, кто стремился прекратить вечные распри
максаров.  По  его  соображениям,  это могло поставить их  не  только выше всех
других народов, но и выше богов.
     Окш  Сухорукий был  сиротой.  Следует заметить,  что  для  жестянщиков это
вполне обычное состояние.  Своих родителей не  знала добрая половина обитателей
поселка,  в  котором он проживал.  Всякие кровавые заварухи случались здесь так
часто,  что люди редко дотягивали до  того возраста,  когда их дети становились
самостоятельными.  Что ни говори,  а жить под боком у максаров не менее опасно,
чем разводить огонь в доме с соломенными стенами.
     Впрочем, сами максары считали уничтожение жалких людишек занятием для себя
недостойным и  если уж  опускались до  этого,  то  всегда не  по делу,  а  ради
удовлетворения какой-нибудь очередной дикой прихоти. Жестянщики же относились к
соседям не как к  живым существам,  а  как к  одной из вечных стихий -  пусть и
губительной, но неотвратимой, вроде потопа, землетрясения или повального мора.
     В  основном им  досаждали прислужники максаров,  человекообразные существа
разных  рас,  ради  ничтожных  благ  и  сомнительных  привилегий  согласившиеся
превратиться в  свирепых и кровожадных страшилищ-мрызлов.  Особенно опасны были
те  из них,  кто утратил покровительство хозяев (уйти от максара по собственной
воле  было  невозможно).  После этих  вампиров не  оставалось ни  угольков,  ни
косточек.
     Если что и спасало жестянщиков от всевозможных напастей, так лишь привычка
обороняться  всем  миром  да  преимущество  в  вооружении.  Таких  дальнобойных
многозарядок,  таких  взрывчатых смесей,  таких  острых мечей  и  непробиваемых
доспехов  не  имел  ни  один  соседний  народ.   Тайны,  заставлявшие  вещества
приобретать неимоверную твердость или, наоборот, мгновенно и бурно распадаться,
были издревле известны жестянщикам.
     Именно они построили некогда невидимую,  но неприступную стену, защищавшую
Страну  максаров от  вторжения любых  врагов.  До  самого последнего времени их
мастера продолжали изготовлять для  своих  угнетателей чудодейственное оружие -
призрачные клинки  способные рубить  камень  и  железо  так  же  легко,  как  и
человеческую плоть.
     Обычно  народы,  чьи  поколения одно  за  другим взрастали среди  кровавых
браней,  отличались суровым и воинственным нравом,  однако, несмотря ни на что,
жестянщики в  большинстве своем  оставались людьми  незлобивыми и  мирными.  Их
кротость вошла в поговорку. Словно оправдываясь, они говорили сами о себе:
     "Всякая зверушка под чужой лапой смиряется".
     Трудолюбивые и  предприимчивые,  жестянщики были  согласны  платить  любую
дань, лишь бы их только оставили в покое.
     И платили!  Но каждый раз дани оказывалось мало или она была не такой, как
это   хотелось  мытарям,   и   начинались  повальные  грабежи,   очень   быстро
превращавшиеся в насилие и смертоубийство.  Тут уж даже безответным жестянщикам
не оставалось ничего другого, как браться за оружие, хранившееся в тайниках под
каждым домом.  И  уж  тогда обидчикам,  какой бы облик они ни имели,  людей или
мрызлов, приходилось туго.
     За  свою долгую историю жестянщикам удавалось несколько раз подчинить себе
столь могущественные силы природы,  что  это  внушало им  обманчивую надежду на
скорые  перемены в  злосчастной судьбе.  Не  в  силах  побороть искушения,  они
пытались  обратить  эти   силы   против  максаров,   но   всякий  раз   терпели
сокрушительное поражение, сопоставимое с национальной катастрофой.
     Технический  гений  был  бессилен  перед  магической  волей  максаров,  на
расстоянии заставлявшей людей  Убивать  своих  братьев  и  самих  себя.  Страна
превращалась в один огромный погост,  в сплошное пожарище,  в ирщественный стол
для стервятников всех видов, а те, кому посчастливилось уцелеть, попадали в еще
более тяжкую кабалу.
     Окш  рос  мальчиком странным,  что  могло  быть  следствием перенесенных в
детстве тяжких увечий.  Подобрали его в  глухой местности,  которую добрые люди
обычно обходили стороной, и те, кому довелось присутствовать при этом, говорили
потом,  что младенец с пробитой головой, изломанными ребрами и почти оторванной
левой  рукой  лежал среди груд  развороченной земли,  вдобавок ко  всему еще  и
обильно пропитанной неизвестно чьей кровью.
