рикам  ладони.  -  Живого  места  нет.  Все
трава-репьевка виновата. Вчера мы хотели с ее помощью убежать  отсюда.  Да
только стебель вывел меня не на волю, а в другую, почти такую же пещеру.
     - Это Шатун принес нам репьевку, - добавил Яган. - Мы попросили, а он
и принес, как будто не догадывался, для чего она понадобилась.
     - А придумал все это ты, - внес окончательную ясность Головастик.
     Старики, сидевшие перед нами, рассеянно улыбались  и  кивали,  словно
поощряя этот поток клеветы и саморазоблачений.
     - Забыл сказать, - я придвинулся ближе  к  слепому.  -  Тот  человек,
который носил нам пищу, - погиб. Репьевка задушила его. Это наша вина!
     - Его! - Яган показал на меня пальцем. - Только его!
     - А ты, значит, ни при чем! Видел  же,  что  трава  с  семенами!  Сам
говорил, что это опасно. Нет, все мы виноваты одинаково! - пришел  мне  на
выручку Головастик.
     - Мало ли что я говорил! А кому все это первому в голову пришло?  Кто
нам сказку рассказывал про ниточку? Кто подкоп предлагал  сделать?  Кто  в
колодец нырял? Кто он вообще такой? - палец Ягана снова уперся в  меня.  -
Где плавать научился? Откуда Настоящий Язык знает? Почему шерсти  на  теле
не имеет? Он во всем виноват, его казнить надо!
     - Сначала тебя! - крикнул Головастик. - Кто на Вершени большой шишкой
был? Кто до сих пор трусы носит? Кто с болотниками воевал? Кто  нас  судом
да пытками пугал?
     - Про суд вас Шатун предупредил.  Если  бы  не  его  слова,  разве  я
согласился бы бежать? Шатун с вами обоими давно снюхался, еще когда  мы  в
одной колодке ходили. Слыхал я, как вы по ночам перешептывались.  И  здесь
он вас выручает! Дружки-приятели, - не отставал Яган.
     Слова так  и  перли  из  нас.  Мы  давились,  захлебывались  ими.  Не
существовало  больше  ни  тайн,  ни  интимных  секретов,  ни  элементарной
порядочности.  Даже  секунда  молчания  была  мукой.  Хотелось   говорить,
говорить, говорить... И мы говорили, размахивая руками,  брызгали  слюной,
стараясь перекричать друг друга. Знаменитая история  с  жабой,  погубившая
карьеру Ягана, выглядела теперь совсем по-другому: он  сам  придумал  этот
ход, чтобы поквитаться с одним из соперников, но тот оказался изворотливее
и опередил незадачливого интригана. Головастик поведал о том, как ловко он
умел воровать на поминках брагу, и как однажды на чужой свадьбе обесчестил
невесту, воспользовавшись тем, что к  тому  времени  остался  единственным
более или менее трезвым мужчиной в округе. Я тоже не отставал: плел что-то
несуразное о позабытых друзьях  и  брошенных  подругах,  о  невозвращенных
книгах, просроченных долгах и неисполненных обещаниях.
     Однако речи наши постепенно становились все более  невнятными,  языки
начали заплетаться, ораторский пыл иссякал. Старик  с  зашитыми  веками  -
самый внимательный наш слушатель - наполнил судным зельем новую  плошку  и
протянул ее мне,  только  мне  одному.  Прохладный,  совсем  не  противный
напиток сразу взбодрил меня. В то время  как  Головастик  осипшим  голосом
едва цедил отдельные слова, а Яган невразумительно  мычал,  я  подробно  и
витиевато, с многочисленными художественными отступлениями и  философскими
экскурсами, изложил всю свою  биографию,  начиная  с  ясельного  возраста,
поведал историю упадка и разрушения Ассирийской державы (по  этой  теме  я
когда-то писал диссертацию), объяснил суть и значение основных  физических
законов, а также принцип действия двигателя внутреннего сгорания.
     То, что произошло со мной после третьей чашки, можно определить  так:
словоизвержение. Послушали бы вы только эту ахинею, в которой Ветхий Завет
смешался с квантовой механикой,  декларация  прав  человека  с  анекдотами
сомнительного свойства, инструкция по технике безопасности  с  популярными
песнями, Борхес  с  Зощенко,  география  с  кулинарией,  явный  вымысел  с
бесспорными фактами. Вряд ли кто-либо из присутствующих  понимал  хотя  бы
сотую долю из сказанного. Но слушали меня, надо заметить, не без внимания.
