ервое
время хватит. Идите Арочным ходом. Его пока охраняют мои люди. Ведь, как я
понимаю, вы отправляетесь на Вершень.
     - Ты угадал. Кстати, у тебя на шее я вижу мои ножи.
     - Прими их. Я сам наточил и выправил клинки.
     Полголовы снял оба ножа и  некоторое  время  держал  их  на  ладонях,
словно  взвешивая.  Шатун,  заподозрив   неладное,   подался   назад,   но
стремительный  выпад  брата  опередил  его.  Молнией  сверкнувшее   лезвие
полоснуло по горлу. Из длинной, но неглубокой  царапины  выкатилась  капля
крови и затерялась в буйной растительности на груди Шатуна.
     - Прощай, - сказал Полголовы, отдавая ножи.
     - Прощай, - эхом отозвался Шатун.
     Они обнялись, тесно прильнув  лицами,  потом  резко  оттолкнули  друг
друга  и,  не  оборачиваясь,  разошлись  в  противоположные  стороны.   За
Полголовы потянулись его воины.  Мы  же,  подхватив  мешки,  двинулись  за
Шатуном.
     - За что он тебя так? - спросил я, с содроганием  рассматривая  рану,
свидетельствующую о необычайно твердой руке Полголовы. Нож обнажил гортань
и яремную вену, но не повредил ни один жизненно важный орган.
     - Это метка изгнанника,  -  ответил  Шатун,  заматывая  шею  листьями
перечника. - Предупреждение. Если я вернусь, а что еще хуже, стану мстить,
следующий удар будет нанесен в то же самое место, но уже всерьез.
     Дальше мы шли уже без всяких опасений  -  догнать  нас  теперь  могли
разве что на ковре-самолете или  на  дрессированном  косокрыле.  Местность
постепенно становилась все суше. На ходу перекусив лепешками  и  напившись
из родника, мы перебрались через  последнее  болотце.  Дальше,  до  самого
подножия занебника, расстилалось пустынное, лишенное всякой растительности
плато. Кое-где виднелись остатки  укрепленных  лагерей,  рвы  и  насыпи  -
память о военной экспедиции служивых.
     Единственное  яркое  пятно  оживляло  этот  невзрачный,  однообразный
пейзаж. На развалинах сторожевой башни  в  десятке  шагов  от  нас  сидело
необычайно крупное крылатое существо, ни дать ни  взять  -  птица  Рух  из
арабских сказок. Оперение ее (а может быть,  чешуя)  имело  тускло-красный
цвет с золотистым отливом на голове и груди.  Тяжелый  клюв  был  способен
расколоть череп  носорога.  Но  самое  удивительное  -  глаза  птицы  были
прикрыты тяжелыми складчатыми веками.
     - Про это я как-то не  подумал,  -  сказал  Шатун,  остановившись.  -
Прорицатели послали вдогонку за нами Феникса. Сильно же они боятся нас.
     - Не нас, а его, -  буркнул  Яган,  покосившись  на  меня.  -  Может,
обойдем Феникса стороной? Так ли он опасен, как говорят...
     - Обойдем стороной... А смерть свою ты не пробовал стороной обойти? -
рука Шатуна сомкнулась на рукоятке ножа. -  Вперед!  Чему  быть,  того  не
миновать!..
     Признаться, я не разделял опасений Шатуна. Подумаешь, феникс!  Видали
мы  здесь  и  не  такое.  Птицы  в  этом  мире  отсутствуют,  поэтому   не
удивительно, что Шатун испугался такой твари.  Хотя  напугать  Шатуна  еще
нужно  уметь...  Неужели  четверо  здоровых  мужиков   не   отобьются   от
одной-единственной, пусть даже исполинской птицы. Кругом  валяется  немало
жердей и палок. Да и про ножи забывать не надо. Впрочем, Феникс пока никак
не проявляет своих агрессивных намерений. Дремлет себе в тенечке, и все...
     Внезапно глаза птицы широко раскрылись. Жуткий, скажу я вам, это  был
взгляд.  Так  может  смотреть  на  человека  только   дьявол   -   но   не
дьявол-искуситель, а дьявол-истребитель. Яган  и  Головастик  оцепенели  в
самых причудливых позах. Лишь Шатун, с  усилием  шагнув  вперед,  медленно
занес свой нож.
     - Пойди прочь! - глухо произнес  он.  -  Никогда  прежде  Фениксы  не
причиняли вред человеку моего Дома. Мои предки всегда верно  служили  вам.
Неужели слово Прорицателей стало законом для бессмертного существа?  Зачем
тебе наши ничтожные жизни? Пощади!
