головы!
Эй, - он обернулся к Ягану, - возьми нож поострее и  стань  рядом  с  ним.
Понял, что от тебя требуется?
     - Понял, - сверля меня взглядом, прорычал Яган. - Понял!
     - А теперь говори то, что ты хотел сказать, - это относилось  уже  ко
мне.
     - Я пришел с предложениями о мире.  Хватит  проливать  кровь.  Хватит
вытаптывать плантации.  Предъявите  свои  требования.  Если  они  окажутся
разумными, мы согласны их удовлетворить.
     - Требования у меня простые. Все, что у вас есть, должно стать нашим.
Все мужчины, способные сражаться, подлежат уничтожению. Женщины, носящие в
своем чреве будущих мстителей, тоже. Лживые Письмена будут сожжены  вместе
со всеми, кто хоть раз коснулся их.  Похищенные  реликвии  возвращаются  к
нам. Вот и все, больше ничего.
     - С такими требованиями трудно согласиться. - Между  лопаток  у  меня
пробежал холодок.
     - Нас это нисколько не беспокоит.  Примете  вы  их  или  нет,  но  мы
добьемся своего. И пусть восславится имя Тимофея!
     - Пусть! - хором подтвердили все присутствующие. - Пусть восславится!
     - Подайте сигнал к началу боя. К вечеру на  этом  ветвяке  не  должно
остаться ни единого живого врага.
     Стоявшие вокруг нас люди бросились в разные стороны. Остались  только
мы втроем - два бывших друга и надменный  старик,  равно  презирающий  нас
обоих.
     - Как по вашим законам следует поступать с самозванцами? - спросил он
у Ягана.
     - Его ожидает неминуемая смерть.
     - Разве это прегрешение так тяжко?
     -  Да.  Но  кроме  того,  на  совести  этого  подлеца  немало  других
преступлений. Он обманом  захватил  Престол  и  разрушил  прежний  порядок
управления. Самые достойные из служивых и  законников  были  низведены  до
положения простолюдинов. Он распустил армию, упразднил  Стражу,  следившую
за соблюдением порядка,  соглядатаев  отправил  ремонтировать  дороги.  Он
запретил рубить ветвяки, по которым чужая армия беспрепятственно проникает
на Вершень. Среди народа он посеял недоверие к власти. Он добывал кровь из
пораженных моровой язвой трупов и мазал ею тела  живых,  от  чего  болезнь
неизмеримо  распространялась.  Мудрость,  заключенную  в   Письменах,   он
поставил под сомнение. Он...
     - Достаточно, - старик помолчал, прислушиваясь  к  звукам  сигнальных
дудок и мерному топоту двинувшихся  в  атаку  боевых  колонн.  -  Если  он
действительно  совершил  все  это,   то   несомненно   заслуживает   нашей
благосклонности. Такого урона его стране еще не  нанес  ни  один  из  моих
стратегов. Пусть невредимым возвращается назад  и  правит  дальше.  Каждый
день, проведенный им на Престоле, приближает нашу победу.
     Словно окутанный невидимым силовым полем, брел я через  поле  боя,  и
ряды сражающихся расступались вокруг меня как бы  по  мановению  волшебной
палочки. Ни один свистящий бич, ни один обоюдоострый нож, ни единая  капля
крови не коснулись меня.  Даже  трупы,  казалось,  падали  так,  чтобы  не
попасть мне под ноги. Трижды  моя  несчастная  армия  бросалась  вперед  и
трижды откатывалась назад, обгоняя меня. Когда наступили  сумерки,  я  был
уже совершенно  один.  Живые  давно  добрались  до  крутопутья  и  сейчас,
наверное, рушили за собой это хрупкое сооружение. А мертвые  догнать  меня
не могли, если бы и захотели.
     Черная огромная тень описала надо мной несколько  кругов  и  медленно
уплыла куда-то в сторону. Время косокрылов еще не наступило,  значит,  это
был Феникс - первый после нашей встречи в антиподных лесах.


     С этого дня великий страх поселился в моей душе. Он не  покидал  меня
ни днем, ни ночью. Однажды, чтобы заснуть, я, по совету Головастика, выпил
в одиночку полбадьи браги. И все равно сон-забытье не  снизошел  на  меня.
Зато в мерзком призрачном  бреду  меня  вновь  посетил  старик  с  оскалом
мертвеца и взглядом Сатаны.