Змеиный Хвост даже ладонь к уху приставил. И лишь когда  я  стал  нараспев
декламировать  из  "Илиады"  песнь  восемнадцатую  "Изготовление   оружия"
(никогда  даже  не  предполагал,  что  знаю  наизусть  столько  громоздких
гекзаметров), слепой старик,  словно  прося  пощады,  крестом  поднял  над
головой руки. Тяжелая, пахнущая потом и железом  ладонь  зажала  мне  рот.
Словесный фонтан сразу иссяк. Некоторое время, словно по  инерции,  я  еще
бормотал что-то, но вскоре смолкли и эти жалкие звуки.
     Прорицатели, собравшись в  кружок,  совещались  шепотом.  Чужая  лапа
убралась  с  моего  лица.  Яган  и  Головастик  выглядели   стопроцентными
покойниками - последние крупицы надежды оставили их. Да  и  неудивительно,
приговор наш  читался  на  лицах  болотников  яснее  ясного.  Я  попытался
ободрить своих друзей, но из этого ничего не вышло:  весь  мой  голосовой,
глотательный и даже мимический аппарат был совершенно  парализован.  Я  не
мог ни шевельнуть языком, ни откашляться, ни даже сглотнуть слюну.  Голова
моя беспомощно  завалилась  набок,  челюсть  отвисла,  горло  сипело,  как
проколотая  резиновая  камера.   Оказывается,   кроме   пытки   молчанием,
существует еще и пытка неудержимой болтливостью.
     Наконец Прорицатели  закончили  шушукаться,  слепец  припал  на  одно
колено и вытянул вперед правую руку, словно для присяги. Все  находившиеся
в пещере болотники поспешно приняли ту же позицию.  Нас  троих  подхватили
под руки и силой поставили на ноги.
     - Суд свершился! - объявил старик, не меняя позы.  Со  стороны  могло
показаться, что судьями как раз  являемся  мы,  а  он,  преклонив  колени,
взывает к нашему милосердию. - Мера вины подсудимых ясна из их собственных
слов, ибо ни одно  существо,  в  жилах  которого  течет  кровь,  не  может
слукавить даже после одного-единственного глотка судного зелья. Эти  двое,
родившиеся на Вершени, совершили немало зла, раскаиваются  в  содеянном  и
заслуживают очистительного наказания  -  смерти.  -  Старик  помолчал,  ~и
молчание это показалось мне  зловещим.  -  Третий,  урод  с  виду,  трижды
принимал судный напиток, но и после этого не сказал и слова правды. Речами
своими он смущает  людей.  Никто  из  Прорицателей  не  упомнит  подобного
случая. Этот третий - не человек!  Он  не  рожден  ни  на  Вершени,  ни  в
Иззыбье. Он исчадие тех сил, которые извечно пытаются извести род людской.
Он или слуга Незримых, или демон Прорвы. Из древних  пророчеств  известно,
что явление подобных тварей перед человеческими глазами не обещает  ничего
хорошего. Готовьтесь,  братья,  к  великим  бедствиям!  Самой  страшной  и
мучительной смерти заслуживает этот  вестник  горя,  но  никто  не  сможет
прикоснуться к нему без того, чтобы не навлечь на себя и свой Дом страшное
проклятие. Он останется здесь на веки вечные! Пусть ест землю, пусть точит
клыки о камень, пусть копит черную злобу. Светлые духи выкуют против  него
всесильное оружие! Пусть истлевают рядом с ним и эти двое, по  собственной
воле ставшие прислужниками окаянного врага! Отныне это место проклято!  Ни
один болотник не появится больше здесь. Да свершится правосудие, братья!
     - Да свершится! - хором подхватили болотники и,  гася  факелы,  стали
торопливо собираться восвояси.
     Теперь все происходило в обратном порядке: сначала в колодце  исчезли
старики, вместе со служками, потом - праздные зеваки  и,  наконец,  воины.
Эти последние отступали сомкнутым строем, пятясь и  выставив  перед  собой
ножи. Так покидают клетку с дикими  зверями.  Последний  факел  Зашипел  в
грязи, но прежде чем погасли его искры,  я  уже  спал,  рухнув  туда,  где
только что стоял.
