наш мухомор.
     - Ну что, братцы? - поинтересовался хозяин. - Что не закусываете? Или
не пробрало?
     - Слабовато, - ответил за всех Головастик. - Надо бы повторить. Тогда
и закусим.
     - А петь когда будешь?
     - Успею. Ты когда в Прорву собираешься?
     - Как выпьем все. Под утро, наверное.
     - Тогда времени хватит. Пей, не задерживай.
     Брага  забулькала,  обильным  потоком  вливаясь  в  глотку   хозяина.
Головастик, выцедив свою порцию, принялся закусывать прямо  с  обеих  рук.
Яган, сославшись на предыдущую осечку, прикладывался дважды подряд: выпил,
передохнул, добавил - а уже только потом навалился  на  еду,  добрую  кучу
которой подгреб под себя  заранее.  Челюсти  его,  обретя  привычное  поле
деятельности, работали не хуже, чем у древесного крота. Шатун опять  выпил
безо всякого удовольствия. Какая-то мысль  явно  беспокоила  его.  Подошла
баба, тоже глотнула - не пропадать же добру - и сунула бадью мне.
     Вторая порция пошла намного лучше. Не такая это уж  и  гадость,  если
привыкнуть, подумал я, запихивая в  рот  кусок  лепешки.  Ум  просветляет.
Усталость снимает. От нее, наверное,  и  боль  проходит.  Нечто  подобное,
кажется, употребляли древние арии. У них такой напиток именовался сомой. А
взять опять же фиджийскую янгону (она же - кава), приготовляемую из корней
дикого перца. Вещь, стало быть, полезная. Как там  сказано  у  классика...
"Если звезды зажигают, значит, это кому-нибудь нужно..."  Не  сблевать  бы
только!
     Шатун потрогал свой нож, все  еще  спрятанный  под  моей  одеждой,  и
сделал предупредительный знак: не расслабляйся,  дескать.  Милый  ты  мой,
кого нам здесь бояться? Кругом все свои. Ночь. Тихая ночь, святая ночь...
     - Я только две вещи в жизни уважаю, - говорил мужичок. -  Брагу  пить
да спать. Но только чтобы всего вдоволь.  Недоспать  или  недопить  -  нет
ничего хуже. И чтобы ночью обязательно сны, а за выпивкой песни.
     - Хорошо тебе, значит, живется,  -  констатировал  Яган,  подбирая  с
рогожи самые аппетитные куски.
     - Не жалуюсь, - согласился мужичок. - Все у меня есть,  что  человеку
положено. Дом есть, баба есть, ребятни хватает. Эти  разбегутся  -  других
подкинут. Мор мне не страшен, еще мальчонкой переболел. В войско не берут,
отвоевался. А возьмут, тоже ладно. Не подкачаю, хоть и рука сухая.
     - Все есть, только ума нет, - проворчала в темноте баба.
     - Ничего, ничего, - мстительно пообещал мужичок. - Посмотрим, что  ты
завтра скажешь, когда вдовой окажешься.
     - Испугал, шелудивый...
     - Не могу эту язву спокойно слушать. - Он взболтнул брагу в бадье.  -
Ты спой лучше, порадуй душу.
     -  Споем,  -  пообещал  Головастик.  -  Вот  только  в  горле  что-то
пересохло. Промочить надо...
     Промочить так промочить. Своевременное предложение. Только вот  браги
что-то маловато, на самом донышке плескается.  Ну  и  выпивохи  у  меня  в
друзьях. Ну, ладно, за ваше здоровье!
     На этот раз бадья повела себя весьма странно. Как живая, она  ходуном
ходила в моих руках, уворачивалась от губ, а потом пребольно  стукнула  по
зубам. Брага выплеснулась мне на грудь.
     - Не хочешь пить, другим отдай, - недовольно проворчал Яган.
     - Где пьют, там и льют! - жизнерадостно заорал мужичок,  хватаясь  за
топор.
     Сейчас порубает нас, подумал я. Интересно только, с кого  он  начнет?
Пили мы по  кругу,  значит,  и  головы  по  кругу  полетят.  Прекрасно,  я
последний. Успею еще закусить... Да нет, это он пол в своей хижине  рубит,
да еще просит, чтобы посветили. С ума сошел, что ли?