     Я отменил свои  прежние  указы.  Я  внимательно  перечел  оставленные
Тимофеем заповеди. Я изучил все без исключения  кулинарные  рецепты,  и  в
некоторых из них открылся тайный, ранее не доступный мне смысл.  Вникая  в
секрет приготовления мясного салата, я нашел подтверждение своим мыслям  о
необходимости применения чрезвычайных мер. В  последних  строках  раздела,
посвященного окрошкам  и  рассольникам,  содержалось  прямое  указание  на
главные причины наших поражений. Описание  говяжьего  студня  окончательно
укрепило мои помыслы.
     На большом Сборе  законники  выказали  открытое  неповиновение,  и  я
приказал  казнить  каждого  десятого  из  них.  Правда,  немного  позже  я
передумал, но было уже поздно - палач оказался слишком  расторопным.  Всех
кормильцев, не успевших скрыться в недоступных местах, загнали  в  войско.
На бродяг и дезертиров надели колодки. Головастику я  популярно  разъяснил
ошибки предыдущей администрации, так и  не  сумевшей  свалить  ни  единого
ветвяка.  Основная  масса  колодников  должна  сосредоточиться  на   самом
верхнем, пятом или шестом ветвяке и рубить его в две смены - днем и  ночью
непрерывно. Но рубить не в ста шагах от конца и даже не  посередине,  а  у
самого основания. Рычаг приложения сил при этом неимоверно  возрастает,  и
ветвяк обломится под действием своего собственного веса. Достаточно  будет
рва глубиной в одну четверть его  толщины.  Нижние  ветвяки  следует  лишь
слегка подрезать - рухнувшая сверху масса будет иметь  такую  кинетическую
энергию, что все они уподобятся поставленным  на  попа  костяшкам  домино.
Перед этим желательно войско Отступников заманить на  один  из  обреченных
ветвяков. За сроки и качество работ отвечает непосредственно Головастик.
     Служивых,  сдерживавших  все  возрастающий  напор  Отступников,  было
ведено строить в фаланги по  типу  македонских  и  соединять  между  собой
лианой-змеевкой, то есть той же колодкой, только  гораздо  более  длинной.
Боевой дух войска от этого не вырос, зато дезертирство резко  сократилось.
Бывший Главный Страж Площади разработал проект указа о подрывных действиях
во вражеском тылу, за что и был возвращен на прежнюю  должность.  Наиболее
инициативные и преданные губернаторы  приступили  к  формированию  женских
полков. Мор докатился до мест, где народ уже успел повымереть от голода, и
сам собой затих. И  все  было  бы  хорошо,  если  бы  не  эта  отупляющая,
выматывающая силы бессонница.


     - Только что прибыл гонец от тысяцкого, надзирающего за  работами  на
указанном тобой  ветвяке  пятого  яруса.  Вчера  ночью  в  недрах  ветвяка
раздался могучий продолжительный треск, никогда до сих пор не слышанный на
Вершени. Люди, находящиеся с внешней стороны рва, ощутили сильный  толчок.
Многие даже не удержались  на  ногах.  Перепуганные  колодники  прекратили
работу, но вскоре под страхом смерти  возобновили  ее.  С  тех  пор  треск
регулярно повторяется и, похоже, раз от разу становится сильнее. Наутро по
всей протяженности ветвяка вскрылось множество  нор,  из  которых,  словно
обезумев, полезли  древесные  кроты.  Голодные  люди  обрадовались,  стали
убивать и пожирать их. Однако вскоре из нор появились кротодавы. Они долго
вслепую носились по ветвяку, давя и калеча всех  встречных,  пока  все  до
единого не сгинули в Прорве, - доложил Головастик.
     - Это, наверное, первая хорошая новость, которую  ты  мне  принес  за
последнее время, - сказал я.
     - Не больно уж она хорошая. - Головастик  был  если  не  испуган,  то
встревожен. - Отродясь не слыхал, чтобы на Вершени бывало такое.
     - Ты про многое еще не слыхал. Рано  или  поздно  новое  приходит  на
смену старому. И это новое нельзя винить в  том,  что  кто-то  о  нем  еще
ничего не слыхал.
     - Уж очень мудро ты стал выражаться. Лучше скажи: что нам делать?
     - Пусть колодники продолжают срою работу.  Но  только  на  внутренней
стороне рва. Всех служивых утрать с  ветвяков  на  крутопутье.  Кормильцы,
надеюсь, уже давно отселились?
     - Должны бы. Да только разве уследишь за всеми.
     - Отступники где?
     - Везде. Но главные силы на неболоме третьего яруса. Как раз на  том,
который тоже должен рухнуть.