     Никаких  надежд  на  спасение ребенка не  было,  однако  какой-то  лекарь,
лишенный права заниматься своим ремеслом за чересчур легкомысленное отношение к
жизни пациентов, от нечего делать занялся его врачеванием.
     Он  извлек из легких осколки ребер,  освободил мозг от давления расколотых
черепных костей,  сшил мягкие ткани плеча и  заключил сильно пострадавшую левую
руку в  хитроумную железную шину.  К  общему удивлению,  которое разделял и сам
лекарь, маленький пациент выжил, хотя ходить и говорить научился гораздо позже,
чем его сверстники.  Левая рука осталась скрюченной и  малоподвижной,  зато Окш
(такое имя выбрал ему с помощью жребия староста поселка) мог легко укусить свой
локоть, что вызывало зависть даже у старших ребят.
     Сначала  его  воспитывала  молодая  семья,   в  которой  было  двое  своих
малолеток,  но  после очередного нападения бродячей шайки,  когда приемный отец
погиб,   а  мать  угнали  в  плен,  Окш  прибился  к  старому  Урду  Пучеглазу,
златокузнецу и граверу.
     Нельзя  сказать,  чтобы  мальчишка испытывал особый интерес к  чеканам или
тиглям,  но показывать ему что-либо дважды не приходилось,  а  кроме того,  при
каждом удобном случае он пытался упростить производственный процесс и временами
добивался совсем неплохих результатов.
     Среди жестянщиков всякие нововведения не  поощрялись (не хватало еще опять
придумать какую-нибудь  штуковину,  с  помощью которой горячие головы попробуют
одолеть максаров),  но  Урд  Пучеглаз,  доживший до  столь  почтенного возраста
только потому,  что сам оружия в руки никогда не брал, зато убегать и прятаться
мог не хуже зайца, всегда грудью вставал на защиту своего ученика.
     - Что значит -  укроти сопляка?  -  возмущался он всякий раз, когда другие
мастера делали ему  замечания по  этому поводу.  -  Кому-то  лучше по  старинке
работать,  а  кому-то надо и  для будущего стараться.  Если бы мы своим дедам и
прадедам во  всем подражали,  то  до  сих пор бы  ездили на  некованых клячах и
стреляли бы  из  арбалетов.  Вы моего мальчишку не трогайте.  Он далеко пойдет,
даром что увечный.
     - Были уже такие, - возражали ему. - И среди дедов, и среди прадедов. Тоже
далеко ходили.  Но  всякий раз  на  максаров нарывались.  Сам  знаешь,  чем это
кончалось.
     - Что же вы,  отцы-благодетели,  предлагаете?  -  не сдавался Пучеглаз.  -
Таланты, свыше дарованные, в землю зарывать? Ломать пальцы умельцам? Или рубить
головы, чудесные вещи измысляющие?
     - Талант таланту рознь,  -  поучали старика такие же,  как  он,  ветераны,
чудом пережившие свое поколение.  -  От некоторых, вроде твоего, прямая польза.
Ты  уж  если где-нибудь схоронишься,  так и  сотня мрызлов не  найдет.  А  иные
таланты глушить полагается. От этого всем спокойнее будет.
     В конце концов собеседники доводили Пучеглаза До такого состояния, что он,
примчавшись домой,  хватал первое,  что подвернется под руку,  -  то  ли мерную
рейку,  то ли сложенную вдвое веревку,  то ли свой старый,  уже лишенный пряжки
пояс, - и требовал чересчур умного ученика на расправу.
     Бить сироту,  да еще и калеку - затея неблаговидная, однако в том, что она
так  никогда и  не  осуществилась на  деле,  заслуга принадлежала исключительно
самому Окшу,  а вовсе не его наставнику.  В такие моменты его просто невозможно
было  застать дома.  Словно  ,  предчувствуя беду,  мальчишка прятался в  таких
укромных уголках поселка,  о  которых не знал даже староста,  которому по долгу
службы полагалось все знать.
     Скоро  стало  заметно,  что  в  физическом развитии Окш  отстает от  своих
сверстников.  Те  росли коренастыми,  горластыми и  смуглыми,  а  он был тихий,
бледный и худосочный. Вдобавок ко всему его глаза и волосы начали светлеть.