     Однако птица по-прежнему не сводила с нас своего  ледяного  взора.  Я
видел,  какие  муки  испытывают  мои  товарищи.  Судороги,  сотрясавшие  и
корчившие нас троих, должны были давно опрокинуть их тела навзничь, однако
некая другая, неведомая  сила  препятствовала  этому.  Неужели  легенды  о
Медузе-Горгоне не вымысел, подумал я, чувствуя, как каменеют мои мышцы.
     - Ах так! - пробормотал Шатун. - Тогда не взыщи. Этим ножом я  убивал
кротодавов  и  шестируких.  Посмотрим,  опасно  ли  для   тебя   железо...
Проклятие...
     Рука Шатуна дрогнула, и нож выпал из нее. Он попытался подхватить его
другой рукой,  но  тут  странные  метаморфозы  начали  происходить  с  его
ногтями. Они стали вытягиваться, темнеть, загибаться и вскоре превратились
в огромные, черные, как  головешки,  бугристые  когти.  Руки,  отягощенные
столь жутким украшением, не способны были даже утереть нос, а  не  то  что
держать оружие.
     Да что же это происходит, подумал я. С  какой  стати  я  торчу  здесь
столбом? Мне ли бояться птицы?
     Схватив увесистую дубинку, я бросился к Фениксу.  Меня  сразу  повело
совсем в другую сторону, а затем несколько раз крутануло на  одном  месте.
Когда способность ориентироваться  вновь  возвратилась  ко  мне,  огромной
птицы уже не было и в помине.
     - Вот это да! - сказал тяжело дыша Головастик. -  Выходит,  есть  еще
люди, способные устоять перед Фениксами.
     - Похоже, он испугался тебя, - с уважением произнес Яган.
     Только Шатун ничего не сказал. Зажав коленями нож, он обрубал  о  его
лезвие  свои  тяжеленные,  кривые  когти,  мало  чем   уступающие   когтям
косокрыла.


     Спустя пару часов мы оказались у самого  подножия  занебника.  Теперь
его ствол казался уже не огромной стеной, а  беспорядочным  нагромождением
бесчисленных утесов. В трещинах коры росли рощи смоляной пальмы и мшаника,
в многочисленных дуплах, похожих на вырубленные в скалах пещерные  города,
гнездились дикие пчелы, сверкая  множеством  как  бы  нанизанных  на  него
радуг, сверху  низвергался  водопад,  медленно-медленно,  как  застывающая
лава, стекала смола, неся  смерть  всему  живому,  оказавшемуся  на  пути.
Далеко  слева  виднелось  заброшенное,  заросшее   мхом   и   папоротником
крутопутье. Как объяснил Шатун, оно  охраняется  служивыми,  засевшими  на
недоступной для глаза высоте, и уже давно не использовалось по назначению.
Наверх нам придется пробираться по норам, проложенным  в  толще  занебника
древесными кротами, а впоследствии приспособленным для передвижения людей.
Таких ходов в  каждом  занебнике  сотни,  если  не  тысячи.  Переплетаясь,
сходясь и расходясь, они пронизывают весь  его  объем  до  самой  макушки.
Кроме кротов и кротодавов  в  норах  находят  приют  немало  других  живых
существ как совершенно безобидных для человека, так и смертельно  опасных.
Разбойники хранят здесь добычу, а шестирукие нянчат  своих  младенцев,  не
менее злобных  и  кровожадных,  чем  они  сами.  Некоторые  ходы  известны
служивым, а другие - нет, но, во  всяком  случае,  контролировать  их  все
сразу абсолютно невозможно. Для  передвижения  в  них  нужна  определенная
сноровка - сноровка двигаться вслепую, на ощупь находя  нужные  приметы  и
указатели. Двое-трое опытных бойцов  могут  остановить  здесь  целый  полк
врага.  Война  в  этих  норах  -  совсем  особенная  война,  требующая   и
специальной тактики, и специальной сноровки,  и  специального  оружия.  Ни
один добрый человек по своей воле не сунется сюда.
     У входа в нору - черной овальной дыры, едва заметной среди изломов  и
нагромождений коры, - нас поджидали двое подростков,  возможно,  дети  или
племянники Шатуна. От  них  мы  получили  вязанку  факелов  и  крошечного,
премилого зверька - детеныша древесного крота, который сразу  был  поручен
опеке Головастика. При нас он  будет  исполнять  роль  живого  индикатора,
предупреждающего  о  приближении  кротодава.  Все  другие   опасности,   а
количество их несчетно, Шатун всерьез не принимает. В лабиринте  ходов  он
привык чувствовать себя как дома. Здесь тлеют кости его соратников.  Здесь
он добыл себе славу и заработал немало ран. Путь с Вершени в Иззыбье занял
у нас считанные минуты, обратный путь может растянуться на многие сутки.
