росил Яган.
     - Вполне возможно, - сказал Головастик. - Народ это такой,  что  обид
не прощает. И долги старается сразу  отдавать.  А  троп  тут  разбойничьих
немало. Боюсь, как бы не обошли они нас. Слышишь, Шатун, что я говорю?
     - Слышу. Нам главное до крутопутья добраться. Там затеряемся. Да и не
сунутся сейчас разбойники к крутопутью.
     - А с мешками что делать?
     - Развяжи.
     Головастик распустил горловины мешков, и из них,  недовольно  щурясь,
показались заспанные, чумазые мордашки. Оказывается, на  протяжении  всего
этого опасного пути пленницы преспокойно дрыхли.
     - Это вы нас, что ли, украли?  -  сказала  одна  из  девиц,  протирая
глаза. - Тогда есть давайте.
     - И браги, - захныкала другая.
     - Откуда мы вам еду возьмем, не видите разве, дуры, что  у  нас  руки
пустые.
     - Сам дурак! Зачем тогда крал? Если крадут,  значит,  на  продажу.  А
кому мы нужны худые?
     - Вот что, вылазьте из мешков и чешите  на  крутопутье.  Еще  успеете
своих догнать.
     - Ишь ты какой - бегите! - Первая из девиц показала нам язык.  -  Что
мы забыли на крутопутье? Нашу деревню на Голодрань переселяют. Там недавно
мор был. Значит, ни еды, ни женихов там нет. Не хотим мы туда.  В  хорошее
место нас несите.
     - Найдете вы себе еще женихов, - примирительно сказал  Головастик.  -
Молодые. Гладкие. Нас на свадьбу позовете.
     - Как же, - крикнула та из девиц, что просила браги. - Наших  женихов
давно в войско позабирали! А тебе, жаба, не о свадьбе  надо  думать,  а  о
Прорве.
     - Ну все! - сказал Головастик, бесцеремонно вытряхивая ее из мешка. -
Пока бича не попробовали, улепетывайте!
     -  Дураки  вы,  дядечки,  -  захохотали  они,  убегая  не  в  сторону
крутопутья, а совсем в другом направлении. - Ох, дураки!
     - Действительно, дураки, - задумчиво  сказал  Яган,  глядя  вслед  их
легким, стройным фигуркам.
     - Пойдем или вначале отдохнем немного? - спросил я у Шатуна,  который
не участвовал, в пререканиях с девицами, а все время внимательно к чему-то
прислушивался.
     - Надо идти, - ответил он. - Слышите?
     Мне и  в  самом  деле  показалось,  что  с  той  стороны,  куда  ушли
разбойники, донесся едва различимый вскрик. Потом какой-то  невидимый  для
нас предмет, ударяясь о выступы коры, полетел вниз.
     - Разбойники возвращаются, - высказался Яган.
     - Ну, это вряд ли. Разбойников нам бояться нечего. По  крайней  мере,
тех, с которыми разминулись. Но кто-то идет за нами.
     - А кто именно?
     - Пока не знаю. Думаю, что через день-два это выяснится.


     К крутопутью мы подобрались под вечер,  когда  бдительность  служивых
должна была притупиться от усталости и обильных возлияний.
     Крутопутье - достаточно сложное инженерное сооружение,  состоящее  из
целой системы вырубленных в дереве лестниц,  крытых  галерей  и  наклонных
тоннелей. Крутопутье серпантином обвивает каждый  занебник  от  корней  до
вершины, на каждом  из  ветвяков  соединяясь  с  ровнягой.  В  отличие  от
разбойничьих троп, по крутопутью можно без труда  двигаться  во  встречных
направлениях.
     В случае  войны  такую  дорогу  несложно  разрушить,  что  нередко  и
проделывается как защищающейся, так и нападающей  сторонами.  Вообще-то  я
сочувствую  местным  Ганнибалам.  Для  того,  чтобы  воевать  на  Вершени,
необходимо совершенно  особое  стратегическое  чутье.  Атаки  здесь  можно
ожидать не только с фронта, флангов и тыла, но также сверху и даже  снизу.