     -  Отлично.  Для  Отступников   это   будет   хороший   урок.   Пусть
противостоящие им войска отходят к крутопутью. Но  отходят  медленно,  без
паники.
     - Они тоже погибнут?
     - Какая-то часть, вероятно, погибнет.  Но  здесь  мы  уже  ничего  не
сможем поделать. Война без жертв не бывает.
     - Что еще?
     - Я хочу видеть все своими глазами. Мы сейчас же отправимся в  место,
удобное для наблюдения. Желательно поближе к пятому ярусу. Зрелище обещает
быть незабываемым. Стражников возьми поменьше, но выбери  самых  надежных.
Прихвати и парочку законников. Такое событие должно быть увековечено.


     Свой наблюдательный пост мы развернули  в  небольшой,  но  достаточно
глубокой пещере, где-то посередине между пятым и четвертым ярусами.  Слева
и справа от входа в пещеру торчали мощные наслоения коры.  Сверху  нависал
козырек окаменевшей  смолы.  Благодаря  этому  естественному  капониру  мы
рассчитывали остаться невредимыми, даже в том  случае,  если  бы  падающий
ветвяк зацепил в этом месте ствол занебника. Иногда я  прикладывал  ухо  к
влажной стене пещеры и вслушивался в могучий глухой гул, сотрясавший ствол
занебника, словно отзвук далекого  землетрясения.  Нож,  который  один  из
стражников  вонзил  в  древесину,  время  от  времени  начинал  сам  собой
вибрировать. Снаружи доносился шум, напоминавший  перестук  дождя,  сверху
сыпался всякий мусор и куски коры.
     - Кому я не завидую, так это болотникам, - сказал Головастик. - И  не
догадываются, бедняги, какая штуковина сейчас им на головы свалится!
     Тоненькая иголка кольнула меня в сердце. Ах ты  черт!  Как  же  я  не
подумал об этом! А впрочем, чем бы мы смогли болотникам  помочь?  Вряд  ли
они вняли бы нашим предупреждениям. Будем надеяться, что рухнувшие ветвяки
не причинят им особого вреда.  Их  подземным  норам  даже  атомная  бомба,
наверное, не страшна. Но  мое  нынешнее  высокое  положение  не  позволяло
пропустить замечание Головастика мимо ушей.
     - Все предусмотрено, - сказал я. - Небольшая встряска  болотникам  не
повредит. Зато в следующий раз подумают, стоит ли лезть на Вершень.
     - А раньше ты говорил по-другому.
     - Прикуси язык, здесь мы не одни.
     Мои слова  оказались  пророческими.  Зубы  Головастика  лязгнули,  он
вскинул руки, стараясь  ухватиться  за  что-нибудь,  но  стена,  словно  в
кошмарном сне,  проворно  от  него  отодвинулась.  Дно  пещеры  между  тем
превратилось в некое подобие батута. Одних из нас оно швырнуло  в  глубину
пещеры, других, наоборот, к выходу. Я оказался в числе последних.  Бездна,
открывшаяся моему взору, была наполнена массой  медленно  оседающей  пыли,
листьев и хвои. Иногда вниз  проносились  предметы  и  покрупнее  -  какие
именно,  отсюда  разобрать  было  невозможно.  И  весь  этот   сор   сиял,
переливался и вспыхивал в отсветах огромных многоцветных  радуг,  встающих
из мрака Прорвы, как языки вселенского погребального костра.
     Грохота я уже не слышал, он был так силен, что даже не  воспринимался
слухом. Занебник раскачивался, как травинка на ветру. Радуги затрепетали и
разом погасли. Стало абсолютно темно, хотя до наступления ночи  оставалось
еще много часов. Свод обрушился на земную твердь  -  и  это  было  началом
конца света.
     Внезапно резко посветлело - это падающий ветвяк миновал нашу  пещеру.
Странно было видеть, как  куда-то  вниз  медленно  уходят,  растворяясь  в
тумане, дома, дороги, леса, плантации. Казалось, это не ветвяк  падает,  а
совсем наоборот - я возношусь над ним. Спустя минуту занебник потряс новый
удар.  Устрашающий  треск,  сравнимый  только  с  треском   сталкивающихся
болидов, подтвердил, что ветвяк четвертого яруса  разделил  судьбу  своего
верхнего соседа. Удары и треск повторялись еще трижды. Дальнейшего я почти
не запомнил. Но если когда-нибудь мне случится  присутствовать  при  давно
предсказанном сражении Сыновей Света  с  Сыновьями  Тьмы,  после  которого
нашему привычному миру суждено полностью  изменить  свое  обличье,  -  это
событие не станет для меня откровением. Однажды я уже пережил его.