     В сторону полетели щепки, доски, брусья, какая-то труха, и вскоре  на
белый свет была извлечена еще одна бадья. Не  стоит  даже  объяснять,  что
последовало за этим: ликование Головастика, одобрение Ягана,  брань  бабы,
мои аплодисменты. Только Шатун никак не отреагировал на это событие.
     Бадья снова пошла по рукам. Буль-буль-буль. Мужичок уже  обнимался  с
Яганом, как с родным братом.
     - Верно говоришь! Правильно говоришь! - Он  согласно  кивал  лохматой
головой. - Ну что раньше за жизнь была! Никакого порядка!  Каждый  сам  по
себе. Жили, где придется. Бродили, где  придется.  Ели,  что  придется.  А
теперь по-о-о-рядок! Живем, где положено. Идем,  куда  пошлют.  Едим,  что
разрешают. Никаких забот. А когда голова от забот свободна,  руки  сами  в
дело просятся. Разве не так?
     - Так, - подтвердил Яган, - клянусь Тимофеем!
     - Тогда пой. Удачи тебе!
     - И тебе... - (Буль-буль-буль).
     - Мне не надо. Мне в Прорву утром.
     - Запамятовал, прости.
     - Прощаю. Тебе все прощаю. - (Буль-буль-буль). -  Опять  же,  как  со
стариками хорошо стало. Пользы ведь от них никакой, только болтают  много.
То не так, это не так. Корми их, лечи. А теперь все по справедливости.  Не
можешь дело делать, значит, прочь. Не мешай людям. Сам  в  Прорву  прыгай,
пока не спихнули. Нечего народ глупыми речами смущать.
     - И не жалко тебе их? - встрял в разговор я.
     - Чего засохшее дерево беречь!
     - Даже отца с матерью не жалко?
     - Какой отец? Какая мать? Ты ошалел, что ли, братец? Баба дите родит,
покормит немного и сразу другой отдает. А ей потом взамен другого.  И  так
все время. Спра-а-а-ведливо! А то раньше как - нянчишь его нянчишь, холишь
его холишь! Все для него. Себе даже в ущерб. А  сколько  с  соседями  ссор
из-за детей было? А толку-то: ни любви, ни благодарности.
     - Завидую я тебе. - Яган облобызал мужичка. - От всей  души  завидую.
Ну какие у тебя заботы могут быть?
     - Никаких. - (Буль-буль-буль).
     - А я, когда в Друзьях состоял, хлебнул горя. Побольше, чем ты браги.
То скажешь не к  месту,  то  промолчишь  не  вовремя.  Знать  надо,  когда
лизнуть,  а  когда  куснуть.  Спать   ложишься   генералом,   просыпаешься
колодником. Вот ответь мне на простой вопрос, только  честно.  Жаб  кушать
любишь?
     - Люблю, если угостят. Скрывать не буду.
     - Молодец! А я вот не могу. Боюсь. Скажи, это справедливо? Кому лучше
живется, тебе или мне?
     - Мне, само собой.
     - Тебе, тебе, - подтвердил Головастик  с  самым  серьезным  видом.  -
Таким, как ты, все завидуют. Особенно генералы. Им же,  беднягам,  все  за
тебя делать приходится. И думать, и командовать,  и  даже  жрать.  Это  же
непосильный труд! А тебе что - вкалывай да воюй. Воюй да вкалывай.
     - Посмотри на него,  -  свистящим  шепотом  произнес  Яган,  прижимая
голову мужичка к своей груди. - Ты думаешь, он простой пустобрех? Нет,  он
опасный лжец, он хитрый пакостник. Вот из-за таких, как он, все наши беды.
Пока не истребим их, не будет порядка.
     - Сразу начнем истреблять или погодим?
     - Сразу. Сейчас! Только выпьем! - (Буль-буль-буль). - Истреблять, так
истреблять. Вставай! - (Буль-буль-буль).
     - Ноги не держат.
     - И меня.
     - Тогда отложим это дело до завтра. Никуда он не денется.
     - Отложим. Правильно. Не денется никуда. - Яган тупо уставился на  то
место, где только что сидел Головастик. - Хотя уже делся...
     - Ну и плюнь. Не расстраивайся. Лучше выпей.
