой род от старых  ханов,
то есть самой древней ветви, стала женой маршала де Ламот-Гудана,  почти
не ведая того сама:
   никто  не  спросил  ее  согласия,  это  произошло  единственно   ради
удовольствия  императора  Российского  и  императора   Французского.   И
читатели поймут, что маршал де Ламот-Тудан, состарившийся до  срока  под
обжигающими солнечными лучами на полях битв, имел мало общего  с  героем
из сладких грез страстной юной девушки.
   Однако так было угодно Богу.
   Мы возвращаемся ко всем этим подробностям,  так  как  из-за  размеров
нашей книги некоторые персонажи, исчезая на  время  из  виду  читателей,
могут стереться у них из памяти.
   Итак, вот  что  представляла  собой  княжна  Рина,  когда  граф  Рант
предстал перед ней.
   Граф Рапт, молодой и красивый, держался  вызывающе,  что  можно  было
принять за страсть; ему удалось освежить ее иссушенную душу и заронить в
нее надежду.
   Княжне почудилось было, что это любовь, земля обетованная для  всякой
женщины, и она с радостью пустилась в любовное странствие. Но на полпути
она спохватилась, вдруг осознав, какого попутчика себе избрала. Скоро ей
открылись гордыня, честолюбие, холодность, эгоизм графа. Г-н  Рапт  стал
для нее вторым супругом - не таким добрым, благородным,  снисходительным
или, вернее, еще большим тираном, чем первый.
   Рождение Регины на мгновение осветило ее обратившееся в прах  сердце.
Но это длилось так же  недолго,  как  вспышка  молнии.  Едва  маршал  де
Ламот-Тудан коснулся губами новорожденной, как  мать  содрогнулась  всем
своим существом. Вся  ее  душа  возмутилась,  и  с  этой  минуты  княжна
почувствовала к несчастной Регине не отвращение даже, а равнодушие.
   Рождение Пчелки спустя  несколько  лет  произвело  на  нее  такое  же
действие. Ее сердце отныне оказалось закрыто для всех.
   Вот в чем заключалась истинная причина ее одиночества.
   Это   был   затянувшийся   акт   покаяния,   молчаливого,    тайного,
безропотного.
   Единственным доверенным лицом  этой  страждущей  души  был  монсеньор
Колетти. Только ему она открыла свои прегрешения,  только  он  понял  ее
молчаливое страдание.
   Дабы стало понятно, что она дошла до последней черты безразличия, нам
будет достаточно  поведать  нашим  читателям,  что  она  лишь  внутренне
содрогнулась,  узнав  о  браке  дочери  с  графом  Раптом,  но  даже  не
попыталась  оспаривать  доводы,  приводимые  им   в   оправдание   этого
чудовищного преступления.
   В ее смирении было нечто от свойственной мусульманам обреченности.
   С этой минуты она, не говоря ни слова, не издав ни единого  жалобного
стона, стала  чахнуть  с  каждым  днем.  Она  почувствовала  приближение
смерти, и мысль о близкой кончине  заставила  ее  вспомнить  о  прожитых
годах.
   Она предавалась воспоминаниям прошлого, когда маршал  де  Ламот-Тудан
отказал от дома монсеньеру Колетти. Княгиня была еще совсем  молодой,  а
ее  прекрасные  черные  волосы  стали  совсем  седыми;  ее  лоб,   щеки,
подбородок - все ее лицо было так же бело, что и  волосы,  и  напоминало
предсмертную маску.
   Не слыша ее жалоб, никто  о  ней  не  беспокоился,  если  не  считать
Регину, дважды посылавшую к ней  своего  врача.  Однако  княгиня  упрямо
отказывалась его принимать. Что за недуг ее  снедал?  Никто  никогда  об
этом не говорил, так как никому это было не  ведомо.  Воспользуемся  для
его  обозначения  словом  хотя  и  из  разговорного  языка,   но   очень
выразительным: княгиня сохла.
   Она была похожа на африканскую пальму, которая постепенно  чахнет  за
неимением живительной влаги или свежего воздуха.
   Пребывая  в  таком  состоянии,  княгиня  Рина,   казалось,   уже   не
принадлежала земле, и хотела она только одного: умереть спокойно.
   Но маркиза де  Латурнель  или,  точнее,  его  преосвященство  Колетти
решили иначе.