     Перепуганный Пучеглаз стал  стричь  подмастерья наголо  и  приучал  его  в
разговоре с посторонними не поднимать глаз.  Для чего это было нужно,  старик и
сам толком не понимал.
     В  положенный срок  каждый  из  отданных в  обучение мальчишек должен  был
представить на  суд  мастеров какую-нибудь  вещичку собственного изготовления -
доказать,  так сказать, свою профессиональную пригодность. Вот тут Окш огорошил
всех окончательно.  Вместо золотой пряжки, инкрустированной алмазной пылью, или
изысканной  шкатулки  он   изготовил  свою   собственную  модель  многозарядки,
ударно-спусковой механизм которой имел деталей вдвое меньше, чем прежний.
     Досталось на  орехи не  только самозваному оружейнику,  но и  его учителю,
хотя тот и  клялся,  что ни о  чем таком заранее не знал.  И тем не менее финал
этой  истории неожиданно оказался благоприятным как  для  старика,  так  и  для
мальчишки.  Важные персоны,  неизвестно по  чьему  вызову явившиеся в  поселок,
одарили  Пучеглаза роскошным набором гравировальных инструментов а  юного  Окша
забрали с собой,  отказавшись,  впрочем назвать место,  где тот будет проходить
дальнейшее обучение.
     Вновь ставшему сиротой,  вырванному из привычной обстановки,  мальчишке на
первых порах пришлось туго.
     Мастерская,   в  которой  он  оказался,   со  всех  сторон  была  окружена
неприступной каменной стеной,  а порядки здесь царили не менее суровые,  чем на
каторге.  Старшие товарищи по несчастью даже намекали Окшу что тот, кто однажды
оказался в этом каменном загоне,  уже никогда не увидит волю. И все потому, что
здесь изготовляли и ремонтировали самые совершенные виды оружия,  в том числе и
знаменитые клинки максаров.
     Мастера,   причастные  к   этим  тайнам,   становились  как  бы  почетными
пленниками.  Они могли вдоволь есть и  пить,  носить на  досуге самые роскошные
одежды, даже развлекаться с приходящими подругами, однако территория мастерской
оставалась  тем  единственным  местом,   где  им  позволено  было  жить.   Даже
скончавшись, они уходили в эту землю, сплошь пропитанную кислотами и солями.
     По   мастерской  без  устали  шастали  соглядатаи,   специально  созданные
максарами для этой цели.  От  их  взгляда не  могла ускользнуть никакая мелочь,
слух различал малейший шепот, а мозг не имел свойства забывать.
     Водились тайные осведомители и  среди  своих братьев-жестянщиков,  но  это
было   опасное   ремесло   -   подозреваемым  в   стукачестве  заливали  глотку
расплавленным оловом, благо его здесь было предостаточно.
     У  Окша  еще  не  успели вырасти волосы в  паху и  под  мышками (голову он
по-прежнему стриг наголо,  ссылаясь на  хронический колтун),  а  ему  уже  было
известно,  что все сущее в  этом мире состоит из  ничтожно малых частиц разного
свойства, которые, в свою очередь, тоже не являются чем-то неделимым.
     Он узнал природу излучений как видимых,  так и недоступных взору, научился
отличать друг от друга сотни минералов,  составлять сплавы с  заранее заданными
качествами,  резать  алмазы,  намертво соединять железо с  фарфором,  шлифовать
оптические стекла и  точить детали,  умещавшиеся на срезе человеческого волоса.
Постепенно ему становилось все более понятным,  какие именно силы питают оружие
максаров.
     Левая рука Окша по-прежнему бездействовала,  но  он прекрасно управлялся и
одной  правой.  Мастера поручали ему  самую  тонкую и  ответственную работу,  а
старший из них однажды даже похвалил бойкого мальчишку. Другого такого случая в
мастерской припомнить не могли.
     Став  лучшим из  подмастерьев,  Окш  неожиданно сбежал,  проявив при  этом
удивительную сноровку и смекалку.
     Ограду  он  преодолел  средь  бела  дня,   весьма  оригинальным,   хотя  и
небезопасным способом -  по воздуху.  Вместо катапульты Окш использовал систему
противовесов,  которая  приводила  в  действие  большой  механический молот,  а
падение смягчил при помощи огромного полотняного зонта,  раскрывшегося в  самой
высокой точке полета.