     - Давай. - (Буль-буль-буль). - Молодчина! Хвалю! Да на таких, как ты,
вся Вершень держится. Не зря вас кормильцами зовут. Хвалю! Завидую!
     - Так оставайся с нами жить. Хором  пустых  хватает.  В  жены  можешь
Раззяву взять. А хочешь, мою  бабу  бери.  Она  все  равно  завтра  вдовой
станет.
     - А ты сам кого посоветуешь?
     - Лучше Раззяву. С моей жить, что навоз жрать. На любителя вещь.
     - Хорошо. Я подумаю. Хотя нет. Легкой жизни мне не  надо.  Меня  дела
ждут. Неотложные. Хочешь со мной идти?
     - А Прорва?
     - Ах, да! Опять забыл!
     В это время в глубине хижины раздался грохот.  Из  темноты  вывалился
Головастик. Его по пятам преследовала хозяйка и колотила каким-то кухонным
инструментом: не то ухватом, не то ручкой метлы. Попутно отвесив несколько
тумаков и супругу, она  хлобыснула  браги,  пожелала  всем  нам  вскорости
подохнуть и снова скрылась в своем углу.
     - Правильно ты говоришь, братец. Дура твоя жена, - сказал  Головастик
как ни в чем не бывало, затем сплюнул себе на ладонь  и  стал  внимательно
рассматривать плевок. - Ничего в хороших песнях не понимает.
     - А зачем ты к ней петь полез? - хохотнул  мужичок.  -  Нам  пой.  Мы
понимаем.
     - Подожди, зуб шатается. Оставь глоток.
     Лично я пить уже больше не мог. Хотя и  желал.  Мне  мешал  смех.  От
смеха тряслись руки и щелкали зубы. Все  смешило  меня:  и  разбитая  губа
Головастика, и невразумительные тирады Ягана, и брань хозяйки,  и  мрачная
физиономия Шатуна, и шустрая беготня вконец осмелевших  тараканов.  Вскоре
веселье стало общим. Головастик, шутки ради, надел Ягану на  голову  бадью
(не ту, из которой только что  отпил,  а  первую,  уже  пустую).  Но,  как
выяснилось, это только казалось, что она пустая.  Кое-как  отплевавшись  и
осушив руками волосы, Яган хладнокровно собрал  с  рогожи  все  объедки  и
размазал их по роже хохочущего Головастика. Внезапно толпой явились  дети,
нагруженные добычей - дынями, сладкой редкой, какими-то грибами.  Все  это
пришлось как нельзя кстати. Бадья  быстро  пустела.  Факел  несколько  раз
падал, но, по счастливой случайности,  хижина  все  никак  не  загоралась.
Трогательной братание  между  Яганом  и  говорливым  мужичком  закончилось
дракой. Противники, не вставая на ноги, пихали друг друга  руками  и,  как
бараны, бодались лбами. "Дерьмо ты, - мычал Яган, - а не кормилец!"  -  "А
ты дармоед, - отвечал мужичок. - Стервятник!" - "Вот погоди,  стану  опять
Другом, доберусь до тебя!" - "А мне плевать! Я одной ногой уже в Прорве!"
     Все дальнейшие  события  совершенно  перемешались  в  моем  сознании.
Помню, как общими усилиями доламывали пол в тщетных поисках браги.  Помню,
как отправляли экспедицию  к  соседям.  "Спалю,  если  не  дадут!  -  орал
мужичок. - Всех спалю!" Помню, как принесли взятую с боем  брагу  и  снова
сели пить. Помню Головастика, вместе с детьми исполнявшего посреди  хижины
какой-то  дикий,  совершенно  неритмичный  танец.  Помню  пьяную  хозяйку,
страстно  обнимавшую  еще  более  пьяного  Ягана.  Помню  вонючую   струю,
вливающуюся в  мое  горло.  Помню  вопли,  толчки,  боль,  рвоту,  вспышки
факелов...