Для того, чтобы окружить противника, его следует брать не в "кольцо", а  в
"шар".
     Крутопутье пустует редко. Местное население чрезвычайно  мобильно.  В
этом качестве они не уступают даже саранче. Что гонит их  с  занебника  на
занебник, с ветвяка на ветвяк?  Война,  мор,  голод,  привычка  к  кочевой
жизни? Урожай собирает совсем не тот, кто его  сажал.  Названия  деревушек
меняются несколько раз в году. Никто  не  помнит  место  своего  рождения.
Никто не знает, где испустит последний вздох.
     Нынешний день не составлял исключения. Насколько хватало взгляда,  по
крутопутью цепочками карабкались мужики со скарбом и бабы с детьми.  Среди
кормильцев, как всегда, хватало и бродяг, и контрабандистов, и дезертиров,
которых должны были переловить на первой  же  заставе,  но  почему-то  так
никогда и  не  могли  выловить  до  конца.  Все  это  напоминало  упорную,
бессмысленную суету муравьев-листорезов.
     Мешки, плотно набитые травой,  мы  взвалили  на  Шатуна.  Его  нож  я
спрятал под плащом.  Головастик  прикинулся  дурачком,  Яган  -  отставным
служивым-инвалидом.   Довольно   бесцеремонно   вклинившись   в    колонну
кормильцев, мы вначале посеяли  среди  них  если  не  панику,  то  сильное
беспокойство. Однако убедившись,  что  на  разбойников  наша  компания  не
похожа, те сразу успокоились и даже коситься перестали. Идут люди  куда-то
и пусть себе идут. Значит, надо им. Если что,  мы  их  на  посту  служивым
сдадим. А может, и не сдадим. Там видно будет. Лишнее любопытство оно, как
известно, сильно жизнь укорачивает.
     Головастик попытался было завести с попутчиками разговор, но отвечали
ему неохотно, а кто-то  даже  сквернами  словами  обложил.  Дескать,  влез
нахально, так молчи, пока цел, видали мы  таких,  чуть  что,  и  в  Прорву
загремишь.
     Между тем огромная масса ветвяка медленно надвигалась на нас  сверху,
заслоняя, как необъятная  крыша,  все  небо.  До  пересечения  с  ровнягой
оставалось  всего  несколько  тысяч  ступеней,  а  там  нас  ждала  весьма
неприятная процедура - нечто среднее между таможенным досмотром и тюремным
шмоном. Заставы отсюда еще не было  видно,  но  монотонные,  сиплые  крики
служивых уже доносились до нас: "Сбавь шаг! Не напирай! Разбейся по парам!
Какая деревня? Где староста? А ну-ка, живо его сюда!"
     Кормильцы, ворча и толкаясь, стали перестраиваться в колонну по  два.
Шатун, как бы придавленный мешками, склонился так низко, что  и  лица  его
нельзя было рассмотреть. Головастик подхватил под руки чье-то орущее дитя.
Яган, как за талисман, ухватился за свои трусы.
     - Что делать будем? - шепотом осведомился я у друзей. - Выдадут  нас,
душой чую. Смотрите, косятся как.
     - Надо бы со старостой столковаться, - сказал Головастик. -  Если  он
за нас поручится, тогда проскочим.
     - Ну, так зови его.
     - Как же, послушает он меня. Пусть Яган  позовет.  Его  голос  больше
подходит.
     - Старосту ко мне! - с готовностью гаркнул Яган.  И  действительно  -
получилось это у него весьма убедительно.
     Тощий мужик с вдавленной грудью протолкался сквозь  плотно  сбившиеся
ряды и окинул нашу четверку оценивающим взглядом.