     Все  это  было  только  началом  конца,   предвестником   долгого   и
мучительного  умирания,  умирания  в  темноте  и  грязи,  среди  мокриц  и
тараканов. Не нужно даже особо напрягать  воображение,  чтобы  предугадать
ожидавшую нас участь: неотвязные, сводящие с ума мечты  о  пище,  голодные
кошмары,   после   которых   мысль   о   каннибализме   уже   не   кажется
противоестественной; постепенно  нарастающая  слабость,  с  обмороками,  с
кровавым поносом; драки за горсть  слизней:  заунывные  поминальные  песни
Головастика,  вплоть  до  самой  последней,   давно   обещанной;   жалобы,
обвинения, проклятия, а потом  и  утробный  звериный  рык  Ягана,  который
обязательно сожрет кого-нибудь из нас, сожрет, не  постесняется:  безумные
надежды при каждом случайном шорохе и мрак, мрак, мрак...
     А если не ждать... если сразу?.. Кинуться  вниз  головой  в  колодец,
пошире раскрыть рот, чтобы вода побыстрее заполнила легкие, за пару  минут
окончить то, что может растянуться на месяцы?  Нет,  не  получится!  Кишка
тонка. Любая другая смерть, но только не эта. Совсем недавно я уже испытал
все ее прелести. До сих пор не могу  забыть,  как  я  захлебывался  водой,
вдруг ставшей тяжелее свинца, как ногтями рвал свою собственную грудь, как
извивался в последних судорогах, как глаза мои вылезли из орбит...  Второй
раз на такое трудно решиться.
     Надо что-то делать. Найти какое-нибудь занятие, пусть даже совершенно
бессмысленное. Только не поддаваться отчаянию, только не раскисать.
     Подобрав оставшуюся  от  факела  головешку,  я  стал  ковырять  стену
пещеры, однако хрупкая, пористая древесина крошилась  в  моих  руках,  как
мел. Грунт был не таким уж  и  мягким,  как  это  казалось.  Я  совершенно
выбился из сил, обломал все ногти, до крови стер подушечки  пальцев,  а  в
нише, пробитой мной, не уместился бы и ребенок.
     При таких темпах на завершение подкопа понадобятся годы. Это  даже  в
том случае, если я не наткнусь на  корни  занебника,  которые,  по  словам
Ягана, пронизывают всю почву вокруг.
     Что остается делать? Думать о будущем, которого у меня нет? Утешаться
прошлым? Но я не из тех, кого греют  воспоминания.  Молиться?  Если  бы  я
только умел...
     - Слушай, а ты в самом деле имеешь отношение к Незримым? -  осторожно
спросил Головастик.
     - Как тебе сказать... - замялся я.
     - Скажи, как есть, - мольба слышалась в его голосе. - Не  скрывай  от
нас ничего. Прорицатели болотников знают много такого, чего не дано  знать
людям Вершени. Они умеют  читать  знамения  жизни  и  смерти,  им  открыто
будущее. Они единственные, кто может на равных говорить  с  Фениксами.  Их
речи кажутся смутными и непонятными, но на  самом  деле  там  всегда  есть
смысл -  другой,  высший,  недоступный  обыкновенным  людям.  И  если  они
признали в тебе Незримого, так оно и должно быть.
     - Ну, хорошо, можешь считать, что Прорицатели правы.
     - Тогда спаси нас! Ведь тебе послушны все темные силы!  Я  знаю,  что
когда-то первые из вас,  твои  далекие  предки,  стояли  рука  об  руку  с
демонами Прорвы. Они криком поворачивали армии, летали быстрее косокрылов,
могли пребывать во многих  местах  сразу.  Я  сам  видел  однажды,  правда
издалека, как Незримый прошел сквозь стену неимоверной толщины.
     - Пойми, Вершень и Иззыбье - разные вещи. То, что  легко  там,  здесь
нередко совершенно невыполнимо.
     - Призови на помощь своих  братьев!  Возроди  тайную  силу  праотцов!
Придумай что-нибудь!
     - Так и быть, - сказал  я,  чтобы  только  не  губить  его  последнюю
надежду. - Я постараюсь. Спи спокойно.
     И он действительно уснул. Уснул быстро и легко,  как  могут  засыпать
только дети. Надежда, даже самая хрупкая - могучее лекарство. Жаль только,
что действие его преходяще и обманчиво.
     Нельзя сказать, что мой сон был так же сладок и  покоен.  Скорее  это
был даже не сон, а тревожная дрема, не приносящая ни отдыха, ни  очищения.
Чувство голода не только  не  притуплялось,  оно  стало  еще  острее.  Мне
грезилась пища: котлы горячей тюри, кислые лепешки, истекающие медом соты,
горы сочных плодов. В конце  концов  мне  привиделась  аппетитная,  хорошо
прожаренная жаба с гарниром из личинок термитов. Однако стоило только  мне
поднести ко рту первый кусок, как сладостный мираж улетучился, а вместе  с
ним пропал и сон.