     Очнулся я от беспощадного  удара  под  селезенку,  и,  судя  по  моим
ощущениям, это был далеко не первый такой  удар.  Кто-то  размеренно,  без
особой злобы, лупил меня ногой под  ребра,  словно  я  был  не  самоценной
человеческой личностью, а подыхающей клячей или разлегшимся посреди дороги
упрямым ослом. Я дергался, тупо мычал, хлопал глазами, но все никак не мог
сообразить, где же это я и что со мной происходит.  Жуткая  головная  боль
мешала сосредоточиться, организму срочно требовалось  не  меньше  полведра
холодной воды, а еще лучше - огуречного рассола, руки  и  ноги  совершенно
онемели.
     Думаю, прошло немало времени, прежде чем я осознал свое  положение  в
пространстве. Было оно, скажем прямо, незавидное. Спина  моя  опиралась  о
стенку  хижины,  коленки  были  прижаты  к  груди,  а  щиколотки  связаны.
Вытянутые вперед руки охватывали колени и тоже были скручены в  запястьях.
Длинная палка, вставленная в подколенные сгибы поверх  рук,  не  позволяла
конечностям шевелиться. Единственное, что я мог, - это крутить  головой  и
раскачиваться на ягодицах туда-сюда. Напротив  меня  в  аналогичных  позах
сидели Яган и Головастик, рядом - Шатун и мужичок-кормилец. Хозяйка и дети
в хижине отсутствовали, зато в избытке хватало служивых.
     - Очухался! - объявил тот стервец, который колотил меня в бок.
     Двое служивых, по виду офицеры, подошли ко  мне.  Один  из  них  (тот
самый полусотенный, которого мы одурачили  вчера  на  заставе)  за  волосы
приподнял мне голову.
     - Ну и страшилище, - сказал он брезгливо.  -  И  уродится  же  такой!
Белый, как глист! Не знаешь его случайно?
     - Нет, - ответил второй офицер, плешивый и плюгавенький, но явно себе
на  уме.  -  Больной,  наверное.  Видишь,  облез  весь.  Не  трогай,   еще
заразишься.
     С Шатуном они обращались куда как уважительнее. Плюгавенький даже  на
корточки возле него присел и веревки подергал, не слабо ли затянуты.
     -  А  ты,  значит,  пленный  болотник,  -  не  без  ехидства   сказал
полусотенный. - Да к тому же еще и немой. Так или  не  так?  Что  молчишь?
Может, и в самом деле разговаривать не умеешь?..
     - Все он умеет. Эй! -  крикнул  через  плечо  плюгавый.  -  Приведите
старосту.
     Двое служивых втолкнули в хижину давешнего костлявого  старосту.  Был
он хоть и не связан, но руки держал за спиной и всем своим видом изображал
кающегося грешника.
     - Вот он! Тот самый! - закричал он, увидев Шатуна. - Самый главный  у
них. Меня обманул и вас хочет! Мешки всучил, а там одна трава...
     - Так  как  тебя  все  же  зовут?  -  ласково  спросил  полусотенный,
наклоняясь к Шатуну. - Скажи, не стесняйся.
     - А зовут его Душегуб, - захихикал плюгавый.  Чувствовалось,  что  он
весьма доволен собой. - И награда за него, живого или мертвого,  объявлена
немалая. Смертнику - жизнь, колоднику - воля, служивому - чин, кормильцу -
освобождение от податей, всем иным - орден.
     - Не ошибаешься? - осторожно спросил полусотенный.
     - Как можно. Свою работу  досконально  знаю.  Все  приметы  сходятся.
Давно доносили, что он где-то по Вершени бродит. И пальца  на  левой  руке
нет, и шрам на виске, и ухо изуродовано.
     - А это что за людишки с ним?
     - Те трое - беглые колодники. Видишь, у каждого голень  стерта.  Тот,
мордатый, еще и государственный преступник. Клеймо на спине  имеет.  Но  в
розыске ни один не числится. Ну, а этот, - плюгавый кивнул на  мужичка,  -
приют им дал. Напоил, накормил, зловредные речи вместе с ними говорил.
     - Ага, накормил, - согласно затряс головой мужичок. - Да кто же знал,
что они злодеи! С виду люди как люди.  Знал  бы,  так  на  порог  даже  не
пустил.
     - Знал не знал, а пустил. Закон нарушил.  Выходит,  подлежишь  казни,
как и все они.
     - Ой! - заорал мужичок.  -  Пощадите,  люди  добрые!  Без  умысла  я.
Обманулся! Не буду больше!..