     Яган идет вымаливать прощение. Головастик не может жить без свадеб  и
поминок. Шатуну абсолютно безразлично, куда идти, - он изгой. А вот  куда,
спрашивается, иду я? Где сейчас мой дом? Где моя родная планета?




                               ЧАСТЬ ВТОРАЯ

     На Вершени бывают две поры года, причем  ни  на  средней  температуре
воздуха,  ни  на  соотношении  дневных  и  ночных  часов  это   никак   не
сказывается.
     Голодное и скучное Сухотье длится примерно полтораста суток. В  самом
его начале сосуды занебников пересыхают, движение  соков  прекращается,  и
вся вскормленная этими соками флора мертвеет. Многие виды животных впадают
в  спячку,  те  же,  кто  остался   бодрствовать,   вынуждены   промышлять
беспощадным разбоем.  Жизнь  замирает  даже  в  пышных  антиподных  лесах,
покрывающих  нижнюю,  обращенную  к  земле  поверхность   ветвяков.   Люди
существуют за счет заранее заготовленных запасов пищи и охоты на случайную
дичь. До нового урожая доживает едва ли половина из них.
     Мочило почти наполовину короче Сухотья, но  и  этого  времени  вполне
достаточно, чтобы вся природа бурно расцвела и дала обильные плоды.  Напор
сока быстро  достигает  максимальной  силы.  Обычные  для  Вершени  туманы
превращаются в непроницаемую завесу, которую не в состоянии рассеять  даже
самый сильный ветер. Лишь радуги, сияющие в серой мути,  не  дают  путнику
сбиться с дороги. Каждую ночь  антиподные  леса  покрываются  жгучей,  как
муравьиная кислота, росой. В каждой норе, в каждом кустике, в каждой  луже
кипит жизнь. Обожравшиеся кротодавы становятся мирными, как  овечки.  Даже
беспощадные и ненасытные Фениксы довольствуются только сердцем  и  печенью
своих жертв.
     О причинах смены сезонов ни Яган, ни Головастик ничего  определенного
сказать не могут. Об астрономии этот народ имеет такое  же  представление,
как эскимосы о  поливном  земледелии.  Мироздание  их  ограничено  рамками
реального бытия, и никакие необъяснимые природные явления не позволяют эти
рамки расширить. Вершень -  это  жизнь.  Прорва  -  смерть.  Иззыбье  вещь
малоприятная, но без него не обойтись. Больше во вселенной ничего нет,  да
и быть не может. Звезды здесь никогда не наблюдаются, а наступление  света
и тьмы никоим образом не связывается с движением невидимого светила.
     Однако кое-какие знания и  элементарный  здравый  смысл  подсказывают
мне,  что  причиной  годовых  изменений  является,   в   первую   очередь,
космический  фактор.  Одних   нагнетающих   сил   корневого   давления   и
присасывающих сил транспирации вряд ли хватило бы  на  то,  чтобы  поднять
столь огромную массу воды на такую высоту.  Точно  так  же,  как  на  моей
родной планете океанские приливы зависят от притяжения Луны и Солнца,  так
и  здесь  какое-то  достаточно  массивное   небесное   тело   периодически
превращает ксилему занебников в мощнейший насос.
     Путешествие в недрах занебника в принципе возможно в любую пору года.
Но  есть,  конечно,  и  кое-какие  нюансы.  В  Сухотье  главную  опасность
представляют кротодавы. В Мочило стенки сосудов нередко лопаются,  и  сок,
под немалым давлением врывающийся в лабиринт ходов, губит все живое.
     Мы начали свой путь на переломе сезонов,  когда  напор  сока  еще  не
иссяк, а кротодавы уже успели оголодать.


     Коридор,  прогрызенный  в  толще   огромного   дерева   бесчисленными
поколениями кротов, а потом  расширенный  и  обустроенный  людьми,  полого
поднимался вверх. В наиболее  крутых  местах  были  вырублены  ступенчатые
дорожки.  Единственное  неудобство  -  кромешная  темнота   -   с   лихвой
компенсировалось опытом и  интуицией  Шатуна,  тем  более,  что  на  особо
сложных, по его мнению, участках пути: в обширных, как  карстовые  пещеры,
маточных камерах термитов и в запутанных многоярусных разветвлениях  -  он
все же зажигал факел.