   После того как пре,лат был изгнан из особняка ЛамотГуданов и оказался
вынужден предложить себе замену - монсеньор Колетти  по  примеру  парфян
пускал, отступая, стрелу, - маркиза явилась к  княгине  в  сопровождении
аббата Букмона.
   Г-жа де Ламот-Гудан трижды отказывалась ее принять, оправдываясь тем,
что не хочет прерывать молитву. Но маркиза была не из тех, кто отступает
без боя.  Указав  аббату  на  кресло  и  усаживаясь  сама,  она  сказала
камеристке:
   - Хорошо, я подожду, пока она освободится.
   Несчастной княгине пришлось в  конце  концов  принять  маркизу  и  ее
спутника.
   - Я пришла сообщить вам печальные известие, - начала маркиза жалобным
тоном.
   Княгиня, полулежавшая в кресле, даже не повернула головы.
   Маркиза продолжала:
   - Должно быть, эта весть вас огорчит, дорогая сестра.
   Княгиня не двинулась.
   -  Его  преосвященство  Колетти  покидает  Францию,  -  тянула   свое
огорченная маркиза, - он отправляется в Китай.
   Княгиня встретила это печальное известие так же  невозмутимо,  словно
услышала от первого встречного: "Погода скоро изменится".
   - Я думаю, вы разделяете скорбь всех  истинно  верующих,  узнав,  что
этот святой человек покидает нас, возможно навсегда.
   Ведь в этой дикой стране он каждую секунду будет рисковать жизнью.
   Княгиня молчала. Она лишь качнула головой, но уж очень равнодушно.
   - В своей отеческой заботе, - продолжала маркиза, ничуть не смущаясь,
- его преосвященство Колетти подумал, что вам будет, как никогда,  нужна
его поддержка, что ее-то как раз вам и будет недоставать.
   В это мгновение княгиня взялась за четки  и  стала  перебирать  их  в
лихорадочном возбуждении. Казалось, она  хотела  переложить  нетерпение,
вызванное этим разговором, на первый попавшийся под руку предмет.
   - Монсеньер Коллетти, - бесстрашно продолжала маркиза де Латурнель, -
сам выбрал того, кто должен его  сменить.  Имею  честь  представить  вам
господина аббата Букмона, который во всех отношениях является  достойным
преемником покидающего нас святого человека.
   Аббат Букмон встал и угодливо поклонился княгине, однако труд его был
напрасен: безразличная ко всему черкешенка лишь в  другой  раз  покачала
головой.
   Маркиза взглянула на своего спутника и кивнула  на  княгиню  с  таким
видом, словно хотела сказать: "Только посмотрите на эту идиотку!"
   Аббат возвел к  небу  очи,  словно  отвечая:  "Да  сжалится  над  нею
Господь!" - после чего снова сел, полагая, что ни  к  чему  стоять,  раз
княгиня этого все равно не видит.
   Зато маркиза покраснела от нетерпения, она шагнула к оттманке и,  сев
в ногах у княгини, заглянула ей в лицо.
   Затем она поманила пальцем аббата Букмона, тот снова встал и  подошел
к ней.
   - Вот, - проговорила г-жа де Латурнель  и  подтолкнула  священника  к
оттоманке, - это господин аббат Букмон, соблаговолите ответить, согласны
ли вы на то, чтобы он стал вашим исповедником?
   Черкешенка медленно открыла глаза и  в  двух  шагах  от  своего  лица
вместо непорочного ангела из своих  снов  увидела  господина  в  черном,
которого она приняла за собственного могильщика.
   Она вздрогнула, потом вгляделась в аббата и улыбнулась.
   Но сколько горечи было в этой невеселой улыбке!  "Смерть  не  так  уж
безобразна", - подумала, очевидно, в эту минуту княгиня.
   Она продолжала молчать.
   - Да или нет, княгиня?! - потеряв терпение, вскричала маркиза.  -  Вы
принимаете господина аббата Букмона вместо монсеньора Колетти?
   - Да, - глухо пробормотала княгиня, всем своим видом будто говоря: "Я
приму все, что пожелаете, лишь бы вы оба убрались и  дали  мне  спокойно
умереть".
