эти откровения, я с ужасом старался подсчитать, сколько же
стукачей за столь короткий срок успели преломить со мной хлеб и  разделить
ночлег, скольким доносчикам раскрыл я душу,  сколько  испытующих  взглядов
скрещивалось на мне ежечасно. А ведь  мимо  нас  проследовало  всего  лишь
несколько тысяч соглядатаев, тех, кого удалось в спешке собрать. Никто  не
упомянул о нашем побеге из хижины гостеприимного кормильца, о скитаниях  в
антиподных лесах, о Незримых,  о  Фениксах  и,  наконец,  о  наших  ратных
подвигах. Но и сказанного было более чем достаточно.
     Едва  процедура  опознания  закончилась,  началось   следствие.   Нас
опрашивали всех вместе и  каждого  в  отдельности,  при  этом  старательно
путали,  по  десять  раз  подряд  задавая  одни  и  те  же,   по   разному
сформулированные вопросы. Случалось, что дежурные палачи выносили на  наше
обозрение допросной инструмент. Выглядел  он,  честно  признаться,  весьма
убедительно.
     Еще накануне ночью, сидя в общей  яме,  мы  сговорились  не  отрицать
ничего, кроме моего загадочного происхождения и видов  на  место  Тимофея.
Да, Настоящий Язык и Письмена я немного знаю. Откуда знаю? Учился. Где и у
кого, не помню. Почему не помню? Заболел дурной болезнью, побелел и облез,
о том, что было до болезни, ничего толком не знаю. На каторге и в  Иззыбье
были все вместе. Убежали из плена  с  помощью  одного  из  болотников.  Он
сейчас на Вершени и мог бы наши слова подтвердить.
     Удовлетворила ли такая версия наших следователей -  не  знаю.  Скорее
всего - нет, поскольку после долгих часов бессмысленных словесных  баталий
допрос был прерван. Не окончен, а именно прерван.  Нам  дали  понять,  что
спешить, собственно, некуда. Времени и терпения у  них  достаточно.  А  мы
должны подумать. Крепко подумать.  Авось  что-то  важное  и  вспомним.  Не
сейчас, так через пару дней. Или через год. Или через десять. А чтобы  вам
думалось лучше, жрать получите не скоро. Если вообще получите.  Ведь  всем
известно, что  жратва  от  мыслей  отвлекает.  Вот  так.  Отдыхайте  пока.
Беспокоить вас никто не будет. А припомните что-нибудь - позовете.
     Представленная в наше распоряжение яма была поглубже и поуже  первой.
А  компанию  нам  на  этот  раз  составили  всего  несколько  человеческих
костяков.
     - Что они от нас хотят? - спросил я,  едва  только  длинная  жердь  с
зарубками, по которым мы спустились вниз, была убрана из ямы.
     - Хотят, чтобы мы сказали правду, - объяснил Яган.
     - Или хотя бы  признались  в  каком-нибудь  преступлении,  -  добавил
Головастик.
     - А что лучше?
     - Если уж мы  попали  сюда,  ничего  хорошего  ждать  не  приходится.
Скажешь  правду  -  подохнешь,  соврешь  -  тоже  подохнешь,  -   вздохнул
Головастик. - Это ведь Стража Площади, известные кровопийцы.
     - Как же так! - вскипел я. - Ведь ты, Яган, клялся, что  в  Ставке  у
тебя друзья, что нас там ждут, что ты  легко  составишь  заговор.  Значит,
опять врал?
     - Потише, - сказал Яган. - Здесь в стенах бывают специальные слуховые
отверстия. Теперь объясняю тебе то, что известно у  нас  каждому  сосунку.
Если мне не веришь, спроси у Головастика. Есть  Стража  Хоромов  и  Стража
Площади. Обе они озабочены безопасностью государства, но  по-разному.  Нас
препровождали в Стражу Хоромов, где меня действительно ждали. А попали  мы
к Страже Площади.
     - Тогда скажи, чтобы нас передали куда следует.
     - Ты в своем уме! Стража Площади терпеть не может  Стражу  Хоромов  и
всячески ей вредит. Если бы ты только  знал,  между  какими  мы  жерновами
оказались.
     - Зачем же вам две Стражи, скажи, пожалуйста? Это,  наверное,  то  же
самое, что два кротодава в одной берлоге!
     - Ты в этом ничего не смыслишь.  Враг  неисчислим  и  многолик.  Даже
среди Друзей попадаются предатели. А что будет,  если  враг  проберется  в
Стражу? Разве такое невозможно? Значит, это дело нельзя  поручить  кому-то
одному. Так  повелел  Тимофей.  Он  учредил  две  разные  Стражи,  которые
внимательно присматривают друг за другом. А если  за  каждым  твоим  шагом
следят, тут уж не до измены. Нет, придумано все правильно.