     - Ну, чего орете? Что надо?
     - Как только служивые начнут твою деревню пропускать, скажешь, что мы
с вами идем.
     - И не собираюсь даже, - ухмыльнулся староста. - С  какой  стати  мне
врать?
     - Скажешь, - пригрозил Яган. - Иначе кишки из тебя выпустим.  Видишь,
у нас нож имеется. Железный. Учти, нам терять нечего.
     - Мне мои кишки давно уже без надобности. Ты меня кишками  не  пугай,
пуганый я.
     - Я тебя не собираюсь  пугать,  братец,  -  сменил  тактику  Яган.  -
Выручи! А мы за это тебе добром заплатим. - Он выразительно похлопал рукой
по мешку.
     - И что там такое у вас?
     - Говорить боюсь, чтобы не услышал кто чужой.  Но  тебе,  братец,  до
конца жизни хватит. Лишь бы служивые не отобрали.
     - Это другой разговор, - буркнул староста. - Через заставу идите, так
и быть. Препятствовать не буду. Ну, а дальше нам  не  по  дороге.  Немедля
Отваливайте куда-нибудь. Народ вы лихой, сразу видно. Мне такие в  деревне
не нужны.
     Застава была, как застава, я таких уже немало повидал: узкий проход в
заграждениях  из  колючего  кустарника,   жидкий   строй   уже   порядочно
осоловевших служивых, мимо которого все мы должны проследовать,  небольшая
кучка  реквизированного  барахла,  запах  пота,  браги,  прокисшей   каши.
Новобранцы обшаривали  поклажу,  старослужащие  принимали  у  них  добычу,
десятники  высматривали   в   толпе   всяких   подозрительных   личностей.
Полусотенный с тусклыми знаками различия на  истрепанных  трусах  проводил
окончательную сортировку кормильцев. Наш староста не без достоинства, но с
должным почтением приблизился к нему.
     - Твои? - полусотенный указал на первую пару в нашей колонне.
     - Мои.
     И пошло-поехало: "Твои? - Мои. Твои? - Мои".
     В пятом ряду шагал здоровенный мужик, почти на голову выше любого  из
служивых.
     - Твой? - деланно удивился полусотенный.
     - Мой.
     - Какой же он твой? Это дезертир! В сторону его, ребята!
     - Какой же он дезертир! Хоть у кого спросите!  Племянник  он  мне!  -
Староста с досады даже сплюнул, но верзилу уже втащили в толпу служивых.
     - И этот не твой! - Палец полусотенного указал на молодца в следующем
ряду, хотя и не вышедшего ростом, но отменно кряжистого. -  Да  и  вон  та
баба тоже не твоя! Спорить будешь?
     - Буду! Замужняя она! Мужик ее рядом идет. И дети при них!
     - Ты с кем пререкаешься? Давно бича не пробовал?
     - Давно. Со  вчерашнего  дня!  На  нижней  заставе  всыпал  такой  же
начальник, как ты.
     - Значит, мало всыпал!
     Бабу, упитанную и довольно миловидную, между тем повели  под  руки  в
сторону,  и  она  визжала,  призывая  на  помощь  супруга.  Тот,   однако,
равнодушно отмахивался: не ори, дескать, коли забрали, значит, так  оно  и
надо, чего впустую верещать, и так башка раскалывается.
     Дети их, целый выводок сопливых, нечесаных карапузов, каждый со своим
отдельным мешком на спине, с явным интересом  наблюдали  за  происходящим.
Когда мать взвыла особенно сильно, они даже запрыгали от восторга и запели
хором: "Плакса-клякса, плакса-клякса!"
     И  вот  наступил   наш   черед.   Меня   и   Головастика   пропустили
беспрепятственно.  Взгляд  полусотенного  не  выразил  при  этом  никакого
интереса, хотя за исконных кормильцев принять нас  было  довольно  трудно.
Следующими шли Яган и Шатун.