     Остальное можно домыслить. Тучи грязи, достигшие едва ли не  верхушек
занебников. Исполинские корни, вывороченные  из  земли  страшной  тяжестью
перекосившегося сверхдерева. Тысячи  человеческих  тел,  низвергающихся  в
Прорву. Долины,  вдруг  превратившиеся  в  холмы.  Реки,  улетучившиеся  в
мгновение ока. И реки, разлившиеся наподобие морей...
     Еще  долго  трещал,  вздрагивал  и  клонился  долу  занебник,   вдруг
утративший свою, казалось, незыблемую устойчивость. Возможно, он и  рухнул
бы, вызвав на Вершени и в Иззыбье  еще  более  мощные  катаклизмы,  однако
соседние  занебники,  намертво  сцепившиеся  с  ним  десятками   уцелевших
ветвяков, воспрепятствовали этому. Впрочем, как  выяснилось  впоследствии,
мой эксперимент не прошел бесследно и для них.
     Пещера наша превратилась в  перевернутый  колодец,  и  мы  постепенно
сползали все ближе к обращенному в бездну отверстию. Стражники, балансируя
на все более возрастающей крутизне  пола,  попробовали  вырубить  в  стене
горизонтальную нишу, но попытка эта стоила жизни двоим из них. Спасла  нас
длинная веревка, предусмотрительно прихваченная кем-то из  десятников  (за
эту доблесть он тут же был произведен в сотники).  Ловкий,  как  обезьяна,
молодой законник без всякой страховки выбрался наружу и, чудом пробравшись
по наклонной (со знаком минус) стене занебника, закрепил веревку у входа в
другую пещеру, оказавшуюся, на наше счастье, ответвлением лабиринта.
     Плутая в нем, мы прошли недра занебника насквозь и оказались в  конце
концов на крутопутье, соединявшем игольники третьего и четвертого  ярусов.
В пути мы встречали издыхающих кротодавов и перемолотых в фарш шестируких.
Целые тупики были забиты трупами кротов. Смола,  прорвавшаяся  в  лабиринт
через лопнувшие стенки ходов, превращала в  нетленные  мумии  и  живых,  и
мертвых. Изгнанные  из  гнезд  термиты  обратились  в  подобие  библейских
скорпионов.  Казалось,  что  это  сам  Аввадон-Губитель,   ангел   Бездны,
послушный зову Пятой трубы, ведет на род  человеческий  свое  неисчислимое
воинство.  Глубочайшие  трещины  рассекали  нутро  занебника  -   из   них
поднимался едкий, дурманящий пар.  Нам  случалось  натыкаться  на  обломки
хижин, огромные бадьи с засохшей солдатской кашей, целые звенья  выдранных
с крутопутья лестниц  и  другие  предметы,  оказавшиеся  здесь  совершенно
необъяснимым образом. Из  двух  десятков  наших  спутников  уцелели  всего
пятеро. Да  и  те  покинули  нас  сразу  же  после  выхода  из  лабиринта,
устрашившись открывшейся перед нами картины. Ветвяки, торчавшие вверх  под
совершенно немыслимым углом, были девственно  пусты.  Рывок,  опрокинувший
занебник, был настолько силен, что все, кто  не  обладал  разветвленной  и
цепкой корневой системой, уподобились брошенному из пращи камню.
     Не узнавая знакомых мест, мы бродили с Головастиком по Вершени,  лишь
изредка натыкаясь на голодных, одичавших людей. Чудо, что в этом хаосе  мы
смогли  отыскать  Ставку,  вернее,  то  место,  на  котором  она  когда-то
располагалась.  Исчезло  все:  нагромождение  хижин,   уродливый   дворец,
заляпанный  кровью  Престол,  горы  отбросов.  Исчезли  Письмена,  исчезли
реликвии. Остались только ямы-остроги, но содержавшиеся в них узники  тоже
пропали. Мои контакты с Головастиком ограничивались  самыми  элементарными
вещами -  добыванием  пищи,  поисками  ночлега,  защитой  от  мелких  банд
бродяг-каннибалов. Лишь иногда, как будто бы ни к кому  не  обращаясь,  он
бормотал: "Зачем ты это сделают, ну зачем ты это сделал!"