     Идти все время в гору занятие не из  легких  (особенно  отвыкшему  от
долгой ходьбы колоднику), и когда мы, наконец, разместились  на  ночлег  в
неглубоком, но удобном для обороны тупичке, я  твердо  решил,  что  завтра
даже не стронусь с этого места - пусть делают со мной, что хотят.
     Тупорылый ласковый зверек слопал кусок черствой лепешки и мирно уснул
на коленях Головастика. Шатун, не снимая ножей, улегся поперек входа. Яган
занялся инвентаризацией наших припасов.
     - Долго нам еще идти? - осведомился я у Шатуна.
     - Если ничего не  случится,  завтра  доберемся  до  первого  ветвяка.
Дальше третьего я обычно  не  поднимался.  Там  ходов  мало,  и  в  каждом
застава. Если надо еще выше, на четвертый или  пятый  ветвяк,  лучше  идти
крутопутьем.
     - Разве на крутопутье нет застав? - удивился Яган.
     - Эти можно и обойти. Ничего сложного.
     - Сколько же раз, интересно, ты ходил крутопутьем?
     - Не считал. Много.
     - И никогда не попадался?
     - Попадался.
     - Удирал, значит?
     - Случалось, удирал. А случалось, служивые удирали.
     - Да, трудно тебе у нас будет. Врагов  ты  много  на  Вершени  нажил.
Придется за тебя словечко замолвить.
     - Ты сначала за себя замолви. А обо мне  не  беспокойся.  На  Вершени
есть места, куда служивые никогда не сунутся.
     Продолжения разговора не последовало:  Яган  уже  спал,  положив  под
голову мешок с провизией.


     Прежде чем покинуть место  ночевки,  Шатун  тщательно  уничтожил  все
следы нашего пребывания здесь. Вопреки ожиданиям,  ноги  мои  сгибались  и
разгибались вполне прилично. Коридор постепенно  становился  все  круче  и
постоянно забирал вправо. Мы взбирались как бы по огромной спирали.  Шатун
уже не гасил факел: по  его  словам,  в  эти  места  нередко  наведывались
служивые. И хотя постоянных застав они тут не держали, зато свободно могли
оставить  какой-нибудь  сюрприз  -  ловчую  яму,  петлю-удавку,   ядовитую
колючку. Гладкие,  словно  отполированные  стены  тоннеля  были  испещрены
какими-то непонятными знаками, пятнами копоти, примитивными, но  предельно
достоверными рисунками. Попадались и грозные предупреждения: насаженные на
колья высохшие головы, опутанные лианой-змеевкой скелеты.
     Время от  времени  Шатун,  как  заправский  гид,  давал  нам  краткие
пояснения: "Кривая развилка. Если повернуть  влево,  попадешь  в  Окаянный
лабиринт... Тройня. Каким ходом ни пойдешь, все равно окажешься  в  Гиблой
яме... Безодница. Ее надо обходить только слева. Здесь когда-то пропал мой
брат... Кружель. Тут меня в первый раз ранили...  Погребище.  Однажды  нас
там ловко прижали служивые. Десять дней пришлось новый ход прорубать.  Еле
спаслись... Горелая лестница..."
     Иногда на нашем пути попадались массивные наплывы  смолы,  отмечавшие
те места, где когда-то в тоннель прорывался сок. Стоило  только  приложить
ухо к этой куда более твердой, чем стекло,  янтарного  цвета  пробке,  как
слышался глухой могучий звук, похожий на рокот далекого водопада, - сосуды
занебника гнали вверх кубометры жидкости.
     Проходили мы и через огромные, вырубленные в древесине залы.  Вершины
многогранных колонн терялись во мраке. Между колонн торчали изуродованные,
беспощадно изрубленные топорами фигуры не то богов,  не  то  вождей  давно
исчезнувшего народа. Был момент,  когда  мне  показалось,  будто  одна  из
наиболее сохранившихся фигур изображает ни что иное, как  нашего  мрачного
знакомца - Феникса. Шатун о происхождении этих заброшенных  храмов  ничего
не знал, Яган отмалчивался, Головастик выражался смутно и осторожно. Жили,
дескать, здесь люди в стародавние времена, а куда девались  -  неизвестно.
Только поминать их всуе нельзя -  плохая  примета.  Говорят,  с  Незримыми
дружили, а еще говорят - наоборот, враждовали с ними. Может, их эти  самые
Незримые и вывели. Но лучше про то молчать.
     К исходу дня мы достигли  уровня  первого,  самого  нижнего  ветвяка.