     - Твои?
     - Мои, - скривился староста,  уже  прощаясь  в  душе  с  вожделенными
мешками.
     - Какие же они твои, доходяга проклятый! Твои все вшивые да дохлые! А
это смотри какие удальцы! Особенно тот, смешками!
     - Да он  же  болотник!  -  обернувшись,  крикнул  Головастик.  -  Его
мальчонкой в плен взяли. Грыжа у него. Он и говорить по-нашему  не  умеет.
Эй, голозадый, скажи что-нибудь!
     - Гы-ы-ы! - промычал Шатун, не поднимая головы.
     - Сам вижу теперь, что болотник, - полусотенный почесал  за  ухом.  -
Жаль, конечно, скотина здоровая. Но раз грыжа, пусть себе  идет.  А  этого
дядьку в портках попридержим.
     - Попрошу не хамить! - взвился Яган. Клеймо  на  спине  могло  выдать
его, и он старался все время  держаться  к  полусотенному  грудью,  ну,  в
крайнем случае, боком. - Я на войне с младенчества!  Тысячами  таких,  как
ты, командовал! Многократно награжден. По причине тяжелых ранений списан в
отставку! Вот так!
     - Тысяч я тебе не обещаю, - полусотенный зевнул. -  Но  в  носильщики
еще сгодишься. Указ такой вышел, носильщиков в войско  набирать.  Чтоб  на
каждого служивого по  два  носильщика  было.  Без  учета  возраста,  пола,
здоровья и прошлых заслуг. Понял?
     - А ты про генерала Бахардока слышал? - грозно осведомился Яган.  Это
был отчаянный ход. Генерал сей давно мог числиться  среди  государственных
злодеев. Однако в данной ситуации приходилось идти на любой риск.
     - Ну и что?
     - Я спрашиваю, слышал или не слышал?
     - Ну, слышал...
     - Так вот, одно мое слово - и он с тебя шкуру сдерет! Я к нему  через
три дня обещал в гости зайти! Он ждет меня, запомни!
     - Передо  мной  здесь,  случалось,  и  генералы  валялись,  -  сказал
полусотенный, но уже не так уверенно, как  прежде.  -  Ты  не  очень-то...
Раскричался... Если такой грозный, то чего с кормильцами ходишь?
     - На исцелении он был, - глядя в небо, сказал Головастик.  -  Жила  у
нас старушка одна. Травами и мочой  шестируких  лечила.  Любую  хворь  как
рукой снимало.
     - Любую? - поинтересовался полусотенный. - И прострел?
     - И прострел.
     - А где же она сейчас?
     - Шестирукий задавил. Пожалел мочи, гадина!
     - Вот именно! - подтвердил Яган. - Скончалась старушка. Но  меня  еще
успела исцелить. И сейчас я, исцеленный, за новой должностью следую.
     - Ну, следуй, коли так. Бывают и ошибочки в нашем деле. Ты не серчай.
     Полусотенный, хоть и старался виду не  подавать,  заметно  увял.  Все
кормильцы нашей деревни и даже несколько затесавшихся  в  их  ряды  бродяг
проследовали  мимо  него  без  всякого  урона.  Десятника,   осмелившегося
полапать мешки на спине Шатуна, Яган отшил одним только гневным взглядом.
     Пройдя заставу, колонна завернула  на  ровнягу.  Навстречу  ей  брела
другая точно такая же колонна.
     - Вы откуда, братцы? - донеслось из ее рядов.
     - Из Быструхи, - степенно ответил староста.
     - А куда идете?
     - Не знаем пока.
     - Если попадете в деревню Ковыряловку, занимай  четвертые  хоромы  от
дороги. Там у меня в подполе брага осталась. Не успел забрать.
     - Надо запомнить, - сказал Головастик самому себе.
     - Ну все, ребята, шабаш, - староста преградил нам путь. - Дальше сами
по себе идите. Я свой уговор выполнил.