     Все было точно рассчитано (стража в этот момент находилась совсем в другой
стороне) и скрупулезно подготовлено (место своего приземления он присыпал таким
едким веществом,  что соглядатаи, способные при помощи целого букета изощренных
чувств отыскать иголку в  стоге  сена,  на  долгий срок  лишились и  зрения,  и
обоняния).
     Скорее  всего  мальчишка добился  бы  поставленной цели,  но  его  сгубила
досадная случайность, этот вечный бич всех тщательно продуманных предприятий.
     Несколько жителей  соседнего поселка отправились на  охоту,  и  их  собака
заинтересовалась  норой,   где  мальчишка  собирался  отсидеться  до  окончания
поисковых мероприятий.  Воспылав желанием добыть  неизвестного зверя,  охотники
раскопали нору,  и один из них по одежде опознал в Окше беглого оружейника,  за
поимку которого уже было назначено солидное вознаграждение.
     Мальчишка сопротивлялся так  отчаянно,  что  трое  здоровенных мужчин  еле
скрутили его.  Сразу после насильственного водворения беглеца на  прежнее место
началось следствие.  В Окше подозревали шпиона, вознамерившегося похитить тайну
смертоносных клинков.  Оставалось только выяснить, кому именно он служит и кого
имеет в пособниках.
     Во  время первого допроса мальчишка упорно твердил,  что  никому не  хотел
причинить  зла,  а  сбежал  исключительно по  той  причине,  что  решил  спасти
собственную жизнь.
     - Разве тебе здесь кто-нибудь угрожал? - вкрадчиво поинтересовался старший
мастер, тот самый, что однажды похвалил Окша.
     - Никто, - ответил тот.
     - Ты  боялся  получить смертельное увечье во  время  работы?  -  продолжал
допытываться старший мастер.
     - Нет.
     - Ты заболел от воздействия едких испарений?
     - Тоже нет.
     - Тогда в чем же дело? Объясни.
     - Не могу...  Все,  кто находится здесь, скоро погибнут. И смерть их будет
страшна.
     - Откуда ты узнал это?
     - Ниоткуда. Я просто чувствую.
     - Ну,  хорошо.  - Старший мастер переглянулся с лекарем, в задачу которого
входило наблюдение за  состоянием психики оружейников.  -  Ответь,  откуда  эта
смерть грозит нам, изнутри или снаружи?
     - Снаружи, - ответил мальчишка без промедления.
     - Что же ты тогда предлагаешь?  -  скептически улыбнулся старший мастер. -
Усилить охрану?  Раздать оружие всем свободным от  работы?  Построить еще  одну
стену? Вырыть глубокий ров?
     - Я  ничего не предлагаю,  -  в  словах мальчишки сквозила печаль,  вполне
вероятно, что и искренняя. - У вас нет таких средств, чтобы предотвратить беду.
Ради собственного спасения вам  нужно рассеяться по  стране.  Забиться в  самые
укромные уголки.  Затаиться.  Сменить одежду,  внешность, ремесло... Хотя и это
вряд ли поможет.
     Тут  уж  удивились не  только  старший мастер и  лекарь,  но  и  все,  кто
присутствовал при  допросе.  Ну  и  малец!  Вот  так  сказанул!  Это  надо  же:
немедленно  бросить  удобное  жилье,   выгодную  работу,   добрых  приятелей  и
разбежаться в  разные стороны!  Кому это нужно?  Да и  кто нас отсюда отпустит?
Ведь  что  ни  говори,  а  мастерская находится под  негласным покровительством
могущественных максаров. Они-то прекрасно понимают, что клинки действуют только
до тех пор,  покуда живы их создатели.  Нет, уморил нас этот сопляк! Или у него
что-то не в порядке с головой, или это еще тот хитрец!
     Окш не изменил своих показаний и  под пыткой,  которую производило одно из
самых  жутких  максаровских  созданий  -   человек-палач,  заменявший  собой  и
виселицу,  и гильотину, и костоломку. Даже пыточный инструмент этому страшилищу
был  не  нужен.  Он  сам  с  головы  до  ног  являлся  одним  огромным пыточным
инструментом - живая груда когтей, шипов, клыков...
     После  допроса Окша  отвели  в  помещение,  специально предназначенное для
таких неблагодарных скотов, как он.