Шатун поднес факел к потолку тоннеля и показал, как меняется здесь рисунок
годовых  колец  -  четкие  вертикальные  линии   изгибались,   петляли   и
превращались в изысканный, запутанный узор.
     Поскольку все мы порядочно  вымотались.  Шатун  принялся  подыскивать
пристанище на ночь. Раньше он в подобных местах старался не задерживаться.
Ветвяк есть ветвяк - будь он хоть первый,  хоть  седьмой.  Занебник  здесь
изрыт ходами  особенно  густо,  и  встретить  в  них  можно  кого  угодно.
Разбойники  выслеживают  контрабандистов,  меняющих  железо   Иззыбья   на
драгоценные смолы Вершени. Служивые охотятся как на контрабандистов, так и
на разбойников. Шестирукие при случае не прочь слопать как первых,  так  и
вторых, и третьих. А за всеми ими разом, как за  своей  законной  добычей,
присматривают истинные хозяева лабиринта - кротодавы.
     Долгие  поиски,  однако,  не  увенчались  успехом,  и  нам   пришлось
расположиться прямо на пересечении двух ходов, весьма запущенных  и,  судя
по всему, давно никем не посещавшихся. Тонкая древесная  труха  и  хрупкая
плесень покрывали пол тоннеля мягким ковром, на котором не было заметно ни
единого  свежего  следа.  Кротовый  детеныш  вел  себя   спокойно,   лизал
Головастику руки и тихим  попискиванием  выпрашивал  еду.  Понизу  ощутимо
тянуло  сквозняком  -  где-то  недалеко  находился   выход   наружу.   Это
подтверждало и колеблющееся пламя факела.
     - Чувствуете? - Головастик глубоко втянул воздух. -  Какая  свежесть!
Что за аромат! Так дивно пахнуть может  только  на  Вершени!  Это  вам  не
гнилые болота Иззыбья! Ты уж не обижайся, Шатун.
     Шатун не обижался, но выразился в том смысле, что  каждая  жаба  свою
кочку  хвалит.  Упоминание  о  жабе  дало  мыслям  Ягана   соответствующее
направление.
     - Эх, съел бы я сейчас дюжину отборнейших  жаб,  выпил  бы  браги  да
хорошенько отоспался!  -  мечтательно  вымолвил  он.  -  Надоели  мне  эти
странствия. Скорее бы на место прийти.
     - Знать бы только, где это место... - проворчал Головастик.
     - Узнаем. Это уж мое дело.
     - Ты действительно веришь, что добьешься прощения? -  поинтересовался
я.
     - Конечно.  Чего  ради  я  сюда  вернулся.  Головастику  на  поминках
подпевать? Нет, я к другой жизни привык.
     - И с чего ты думаешь начать?
     - Вначале разобраться надо, что к чему. Узнать, кто нынче в силе. Кто
- в немилости. Времени ведь много прошло. Может, все  мои  враги  давно  в
Прорве. Тут дело тонкое: сегодня ты, завтра -  тебя.  Потом  старые  связи
нужно наладить. Да и новыми обзавестись не помешает.  Но  спешить  нельзя.
Действовать только наверняка. Главное, чтобы  меня  сразу  не  прикончили.
Чтобы выслушали. А уж  мне  есть  что  сказать.  Я  такое  скажу...  -  он
поперхнулся словами, как будто спохватившись, что может сболтнуть  лишнее.
- ...Я такое скажу, что вся Вершень ахнет.
     Что это такое случилось с ним сегодня, подумал я. Не часто  Яган  шел
со мной на откровенность. Может, это как раз тот момент, когда  его  можно
разговорить? Ну, бывает - нашел на человека стих.  Когда  еще  такой  шанс
представится. Очень многое в  устройстве  этого  мира  остается  для  меня
загадкой. Особенно то, что касается институтов власти. Никаких аналогов  в
земной истории не просматривается. Ни с империей инков, ни с  Поднебесной,
ни с другими более поздними формациями. Стоит только мне воздвигнуть в уме
какую-нибудь стройную теорию, объясняющую особенности местного социального
устройства, как появляются новые факторы, вдребезги разрушающие  ее.  Чего
ради идет война не только между Иззыбьем и Вершенью, но  и  между  разными
занебниками? Что это за Письмена, из-за которых весь  сыр-бор  разгорелся?
Откуда появился Настоящий Язык? Кто такой Тимофей? Реальная  личность  или
легенда? Как он сказался здесь и куда сгинул? Почему лишь одно  упоминание
о нем повергает  людей  в  трепет