   Маркиза просияла. Аббат  Букмон  счел,  что  настало  время  привлечь
словом внимание княгини, не реагировавшей на его пантомиму.  Он  затянул
нудную проповедь; княгиня терпеливо выслушала ее  от  начала  до  конца,
потому, вероятно, что пропускала слова аббата мимо  ушей:  она  была  по
обыкновению поглощена внутренней работой, происходившей  у  нее  в  душе
Маркиза  де  Латурнель  сказала:  "Аминь",  набожно   перекрестилась   и
подступила к княгине еще ближе, в то время как  аббат  Букмон  отошел  в
сторонку.
   - Ваша судьба, - произнесла маркиза, искоса поглядывая на  умирающую,
- находится отныне в руках господина аббата.
   Когда я говорю "ваша судьба", я подразумеваю всех членов вашей  семьи
Вы носите славное имя тех, кого веками прославляли  истинные  христиане.
Итак, речь идет о том,  -  все  мы  смертны!  -  чтобы  с  благоговением
перебрать в памяти все свои поступки и решить, нет ли  в  нашем  прошлом
чего-нибудь такого, что после нас могло бы бросить нежелательную тень на
безупречный  герб  наших  предков.  Господин  аббат  Букмон  -   человек
добродетельный, ему  доверено  в  вашем  лице  самое  большое  фамильное
сокровище. Соблаговолите, княгиня, перед тем как отправитесь в последний
путь,  поблагодарить  аббата  Букмона   за   преданность,   которую   он
выказывает, берясь за столь трудное дело...
   - Спасибо, - только и прошептала княгиня, не поворачивая головы.
   - ...и назначить день для беседы с ним, -  с  возмущением  продолжала
маркиза.
   - Завтра, - с прежним безразличием отвечала г-жа де Ламот-Гудан.
   - Идемте, господин аббат, - пригласила г-жа де Латурнель, и от злости
на лице у  нее  выступили  красные  пятна.  -  А  в  ожидании,  пока  ее
сиятельство  выразит  вам  благодарность,   которой   вы   заслуживаете,
позвольте мне сделать это  от  ее  имени  Она  знаком  приказала  аббату
следовать за ней, коротко бросив умирающей на прощание:
   - Прощайте, княгиня.
   - Прощайте, - равнодушно отозвалась та.
   Подвинув  к  себе  хрустальный  бокал,  она  опустила  в  него  ложку
золоченого серебра и принялась за варенье из лепестков розы.

XIX

Парфянская стрела

   Вечером того же дня, как помнят читатели, прелат-итальянец назначил у
себя встречу с аббатом Букмоном.
   Епископ готовился к отъезду. - Ступайте в мой кабинет,  -  сказал  он
аббату, - я вас догоню.
   Аббат не стал возражать.
   Монсеньор Колетти обратился к своему лакею:
   - Лицо, которое я вызывал, находится в моей молельне?
   - Да, ваше преосвященство, - ответил лакей - Хорошо. Кроме маркизы де
Латурнель, меня ни для кого нет дома.
   Слуга поклонился.
   Монсеньор отправился в молельню.
   Там стоял в углу худой и бледный человек; благодаря  длинным  волосам
он был похож - и это, очевидно, ему льстило -  на  Базиля  из  "Женитьбы
Фигаро" или на Пьеро.
   Должно быть, наши читатели уже забыли этот персонаж,  но  мы  в  двух
словах освежим их память. Это  был  любимчик  женщины,  сдававшей  внаем
стулья, а также один из шпионов г-на Жакаля, по прозвищу Овсюг; он чудом
избежал гибели во время  беспорядков  на  улице  Сен-Дени  и  со  славой
вернулся в отчий дом на Иерусалимской улице.
   Читатели, без сомнения, удивятся, встретив этого  висельника  в  доме
нашего итальянца-иезуита. Однако, если им будет  угодно  последовать  за
нами в молельню, они скоро поймут все сами.
   При виде монсеньора Колетти Овсюг скрестил руки на груди.
   - Ну как? - спросил итальянец, - Что-нибудь удалось  найти?  Говорите
коротко и тихо.
   - Результат прекрасный, монсеньор, да и искать долго не пришлось: это
два самых больших интригана во всем христианском мире.
   - Откуда они?
   - Они из тех же мест, что и я, ваше преосвященство.
   - А откуда родом вы?
   - Из Лотарингии.
   - Неужели?
   - Да, а вы знаете поговорку: "Лотарингец продаст и Бога, и черта"
   - Это, должно быть, лестно и для вас, и для них. А где  они  получили
образование?