     - Так как же нам быть?
     - Ни в коем случае не  менять  показания.  Стоять  на  своем.  Стража
Хоромов давно уже, наверное, ищет нас. И двух дней  не  пройдет,  как  нас
освободят. В крайнем случае Стража Площади обменяет нас  на  своих  людей,
которые схвачены Стражей  Хоромов.  Потому-то  нас  ни  разу  серьезно  не
пытали.
     - Молодец ты,  Яган,  -  сказал  Головастик.  -  Всякую  беду  можешь
объяснить. Вот если бы ты еще ее и предусмотреть умел.


     Однако проходили день за днем, а о нас никто не вспоминал, ни друзья,
ни враги. Лишь однажды в наше узилище высыпали бадью каких-то  очисток,  -
видно, спутали его с  помойкой.  Хорошо  хоть  питья  хватало,  для  этого
достаточно было  расковырять  древесину  обломком  кости.  Соки  в  тканях
занебника еще  не  остановились.  Посмотрим,  что  будет,  когда  наступит
Сухотье. Посмотрим, если доживем.
     На четвертый  день  заключения  Яган  стал  рваться  на  допрос.  "Не
подыхать же нам здесь, братцы! Пустите! А я уж что-нибудь  придумаю!  Если
на месте не  договорюсь,  то  на  волю  весточку  подам!"  Вполне  резонно
расценивая эту инициативу, как попытку купить себе свободу за наш счет, мы
всячески ему препятствовали.
     Однако Яган не оставил попыток перехитрить нас. В одну  из  ночей  мы
проснулись от пронзительного  крика:  "Требую  срочно  доставить  меня  на
допрос! Имею важные сведения!" При этом он швырял вверх части скелетов, за
это время успевших стать нам  чуть  ли  не  родными.  Едва  только  нашими
совместными усилиями Яган был обездвижен и временно лишен дара  речи,  как
вставший над ямой охранник недовольно поинтересовался: "Ну,  кому  там  на
допрос приспичило? Утра не можете дождаться, паразиты!"
     - Мне, мне! - заорал Головастик, зажимая рот  Ягану.  Мне  же  в  ухо
шепнул: "Держи его покрепче. Не  давай  раскрывать  пасть  хотя  бы  минут
пять!"
     Сверху опустили жердь-лестницу, и Головастик проворно вскарабкался по
ней, оставив нас с Яганом барахтаться на дне ямы.
     - Дурак! - обиженно сказал Яган, когда я отпустил его.  -  Не  верите
мне, потому и подохнете. Нашли, кого на допрос послать.  Ведь  он  же  все
провалит!
     Вернулся Головастик только под утро, сытый и  даже  слегка  выпивший.
Нам в подарок он приволок полкотомки еще вполне съедобных объедков.
     - Что ты там делал всю ночь? - поинтересовался я.
     - Песни пел, - гордо объяснил Головастик.
     По его словам, разбудить дежурного  следователя  так  и  не  удалось.
Того, что еще оставалось на рогожах в  его  хижине,  вполне  хватило  двум
охранникам  и  Головастику.  Весь  остаток  ночи  он  пел  песни,  вначале
приветственные и величальные, а потом похабные и  хулительные  (последние,
кстати, имели наибольший успех). Проспавшийся в конце  концов  следователь
тоже не стал уклоняться от нечаянного праздника.
     С тех пор Головастика стали частенько выводить наверх, особенно в  те
дни, когда начальство отсутствовало. Дары,  регулярно  доставляемые  им  с
воли, позволяли нам существовать вполне сносно.  Для  охранников  он  стал
источником немалого дохода. Исполняя в наиболее людных местах столицы свои
самые забойные зонги, Головастик собирал обильную дань натурой  -  едой  и
брагой. Хотя от этой добычи ему перепадала едва ли  десятая  доля,  жизнью
своей Головастик был доволен. В отличие  от  нас,  он  и  думать  забыл  о
побеге. Все инструкции Ягана о том,  как  связаться  со  Стражей  Хоромов,
Головастик игнорировал. "Да ну их! - говорил  он.  -  Наверное,  такая  же
сволочь! А эти хоть кормят!" Никто не вспоминал о  нас.  Должно  быть,  мы
давно были списаны с тюремного учета по статье естественной убыли.