     Мрачный сводчатый подвал,  в котором раньше варили селитру, был разгорожен
на  отдельные клетки решетками.  Все тут,  казалось,  сделано на века:  стены и
своды сложены из огромных каменных блоков,  вмурованные в  них железные прутья,
каждый толщиной с  руку,  отстояли друг от  друга всего на  расстояние пяди,  а
замки представляли столь тяжелые и сложные устройства,  что те клетки, ключи от
которых оказались сломаны или утеряны, так больше никогда и не открывались.
     Один  жилец  здесь  уже  имелся  -  паренек примерно одних  с  Окшем  лет,
похитивший из кладовой моток золотой проволоки. Сейчас он мирно спал, зарывшись
в груду соломы.
     Скоро наступила глухая и,  судя по всему, долгая ночь - большая редкость в
этих краях.  Территория мастерской была еле освещена, только в дальнем ее конце
над плавильной печью мерцало багровое зарево.  Хотя все кому не лень продолжали
потешаться  над  предсказаниями  нахального  мальчишки,  старший  мастер  велел
усилить караулы, а запасные ключи от всех замков, обычно хранившиеся в железном
сундуке,  переложил себе под подушку.  Эту ночь или, по крайней мере, добрую ее
половину он  решил не  смыкать глаз,  ради  чего  взял к  себе в  постель самую
грудастую из посудомоек.
     Жилые  бараки  стали  уже  успокаиваться (свет  в  избушках мастеров погас
давно),  когда из  подвала донесся монотонный заунывный вой.  Выл,  конечно же,
Окш.  Выл не с тоски,  не с отчаяния,  не от боли,  а для того, чтобы посеять в
людских душах тревогу.
     На  уговоры  и  угрозы  тюремщиков он  не  реагировал,  зато  советовал им
безотлагательно провести очистительные обряды, предписанные каждому жестянщику,
собирающемуся в  скором времени предстать перед  ликом  владык загробного мира.
Улаживать дела мирские,  по  его словам,  не  имело никакого смысла,  поскольку
грядущая катастрофа должна была поглотить не только людей, но и все творения их
рук, включая еще не составленные завещания и прощальные письма.
     Пришлось подвальные окна  и  отдушины забить соломой.  Вой  от  этого стал
тише,  но  покой людей уже  был  безвозвратно нарушен.  Многие,  чтобы заснуть,
прибегли к испытанному средству - крепкому хлебному вину, которое изготовлялось
здесь для нужд оптики.
     Когда Окш перестал наконец выть (то ли убедился в  тщете своих усилий,  то
ли затаился,  чувствуя приближение опасности),  спали уже все.  Спали и те, кто
обязан был  бодрствовать.  Спал и  старший мастер,  спрятав голову меж  могучих
сисек посудомойки.
     Странен и  тяжел был  этот  сон.  Те,  кто  лежал в  постелях,  напоминали
мертвецов -  не шевелились и  не храпели.  Караульные,  потерявшие свое оружие,
бродили,  как лунатики,  натыкаясь на стены и друг на друга.  Дежурившие у печи
литейщики  все  подкидывали и  подкидывали в  топку  уголь,  словно  собирались
немедленно провести плавку.  Даже  профессиональные соглядатаи,  которым вообще
полагалось спать вполглаза, лежали как оглушенные.
     Вскоре на дороге,  соединяющей мастерскую с трактом, раздался шум, похожий
на тот, что обычно производит на марше плохо обученная солдатня. Шли не таясь -
тяжело топая ногами и побрякивая железом.
     Стражник у входа,  отвечавший за замки и запоры,  очнулся от сна-дурмана и
безо всякого распоряжения широко распахнул ворота.  Внутрь вошли мрызлы, да еще
какие -  не одичавшие, брошенные хозяином изгои, а отборные экземплярчики, один
другого шире и страшнее.  Стражника,  услужливо прикрывшего за ними ворота, они
убили - просто так, без необходимости, ради забавы.
     Все  дальнейшее происходило почти  в  полном  молчании,  но  быстро и  без
проволочек, как будто бы каждый из мрызлов заранее знал свою роль или всеми ими
управляла со  стороны  могучая злая  воля.  Пока  одни  чудовища убивали сонных
жестянщиков и громили все,  что нельзя было стронуть с места, другие копали яму
напротив плавильной печи.
     Когда яма достигла глубины, в два раза превышающей человеческий рост, туд