     Когда желудок пуст, как кошелек пьяницы, хочется заполнить  его  хоть
чем-нибудь. А поскольку ничего другого, кроме воды, в моем распоряжении не
имелось, я на ощупь пробрался к колодцу. Однако сложенные  горстью  ладони
зачерпнули пустоту.
     Странно, подумал я. Что могло случиться -  ведь  вода  всегда  стояла
почти вровень со стенками колодца.
     По грудь свесившись вниз, я пошарил руками. Ничего - только  илистые,
уже успевшие подсохнуть стенки. Судя по всему,  вода  ушла  уже  несколько
часов назад. Отыскав возле себя глиняный черепок, я уронил его в  колодец,
и звук, с которым тот  покатился  вниз  по  пологому  склону,  не  оставил
никаких сомнений в том,  что  подземный  ход  свободен  от  воды  на  всем
протяжении. Резкими, давно забытыми запахами тянуло оттуда: речной  тиной,
тростником, рыбьей чешуей. Так я сидел  у  самого  края  колодца,  пытаясь
осмыслить  значение  происшедшего,  когда  донесшийся   из   его   глубины
приглушенный,  едва  слышный  звук  заставил  меня   вздрогнуть.   Я   мог
поклясться, что уже слышал однажды этот  заунывный  вой,  в  котором  плач
перемешался с угрозой. Да, точно! Ошибки быть не могло. Именно так  кричал
Шатун, подавая сигнал своим соплеменникам. Все сразу стало понятно  мне  -
каким-то чудом наш друг сумел осушить лабиринт и теперь пробивается к  нам
на выручку.
     Я принялся тормошить Головастика и Ягана.
     - Вставайте скорее! Воды в колодце больше нет!  Путь  свободен!  Надо
спешить!
     - Ты действительно всесильный демон! - воскликнул Головастик. - Я  до
конца жизни буду слагать в твою честь песни!
     - Как это  -  нет  воды?  -  удивился  Яган.  -  Куда  же  она  могла
подеваться?
     - Я ее выпил! Демону это ничего не стоит! А теперь за мной! Быстрее!
     Скользя на задницах по влажному плотному  илу,  мы  как  по  ледяному
желобу съехали вниз до самого места, где  наклонный  колодец  переходил  в
горизонтальный тоннель. Передвигаться в нем можно было только согнувшись в
три погибели.
     - Держитесь крепче друг за друга, - посоветовал я своим спутникам.  -
Кто отстанет, тому наверняка конец.
     Ссутулившись и уцепившись друг за дружку, как процессия  слепцов,  мы
двинулись вперед. Достигнув очередного разветвления, я всякий  раз  щелкал
кресалом, чтобы при его краткой вспышке выбрать нору попросторнее. Кое-где
было уже совсем сухо, а кое-где вода доходила до колен. Клич Шатуна звучал
все явственнее - похоже, мы шли в верном направлении.
     - Не нравится мне что-то этот голосок, - сказал Головастик. -  Жутко,
аж коленки дрожат.
     - Не пугайся. Это Шатун подает о себе весть. Кому здесь еще  быть,  -
успокаивал я его, хотя, если признаться, у меня самого поджилки тряслись -
уж очень натуральным казался этот  вой.  Не  верилось  даже,  что  человек
способен издавать столь дикие и могучие звуки.
     В промежутках между отдельными, завываниями слышались уже  и  шаги  -
шлеп, шлеп, шлеп, - как будто  Шатун  передвигался  вприпрыжку,  на  манер
огромной жабы. В одном из пересечений лабиринта мы разминулись.  Вой  стал
глуше, шаги удалялись.
     - Эй! - закричал я. - Эй! Мы здесь!
     Шаги сразу замерли.
     - Шатун, иди сюда, - снова позвал я. - Почему ты молчишь?
     Ни слова не раздалось в ответ, однако шаги вновь стали  приближаться,
на этот раз медленно и осторожно: шлеп -  пауза,  шлеп  -  пауза,  шлеп...
Вскоре что-то более темное, чем мрак, шевельнулось впереди.
     - Что это за шуточки. Шатун! Ты что, испугать нас хочешь?  Перестань,
мы тебя уже видим... - Я вытянул руку вперед и щелкнул кресалом.
     Вспышка была чересчур неяркой и  кратковременной,  чтобы  рассмотреть
все детали.
     Но еще прежде, чем погасла последняя искра, я понял, что передо  мной
стоит вовсе не Шатун.
     Более того, это был даже и не человек.