   - В Нансийской семинарии. Правда, аббата оттуда выгнали.
   - За что?
   - Вашей милости довольно будет сказать, что вы знаете причину,  и  он
не станет настаивать на объяснении, в этом я убежден.
   - А его брат?
   - Этот - другое дело. О нем я знаю немало подробностей.
   Король  Станислав,  будучи  покровителем   одной   из   церквушек   в
окрестностях Нанси, подарил церкви Христа кисти Ван-Дейка.
   Со временем викарии этой церкви позабыли о  ценности  этого  подарка,
зато  Букмон-живописец  оценил  по  заслугам.  Он  попросил  и   добился
разрешения снять с картины копию. После того как копия была  готова,  он
подменил оригинал и продал его  за  семь  тысяч  франков  Антверпенскому
музею Дело получило огласку и, конечно,  для  художника  закончилось  бы
крупными неприятностями,  но  аббат,  уже  приобщившийся  к  Сент-Ахелю,
добился поддержки от настоятеля. Дело замяли, но если его снова  вытащит
на свет человек вашего положения, виновнику не поздоровится.
   - Хорошо. Я слышал, что они живут под вымышленными  именами.  Вам  об
этом что-нибудь известно?
   - Да, и из достоверного источника. Их настоящая фамилия - Маду, а  не
Букмоны.
   - Как они жили, с тех пор как уехали из Нанси?
   - В физическом отношении - довольно хорошо, в нравственном -  ужасно.
Дурачили людей, а когда дураков не встречали, брали  в  долг.  Если  вам
угодно дать мне  еще  сутки,  я  смогу  предоставить  вам  более  точные
сведения.
   - Ни к чему, я нынче вечером уезжаю. Кроме  того,  я  знаю  все,  что
хотел знать.
   Он вынул из кармана пять луидоров.
   - Вот задаток, - сказал он, вручая  деньги  Овсюгу.  -  Возможно,  вы
получите письменные приказания без подписи.  Каждый  из  таких  приказов
будет сопровождаться небольшой суммой, чтобы вознаградить вас за  труды.
Отправляйте ответы на эти запросы до востребования в Рим. Я  узнаю  ваши
письма по трем значкам "X" на конверте.
   Овсюг поклонился и вопросительно повел рукой: "Пока все?"
   Монсеньор Колетти понял его жест.
   - Глаз не спускайте с наших двух друзей. Держитесь наготове, чтобы  в
любую минуту дать мне сведения, которые я от вас потребую. Ступайте.
   Овсюг вышел, пятясь.
   Монсеньор Колетти подождал, пока закроется дверь, помолчал, подумал и
наконец сказал:
   - Ну, теперь к другому!
   Он вышел из  молельни,  прошел  через  гостиную  и  отворил  дверь  в
кабинет.
   Он нашел там аббата Букмона. Тот устроился в большом кресле и,  глядя
в потолок, вертел большими пальцами.
   - Итак, господин аббат, можете ли вы мне сказать, - спросил  он,  как
вас приняла госпожа де Ламот-Гудан?
   - Княгиня, кажется, согласилась, чтобы  я  стал  ее  исповедником,  -
отвечал аббат.
   - Что значит - кажется?  -  удивился  иезуит  -  Княгиня  не  слишком
разговорчива, - продолжал аббат. - Вы, ваша милость, должны это знать. Я
не могу точно сказать,  какое  впечатление  у  нее  сложилось  по  моему
поводу, вот почему я вам и ответил кажется, княгиня согласилась.
   - Вы закрепились в их доме?
   - По мнению маркизы де Латурнель - да.
   - Тогда таково должно быть и ваше мнение. Не  будем  больше  к  этому
возвращаться. Я вас пригласил затем, чтобы дать указания, как вы  должны
себя держать с госпожой де Ламот-Гудан.
   - Я жду ваших приказаний, монсеньер.
   - Прежде чем приступить к делу, скажу два слова о средствах,  которые
я имею в своем распоряжении, чтобы развеять  ваши  сомнения,  -  на  тот
маловероятный случай, если они у вас есть, - и  даже  при  необходимости
заменить сомнение преданностью Вас выгнали из  Нансийской  семинарии.  Я
знаю почему. Это то, что касается вас. Что же до вашего брата,  то,  как
вам известно, в Антверпене имеется некий Христос Ван-Дейка .