     Спасла нас  и,  соответственно,  погубила  тюремщиков  их  непомерная
жадность, да еще нахальство Головастика. Постепенно расширяя  сферу  своих
гастролей,  они  в  один  прекрасный  день  оказались  в  непосредственной
близости от Ставки, где  и  были  услышаны  кем-то  из  Друзей,  инкогнито
находившихся среди толпы на площади. Само  по  себе  публичное  исполнение
песен на Вершени  хоть  и  не  поощрялось,  но  и  не  преследовалось.  Но
похабнейшие частушки, исполненные Головастиком с  вдохновением  и  задором
(причиной чего была крайняя степень подпития), заслуживали  самой  строгой
кары.
     За певцом и его спутниками тут же было установлено наблюдение.  Очень
скоро выяснилось, кто они такие.  Ночью  в  Ставке  состоялось  экстренное
совещание, на котором высшие  иерархи  Стражей  Площади  были  обвинены  в
заговоре,  преступном  умысле,  надругательстве  над  всеми  существующими
святынями, расхищении  казенного  имущества  и  жабоедстве.  Приговор  был
справедлив, строг и, согласно обычаю, приведен  в  исполнение  немедленно.
Затем, не дожидаясь рассвета, объединенные силы армии, Стражей  Хоромов  и
гвардии окружили все  районы  столицы,  где  могли  находиться  сторонники
казненных.
     Сытая и спокойная жизнь располагает  к  глубокому  сну,  поэтому  нет
ничего удивительного в том, что  мы  не  сразу  прореагировали  на  грохот
рушащегося  частокола  и  вопли  избиваемых  стражников.  Схватка  еще  не
завершилась, а  заключенных  уже  вытаскивали  из  ям  и  представляли  на
опознание. Все соглядатаи, бывшие накануне на площади, дружно  указали  на
Головастика. Дабы окончательно в этом убедиться, ему было предложено спеть
что-либо на собственное усмотрение. Не успевший протрезветь, ошалевший  от
всего происходящего вокруг, Головастик послушно затянул  первую  пришедшую
на ум песню из свадебного репертуара. Группа  весьма  влиятельных  на  вид
особ внимательно слушала его. Впрочем,  старался  Головастик  зря.  Вместо
аплодисментов он заработал  целый  град  зуботычин.  Нам,  как  друзьям  и
пособникам, тоже слегка перепало. Экзекуция прекратилась так же  внезапно,
как и началась.
     - Яган! - удивленно воскликнул один из наших мучителей, отнимая кулак
от скулы бывшего Друга. - А мы-то думали, ты умер давно!
     - Жив, как видишь.
     - Говорят, ты меня недавно искал?
     - Искал, да вот эти  мерзавцы  помешали.  -  Он  махнул  рукой  в  ту
сторону, где из трупов стражников воздвигался аккуратный штабель.
     - И ты действительно имеешь какие-то важные сведения?
     - Сверхважные!
     - Скажи пожалуйста! А как насчет твоих прежних преступлений?
     - Полностью оправдан, - Яган повернулся спиной к  своему  вельможному
собеседнику.
     - Ладно, пойдешь со мной.
     - Рагнор, этого человека надо обязательно захватить с собой.  -  Яган
схватил меня за руку.
     - Ты в этом уверен? - Человек, которого назвали  Рагнором,  брезгливо
глянул на меня.
     - Абсолютно!
     - Хорошо, захватим и его.
     - Без Головастика я и шага не сделаю, - заявил я.
     - Относительно этого хулителя можешь не  беспокоиться.  Кого-кого,  а
его-то мы не забудем. Посмотрим, как он  запоет,  когда  в  пасть  горячей
смолы нальем.
     Вот так из застенков Стражей Площади мы угодили  в  застенки  Стражей
Хоромов. Впрочем, именно туда мы с самого начала и стремились.


     Сразу же за воротами Ставки нас разлучили.  Однако  в  одиночестве  я
пребывал недолго -  до  сумерек.  Меня  не  забыли  покормить  обедом,  но
предупредили, что ужин будет поздно, намного позднее, чем обычно.
     Значит, намечается попойка, понял я. Уж такой на Вершени обычай:  чем
богаче и разнузданней пир, тем позже он начинается.