     Можете обвинить меня в чрезмерном воображении или,  того  хуже,  -  в
трусости, но в тот момент я мог бы  поклясться,  что  подкравшаяся  к  нам
тварь вообще  не  принадлежит  к  сонму  живых  существ.  Лишь  тот,  кому
случалось поздней ночью в безлюдном месте столкнуться нос к носу с  только
что покинувшим могилу упырем, смог бы понять мое состояние.
     И хотя в сознании запечатлелось немногое: припавшая  на  задние  лапы
туша, неимоверно грузная в ляжках и узкая в  плечах,  длинный  хвост-руль,
непропорционально короткие  передние  конечности,  приплюснутая  бугристая
морда с далеко выдающейся нижней челюстью  и  четырьмя  глубокими  дырками
(две пошире - для ноздрей, две поуже  -  для  гляделок),  зеленая,  как  у
квакши, блестящая от обильной слизи  кожа,  костяные  шипы,  во  множестве
покрывавшие плечи и грудь, -  всего  этого  оказалось  вполне  достаточно,
чтобы сломя голову обратиться в бегство.
     Вспышка света, по-видимому, на какое-то время ослепила  чудовище,  но
оцепенение  длилось  недолго  (о  его  окончании  возвестил   вой,   такой
раскатистый и злобный, что мои барабанные перепонки, а  заодно  и  сердце,
едва не лопнули) - и вслед нам раздалось быстрое:  шлеп,  шлеп,  шлеп.  Мы
мчались, не разбирая дороги, натыкались на стены и друг на  друга.  Просто
чудо, что в эти первые страшные  минуты  мы  не  потеряли  друг  друга.  К
счастью, преследователь наш  не  отличался  проворством.  Передвигаясь  на
задних лапах длинными пружинящими прыжками, он, несомненно,  легко  нагнал
бы нас на  открытом  пространстве,  но  в  узком  и  запутанном  лабиринте
преимущество в скорости сводилось к  минимуму.  Несколько  раз,  когда  мы
сворачивали в боковые ходы,  зверь  проносился  мимо,  однако  всякий  раз
возвращался и возобновлял погоню. Нельзя было  понять,  каким  образом  он
отыскивает нас: слухом, чутьем или интуицией, но как мы  ни  путали  след,
какие заячьи уловки ни применяли, зловещее шлепанье  неотступно  следовало
за нами.
     В горячке бегства мы не сразу заметили, что уровень  воды  в  тоннеле
стал прибывать. Вскоре навстречу нам устремились целые валы бурлящей пены,
а грохот низвергающихся потоков заглушил все другие звуки, кроме  ужасного
звериного воя.
     Хорошенькое дело, подумал я, с головой проваливаясь в  какую-то  яму.
Не сожрут, так утопят!
     Чудовище было где-то совсем рядом. Нарастающий напор  воды,  конечно,
мешал и ему, но это только оттягивало неминуемую развязку.
     Внезапно прямо на нашем пути бенгальским огнем полыхнуло кресало,  от
которого сразу занялся и стал быстро разгораться факел.  Запахло  смоляным
чадом. Человек, спокойно стоящий  по  пояс  в  воде  и  размахивающий  над
головой факелом, мог быть  только  Шатуном.  Уже  на  пределе  сил  одолев
последние метры, мы, как испуганные малолетки, спрятались за  его  спиной.
Чудовище взвыло особенно свирепо и раскрыло пасть, глубокую  и  клыкастую,
как у аллигатора.
     Шатун, даже не стронувшись с места, взмахнул факелом так  резко,  что
горящие капли градом брызнули в зеленую морду. Заверещав,  как  ошпаренный
подсвинок, зверюга отпрянула назад и лапами  принялась  смахивать  с  себя
липкую, жгучую смолу. Шатун, шагнув следом, принялся  беспощадно  хлестать
ее факелом куда ни попало. После каждого такого удара  факел  тускнел,  но
зато на шкуре хвостатого монстра появлялось новое огненное пятно, и вскоре
весь он обратился в живой  костер.  Побоище  завершилось  тем,  что  Шатун
загнал факел глубоко в глотку своему врагу. Последнее, что запомнилось мне
в этой дикой сцене, была мотающаяся над черной водой оскаленная пасть,  из
которой, как изо рта  уличного  фокусника,  извергался  фонтан  оранжевого
пламени.
     - Идите за мной, - сказал Шатун уже в темноте. - Выход совсем рядом.
     Я подхватил под мышки уже начавшего пускать пузыри Головастика, сзади
в меня вцепился Яган, и  мы  устремились  вслед  за  своим  спасителем.  В
некоторых  местах,  где  свод  тоннеля  понижался,  вода  почти  достигала
потолка