   - Ваше преосвященство! - покраснев, перебил его аббат Букмон. - Зачем
предполагать, что вам придется прибегать к  угрозам?  Вы  и  так  можете
делать все, что пожелаете, с вашими покорными рабами.
   - Я этого и не предполагаю. Я веду  красивую  игру,  ведь  я  большой
игрок! Я раскрываю свои карты, только и всего Аббат поджал губы, и стало
слышно, как он скрипнул  зубами.  Он  опустил  глаза,  но  прелат  успел
заметить, как в них вспыхнул злой огонек.
   Монсеньор Колетти выждал, пока аббат придет в себя.
   -  Ну  вот,  -  сказал  иезуит,  -  теперь,  когда  мы  договорились,
выслушайте меня. Жена маршала де  Ламот-Гудана  -  при  смерти.  Вам  не
придется долго быть ее духовником. Но, приложив старание  и  умение,  вы
сможете обратить минуты в дни, а дни - в годы.
   - Я слушаю, монсеньор.
   - Когда вы узнаете исповедь княгини, вам станут понятны некоторые мои
указания, хотя сейчас они могут показаться вам неясными.
   - Я постараюсь понять, - пообещал аббат Букмон с улыбкой.
   - Супруга маршала совершила оплошность, - продолжал прелат. -  И  это
оплошность такого рода и такой важности, что, если  она  не  получит  на
земле прощение лица, которое она оскорбила, я сильно сомневаюсь, попадет
ли она на небеса. Вот что я вам поручаю ей показать.
   -  Должен  ли  я  знать,  какого  рода  этот  грех,   чтобы   внушить
необходимость земного прошения?
   - Вы это узнаете, когда княгиня вам все расскажет.
   - Я бы хотел иметь время подготовить свои доводы.
   - Представьте,  к  примеру,  один  из  тех  грехов,  который  мог  бы
отпустить лишь сам Иисус Христос!
   - Прелюбодеяние? - осмелился предположить аббат.
   - Прошу заметить: я этого слова не произносил, - сказал итальянец.  -
Но если бы это было именно прелюбодеяние, вы полагаете, княгиня  получит
прощение небес, не добившись его прежде от мужа?
   Аббат невольно вздрогнул: он смутно понимал, куда  клонит  итальянец.
Как бы ни был он сам порочен, флорентийская месть епископа  его  пугала.
Вероятно, он лучше бы понял и скорее  бы  принял  яд  из  рук  Медичи  и
Борджа.
   Однако каким бы чудовищным ни представлялось ему поручение,  он  даже
не подумал сделать хоть малейшее замечание: он чувствовал себя зайцем  в
когтях тигра.
   - Ну, вы готовы за это взяться? - спросил итальянец.
   - С удовольствием, ваше преосвященство, но я бы хотел понять...
   - Понять? А зачем? Разве вы так уж давно приняты в Святой орден,  что
забыли первую заповедь: Perinde ас cadaver.
   Повинуйтесь без возражений, не задумываясь,  слепо,  повинуйтесь  как
мертвец!
   - Я обязуюсь,  -  торжественно  произнес  аббат,  -  точно  исполнить
поручение, которое вы мне доверяете, и повиноваться.
   - Так, хорошо! - похвалил монсеньор Колетти.
   Он подошел к  секретеру  и  достал  оттуда  небольшой,  туго  набитый
сафьяновый бумажник.
   - Я знаю, что вы крайне бедны,  -  заметил  прелат.  -  Исполняя  мои
приказания, вы, возможно, войдете в непредвиденные расходы.  Я  беру  их
все на свой счет. А когда мое поручение будет исполнено, вы  получите  в
благодарность за свою  службу  сумму,  равную  той,  что  лежит  в  этом
бумажнике.
   Аббат Букмон покраснел  и  задрожал  от  удовольствия,  ему  пришлось
собраться с силами, прежде чем он коснулся бумажника кончиками пальцев и
опустил его в карман, даже не заглянув внутрь.
   - Я могу идти? - спросил аббат, торопясь расстаться с итальянцем.
   - Еще одно слово, - молвил тот.
   Аббат поклонился.
   - В каких вы отношениях с маркизой де Латурнель?
   - В очень хороших.
   - Ас графом Рапто