     - И мы свой выполним. Забирай мешки.
     - Благодарствую... Что-то не больно они тяжелые?
     - Не тяжелые, зато дорогие. Только откроешь их, когда рядом никого не
будет. А то растащат добро.


     Свет дня угасал равномерно  по  всему  пространству,  словно  это  не
светило  уходило  за  горизонт,  а  кто-то  постепенно   убавлял   яркость
невидимого небесного свода. Ни один отсвет заката не  заиграл  на  мрачных
стенах занебника. Изумрудное сияние сменилось мутной желтизной, а потом  и
мутными сумерками. Тени не удлинялись ни  на  сантиметр,  а  просто  стали
гуще.
     Шлепая по теплой, гладкой ровняге, мы вскоре добрались  до  плантации
дынного дерева. Однако низенькие корявые деревца были полностью очищены от
плодов,  а  то,  что  осталось  под  кронами,  гнилье  и  паданцы,  кто-то
старательно  растоптал,  размазал,  перемешал  с  мхом  и  травою.  Только
сверхстарательному  Ягану  удалось  отыскать  одну-единственную  уцелевшую
дыньку, уже размякшую и заплесневелую. "Совсем маленькая,  -  вздохнул  он
при этом. - Тут и делить-то нечего".
     - Недалеко отсюда должна быть деревня, -  сказал  Головастик.  -  Вот
только названия ее не помню. Пошли, пока  там  еще  не  уснули.  Может,  и
выпросим что-нибудь.
     Мы снова двинулись вперед по самой середине ровняги. Яган, в которого
голод вселил необыкновенную энергию, то и дело  сбегал  с  дороги  и,  как
гончая  собака,  петлял  в  окрестных   кустах.   Кормильцы,   вынужденные
предоставлять   гостеприимство   то   служивым,   то   странствующим    по
государственным  делам  чиновникам,   то   разбойникам,   имели   привычку
припрятывать на ночь свои запасы, и Яган надеялся выследить хотя бы одного
такого хитреца.
     - Точно, - сказал Головастик, останавливаясь возле крайней постройки.
- Был я здесь.
     - Напакостил небось? - проворчал Яган.
     - Нет, в тот раз все вроде обошлось.
     Головастик подергал дверь, без всякого, впрочем, успеха. Жилища здесь
на ночь запирают редко - власти это не приветствуют, однако если кто-то на
такое все же решился, то уже держится до конца. Будь Головастик  один,  он
скорее всего отступил бы, но наше присутствие, а особенно ехидные подначки
Ягана, побуждали его к решительным действиям. Сначала он стучал  кулаками,
потом пяткой, а уж потом - с разгона - плечом. После  пятого  или  шестого
удара  что-то  хрустнуло  (надеюсь,  не   кости   Головастика)   и   дверь
распахнулась. За ней стоял всклокоченный мужичок, ростом  мне  под  мышку.
Держа в руках топор с костяным лезвием, он прикидывал, кому из нас первому
засветить между глаз. За  его  спиной  маячила  плечистая  дородная  баба,
составлявшая как бы вторую линию обороны.
     - Привет, братец, - несколько растерянно сказал Головастик. -  Почему
сразу не открываешь?
     Мужичок промолчал, только поудобнее перехватил топор.
     - Ты разве не помнишь меня? - Головастик  предусмотрительно  отступил
на пару шагов.
     - С чего это я тебя должен помнить? - грубым голосом рявкнул мужик.
     - Забыл, как я у тебя на свадьбе пел?
     - На моей свадьбе двадцать лет назад пели. И не такие хмыри, как ты.
     - Ну, если не у тебя, так, может, у родни твоей. Помню только, что  в
этом доме.
     - Я здесь и года не живу. Ты мне голову не  морочь.  Если  что  надо,
скажи. А нет, так иди себе ровненько, куда шел.