     Комната, в которую меня привели с повязкой на глазах, могла считаться
просторной даже на Земле. Не комната, а целые палаты.  Центр  был  застлан
толстыми рогожами, на которых лежали груды фруктов, стопки лепешек, мед  в
лубяных коробах и печеные личинки термитов. Хватало и браги - от одного ее
запаха у меня закружилась голова. Вот только света  было  маловато.  Всего
один факел чадил на  стене,  и  меня  посадили  как  раз  под  ним.  Своих
сотрапезников я не мог различить  в  полумраке,  да  и  располагались  они
странно - подальше друг от друга, поближе к темным углам. Нет,  на  Тайную
Вечерю это сборище не походило.  Не  единомышленники  здесь  собрались,  а
соперники и недруги, волею неизвестных мне обстоятельств принужденные этой
ночью оставить распри.
     Ужин начался в  гробовом  молчании.  Какой-то  косматый  человечишко,
ступая неверно, враскорячку, обносил гостей брагой.  Одни  пили  прямо  из
бадьи, другие пользовались собственными стеклянными бокалами -  величайшей
ценностью на Вершени, трофеями войны с болотниками. На  закуску  никто  не
набрасывался - верно, не жрать сюда собрались.
     Прислужник, держа на вытянутых руках бадью, вступил в окружавшее меня
освещенное пространство, и я невольно вздрогнул: его ушные  раковины  были
срезаны напрочь, а сморщенные воспаленные веки прикрывали пустые глазницы.
Машинально приняв бадью, я только сунул в нее нос,  даже  губ  не  омочил.
Прислужник, хромая на левую ногу и подтягивая правую, двинулся  дальше,  а
я, подняв взор, убедился, что поступок мой, хоть и не прокомментирован, но
не оставлен без внимания. Я чувствовал, что все  присутствующие  таращатся
на меня, как на диковинное животное. Сидевший напротив меня старец (борода
его  напоминала  веник  не  только  размерами  и  формой,  но  и  степенью
замусоренности), так тот вообще буквально ел меня глазами.
     Ну и глядите, черт с вами, подумал я, пододвигая  к  себе  деревянный
поднос со сладкими корнями. Наемся от пуза, раз  уж  такая  удача  выпала.
Неизвестно еще, что меня завтра ждет.
     Без стеснения выбирая куски поаппетитней,  я  случайно  наткнулся  на
странный предмет, с  большим  тщанием  вырезанный  из  дерева.  Формой  он
несколько напоминал большую трехзубую вилку, но по прямому назначению  мог
быть использован  с  таким  же  успехом,  как  серп  и  молот  знаменитого
монумента. Это был муляж, сделанный по памяти  или  по  описаниям,  причем
сделанный человеком, никогда в жизни настоящей вилкой не пользовавшимся.
     Цель,  с  которой  этот  уродливый  трезубец  подсунули   мне,   была
достаточно прозрачной, и я решил подыграть своим визави. Уж если  устроили
смотрины, то получите все удовольствия  сполна.  Очередной  кусок  дыни  я
поднес ко рту уже при помощи этой самой вилки.
     Что-то похожее на глубокий вздох пронеслось по залу.  Где-то  в  углу
зашептались. Мне даже показалось,  что  я  различаю  голос  Ягана.  Старик
пододвинулся еще ближе ко мне.
     В это время было подано  главное  блюдо  -  жареные,  вернее,  слегка
подпаленные на огне  жабы.  Появление  запретного  кушания,  должно  было,
видимо, означать особо интимный, доверительный характер встречи.
     Одну из  жаб  сразу  же  пододвинули  ко  мне.  В  зале  установилась
напряженная тишина, которая бывает только в судах при оглашении приговора,
да в казино, за секунду до остановки рулетки.  Какого  поступка  ждали  от
меня? Съем - не съем? Да или нет? Чет - нечет?  Тимофей  я  -  или  наглый
самозванец.
     Нет,  есть  это  нельзя  даже  под  страхом  смерти,  подумал  я,   с
отвращением глядя на  зеленый,  обгоревший  трупик,  из  лопнувшего  брюха
которого торчали бледные, испачканные золой  кишки.  Отрицательно  помотав
головой, я снова нацепил на вилку кусок дыни. Впрочем, даже она  не  лезла
сейчас мне в горло.
     Общество вновь дружно вздохнуло  -  на,  этот  раз  тяжко,  сглатывая
слюну. Все страстно вожделели жабьей плоти, но не смели прикоснуться к ней
без  особого  сигнала,  а  его  как  раз  и  не  последовало.  Руки,   уже
протянувшиеся  к  деликатесу,  отдернулись,  какой-то  шустряк,   успевший
ухватить заднюю ножку, поспешно швырнул ее обратно.