     Случайный попутчик, исчезнувший наутро вместе  с  последними  крохами
наших припасов, указал примерное направление  на  занебник,  где,  по  его
словам, собираются все те, кто остался верен Тимофею, кто не  забыл  своей
принадлежности к служивому и приказному люду, кто собирается  восстановить
на Вершени порядок и законопочитание.
     Катастрофа затронула не более двух  десятков  занебников,  и  степень
разрушения уменьшалась по мере удаления от ее центра.  Довольно  скоро  мы
достигли мест, где ветвяки,  как  и  прежде,  торчали  горизонтально,  где
дороги и плантации кишели кормильцами и где можно было, хоть и  с  трудом,
выпросить или украсть что-либо съедобное. Нас никто не узнавал, да мы и не
старались афишировать свое прошлое.
     И наконец наступил день, когда  сквозь  пелену  тумана  мы  различили
некое  нагромождение,  похожее  одновременно  и  на   перевернутый   вверх
тормашками собор и на выброшенный на мель Ноев ковчег. То была Ставка, еще
более уродливая, еще более абсурдная, чем прежде.
     Уже в темноте в полусотне шагов от перекошенных, изломанных стен  нас
остановили  стражники.  На  все  их  расспросы  мы   отвечали   уклончиво.
Головастик назвался советником одного из губернаторов, а я  состоящим  при
его  особе  законником.  Нас  препроводили  в  какой-то  душный,   изрядно
загаженный предыдущими посетителями чулан.
     Спустя некоторое время принесли факелы.  Стражники  прошли  вперед  и
выстроились за нашими спинами. Дверь  осталась  открытой  настежь.  Кто-то
почти неразличимый в ночи стоял там за порогом и неотрывно смотрел на нас.
Взгляд этот обжигал, давил, завораживал - и так продолжалось очень долго.
     - С возвращением, братцы, - голос  Ягана  наконец  нарушил  тягостную
тишину. - Давно вас ожидаю. Уже и надеяться перестал.


     За время скитаний по Вершени и Иззыбью я повидал немало очень  разных
тюрем.  О  некоторых  нельзя  было  вспомнить   без   содрогания,   другие
застуживали вполне лестного отзыва. Короче говоря, я считал  себя  в  этом
вопросе докой, более  того,  первым  претендентом  на  орден  "Заслуженный
узник", если таковой был  бы  вдруг  учрежден.  Однако  метод  ограничения
свободы, придуманный Яганом специально для  меня,  был  до  такой  степени
оригинален, что заслуживает особого упоминания.
     Я был помещен в роскошных, по местным  понятиям,  конечно,  чертогах.
Мое тело до пояса прикрывало некое подобие стола или кафедры,  а  ноги  до
середины щиколоток были опущены в выдолбленное в полу углубление и  залиты
смолой - как объяснил Яган, самой прочной и самой быстрозастывающей.  Уйти
отсюда я мог, только волоча на себе весь дворец.
     Со стороны все выглядит вполне  пристойно  -  сидит  Тимофей  посреди
просторного, богато убранного  покоя  и  размышляет  над  государственными
делами. Иногда изрекает свеженький указ, но всегда  в  присутствии  Ягана,
своего Лучшего Друга. Механизм нашего  сотрудничества  был  весьма  прост.
Яган надиктовывал мне очередной плод своего законотворчества,  чаще  всего
достаточно людоедский. Я, конечно, наотрез отказывался  огласить  подобный
бред, и он уходил, нимало не расстроенный. Уходил и больше не появлялся. А
поскольку Яган был единственным звеном, связывающим меня с внешним  миром,
его отсутствие весьма скоро  начинало  отрицательно  сказываться  на  моем
самочувствии. Если голод  и  жажду  еще  можно  было  как-то  терпеть,  то
неудобства в плане отправления  естественных  надобностей  донимали  сверх
всякой меры. Лишить человека возможности пользоваться обыкновенной парашей
намного жестокосердней, чем лишить его чести и достоинства.
     Дождавшись  момента,  когда  мои  страдания  достигали  апогея,  Яган
возвращался и обычно без труда добивался своих целей. Тут же  приглашались
приказные  и  законники,  дабы  удостоверить  мое   очередное   гениальное
прозрение. И попробовал бы хоть один  из  них  при  этом  поморщиться  или
зажать нос! Наоборот, зловоние воспринималось этими лицемерами  как  некий
признак высшей благодати, печать избранности.  Не  удивлюсь,  если  обычай
портить  воздух  вскоре  внедрится  в  самых  изысканных  кругах  местного
общества.
     Как бы то ни