     - Дал бы ты нам поесть, братец. Да и выпить не помешает.
     - С какой стати! Где я жратвы и выпивки на всех бродяг напасусь?
     - Мы отработаем. Будь уверен. Хочешь, свадьбу сыграем. Я  петь  буду.
Заслушаешься.
     - Свадьба это хорошо, - хозяин задумался. - Песни я люблю... Может, и
в самом деле свадьбу сыграть? Эй! - Он обернулся к  бабе:  -  Возьму-ка  я
Раззяву в жены. У нее муженек вчера загнулся. Все веселее будет. Да и тебе
помощь.
     - Я тебе возьму! - отозвалась баба. - Только посмей мне! У нее  детей
пять ртов. Чем их кормить будешь, лежебока!
     - Нда-а, - мужичок растерянно  поскреб  живот.  Топор  он  уже  давно
опустил.
     - Тогда давай поминки справим, - нашелся Головастик. - Мне все равно,
где петь.
     - Поминки, это тоже хорошо... Поминки у нас вчера и позавчера были. А
сегодня, кажется, еще никто не помер. Может, эту тварь прибить. - Он вновь
оглянулся на бабу.
     - Я тебя самого сейчас  прибью!  Сухотье  скоро,  а  у  тебя  закрома
пустые. О себе не радеешь, так хоть о детях подумай.
     - Ходить научились, пусть теперь сами  кормятся.  Не  собираюсь  я  о
всяких подкидышах заботиться.
     - О твоих же кто-то заботится!
     - Может, заботится, а может, и нет. Откуда я знаю... Да и  замолкнуть
тебе давно пора. Надоела! Заходите, братцы, не слушайте эту дуру.
     Мы не заставили упрашивать себя дважды и гурьбой ввалились в  жилище.
Воняло там не меньше, чем в подземной тюрьме болотников. При  каждом  шаге
что-то похрустывало под  ногами,  словно  подсолнечные  семечки  лопались.
Хозяин засветил огарок факела, и нашим взорам предстали  тараканьи  армии,
поспешно расползающиеся в разные стороны. Там,  где  пола  коснулись  наши
подошвы, остались мокрые, расплющенные, еще шевелящиеся рыжие лепешки.
     Всю  обстановку  хижины  составляли  несколько  драных  рогож,   пара
выдолбленных изнутри чурбаков, наполненных непонятно чем: не  то  помоями,
не то похлебкой, и уже упоминавшийся мной топор.  Однако  вскоре  неведомо
откуда появились и лепешки, и сушеные фрукты, и бадья браги.
     - Значит  так,  братцы,  -  решительно  сказал  хозяин.  -  Справляем
поминки. По мне. Чем с такой змеей под одной крышей жить, лучше  в  Прорву
броситься.
     Двумя руками приподняв бадью и сделав парочку  хороших  глотков,  он,
как эстафету, передал ее Головастику. Тот пил брагу, как гусар  шампанское
- не спеша, манерно, с каким-то особым шиком. Ягану не повезло: при первом
же глотке он подавился чем-то, скорее всего трупом усопшего таракана. Пока
он перхал и откашливался, бадьей завладел Шатун. Ему-то,  судя  по  всему,
было совершенно безразлично, что пить: брагу, нектар или  отраву.  Ко  мне
бадья попала уже порядочно облегченной. Бултыхавшуюся  в  ней  тошнотворно
пахнущую,  мутную  и  непроцеженную  жижу  употреблять   было   совершенно
невозможно, но и отказаться я не мог - для всех присутствующих это было бы
смертельным оскорблением.
     Эх, была не была, подумал я. Чего не сделаешь  ради  компании!  Брага
вышибала слезу и обжигала горло. В желудке она была так же неуместна,  как
раствор каустической соды. Бр-р-р!
     Кстати  говоря,  никакая  это  не  брага,  а  просто-напросто  настой
ядовитого гриба, похожего на