     Словно желая загладить неловкость, старик широко улыбнулся  и,  ткнув
корявым пальцем в угощение, старательно выговорил: "Ж-жаба!"  Сказано  это
было на Настоящем Языке (народ Вершени привык выражаться  куда  как  более
витиевато: "Жирная красавица, поющая о  любви  на  исходе  дня"),  сказано
скорее вопросительно, чем  утвердительно.  Меня  явно  приглашали  принять
участие в неком подобии лингвистического диспута.
     - Жаба, - подтвердил я.
     - А это? - старик тронул трехзубого уродца.
     - Вилка.
     - Это, это, это? - он коснулся своего лица.
     - Ухо, рот, нос.
     Пока речь шла о частях тела и других элементарных понятиях, я отвечал
бодро и без запинки. Трудности начались, когда  мы  взялись  за  вещи,  не
имевшие аналогов в покинутом мной мире. Ну как, скажите,  назвать  сочный,
хотя и несколько безвкусный плод, похожий одновременно и на  банан,  и  на
баклажан, и на грушу? А каким именем  наречь  кушанье,  приготовленное  из
диких пчел, цветочных лепестков и змеиной крови?
     Еда и питье были забыты. Все присутствующие с напряжением следили  за
словесным поединком. Только какой-то толстяк, Сидевший по  левую  руку  от
меня, пьяно икал и клевал носом. Вскоре,  однако,  словарный  запас  моего
оппонента поисчерпался. Пытаясь поддержать свое  реноме,  он  обратился  к
предметам, о которых сам не имел ни малейшего понятия. Со стороны все  это
должно было выглядеть довольно смешно - как будто  бы  кукушка  экзаменует
соловья по пению.
     - Ну все! - резко оборвал старика кто-то  невидимый,  скрывавшийся  в
самом дальнем  углу.  -  Достаточно,  братец  Вукан.  Ты  единственный  на
Вершени, кто еще помнит Тимофея. Что ты можешь сказать об  этом  человеке?
Кто он -  сумасшедший,  самозванец,  лжепророк,  шпион  или  действительно
наследник Тимофея? Прежде чем сказать, подумай. Не спеши. Мы знаем, что ты
хитер и ловок. Ты пережил многих Друзей. Всю жизнь  притворялся  дурачком,
потому и уцелел. Твой язык  проворнее  твоих  мыслей.  Ты  всегда  говорил
только то, что следовало говорить. Ты забыл, что такое правда.  Сунь  тебе
сейчас под нос кусок дерьма, и ты объявишь, что это благоуханная смола. Но
нынче тебе придется быть искренним до конца.  Уж  очень  велика  ставка  в
игре, которая  начинается  этой  ночью.  Так  велика,  что  твоя  жизнь  в
сравнении с ней - ничто.  Если  ты  правильно  понял  меня,  если  еще  не
скучаешь по Прорве, если дороги тебе твои близкие, говори только правду.
     - Как тебе угодно, братец Гердан. -  На  мгновение  какое-то  сильное
чувство, не то страх, не то ненависть, исказили лицо старика, но он тут же
овладел собой. - Конечно, здесь не принято называть имен,  но  кто  же  не
узнает твой могучий гордый голос. Другие при разговоре  зажимают  нос  или
катают во рту сливовую косточку,  но  ты  не  такой!  Действительно,  чего
бояться тебе, могущественному Другу! Если ты настаиваешь, я скажу  правду,
какой бы горькой она ни была...
     - Не тебе судить о правде и лжи, - снова прервал его человек по имени
Гердан. - Говори, не виляй!
     - Человек этот не похож на Тимофея. Тот не имел волос на голове, а  у
этого шевелюра пышностью не уступает твоей. Он намного выше Тимофея,  зато
куда уже его. Тимофей действительно терпеть не мог  жаб,  но  очень  любил
брагу, к которой наш гость даже не притронулся...
     - У тебя все? - раздался из темноты властный голос.
     - Нет, не все. - Вукан обеими руками  разгладил  свою  бороду.  -  Он
правильно  пользовался  вилкой,  однако  это  еще  ничего  не  значит.   О
назначении этого предмета  знают  не  так  уж  мало  людей.  Ему  известен
Настоящий Язык, но говорит он совсем не так, как Тимофей. Вы спросите, где
он мог научиться Настоящему Языку? Но и тут нет загадки... Не все мятежные
Друзья погибли тогда...
     - Помалкивай о том, что тебя не касается! - оборвал его Гердан.
     - Прости старика, оговорился... Так вот, вполне возможно, что один из
уцелевших Друзей сумел передать свои знания этому человеку. Он знает много
слов, но большинство из них не верны. Вместо "башка" он  сказал  "голова".
Вместо "морда" - "лицо". Эти слова похожи на слова Настоящего Языка, но