     Умолк он только после того, как ему забили в рот скомканную рогожу.
     - Обед скоро, - зевнул полусотенный. - Казни их скорее да пойдем.
     - Сначала следует допрос учинить.
     - Ну, так учиняй.
     - Допросные орудия еще не прибыли.
     - Что же нам, без обеда оставаться?
     - Запри их пока хорошенько да охрану надежную выставь. Старосту  тоже
сюда. Будет знать, как обманывать.
     - За что? - пал на колени староста. - Меня угрозами принудили.  Да  я
же вам все добровольно открыл! Сам!
     Урок, только что преподанный хозяину хижины, не пошел старосте впрок,
и вскоре он, жуя рогожу, уже  сидел  под  стенкой  рядом  с  Головастиком.
Теперь нас было четное число - шесть. Служивые вышли, плотно притворив  за
собой дверь, и стало слышно, как они подпирают ее бревнами.
     - Доволен, гадина? - спросил Головастик у  старосты.  -  Мешки  наши,
ему, видите  ли,  не  понравились!  Разбогатеть  на  дармовщинку  захотел?
Вспомнишь эти мешки, когда на тебя удавку накинут.
     Староста только замычал и с ненавистью выпучил на него глаза.
     - Чтоб я хоть раз в жизни этой  дряни  попробовал!  -  Шатун  сплюнул
через всю хижину. - Ну кто в Иззыбье поверит, что меня сонного взяли!
     - Действительно, дрянь, - подтвердил Головастик. - Я тоже  ее  больше
пить не буду. Только похмелюсь один разочек.
     - Ни выпить, ни похмелиться нам уже  больше  не  придется,  -  мрачно
изрек Яган. - Все! Куда шли, туда и пришли!
     - Сами виноваты, - вздохнул Головастик.
     - А ты больше всех.
     - Если тебе от этого легче, считай, что так.
     Затем  наступила  тягостная  тишина.  Было  слышно,  как  за   стеной
прохаживался  часовой,  а  где-то  невдалеке,  скорее  всего  на  заставе,
костяная дудка созывала служивых на обед.
     - Нож, - прошептал Шатун мне на ухо. - Нож у тебя?
     Тут только я догадался, что это за железка  царапает  мне  живот  при
самом легком движении. Конечно, нож был при мне. Куда ему еще деваться? Не
в обычаях служивых обыскивать пленников, все имущество здесь носят на виду
- вокруг пояса, на шее, в крайнем случае, в заплечном мешке. Мой плащ люди
Вершени  воспринимают  не  как  одежду,  а,  скорее,  как  огромный  бинт,
скрывающий от посторонних глаз  хилое,  изуродованное  неведомой  болезнью
тело.
     - У меня, - тоже шепотом ответил я. - Вот только не представляю,  как
мы сумеем его достать.
     - Придется постараться, если жизнь дорога.
     Отталкиваясь  одними  только  ягодицами,  мы  кое-как  выбрались   на
середину хижины. Там  Шатун  опрокинулся  на  спину  и  попробовал  зубами
вытащить палку, сковывающую мои движения. Однако ничего из этого не вышло,
очень уж плотно та сидела. Опять  приняв  сидячую  позу  и  расположившись
справа от меня. Шатун принялся дергать проклятую палку пальцами (руки наши
были связаны только в запястьях, поэтому кисти имели  кое-какую  свободу),
но снова безуспешно.  Тогда  по  совету  Головастика  мы  легли  на  спину
валетом, так что голова Шатуна оказалась на моем плече. До хруста вывернув
шею, он с третьей или с четвертой попытки все  же  сумел  ухватить  губами
шнурок от ножа. Я помогал ему, как мог:  крутил  головой,  дергал  плечом,
даже подталкивал нож мышцами живота. Не знаю, на что  именно  были  похожи
наши конвульсии со стороны, однако с  их  помощью  мы  добились  своего  -
вскоре  нож,  матово  отсвечивая,  уже  лежал  на  полу  хижины.   Немного
передохнув, Шатун взял его зубами за рукоятку,  а  я  подставил  связанные
запястья под лезвие. Трудно сказать, что  пострадало  в  большей  степени,
веревки или моя кожа. К счастью, вены  и  сухожилия  остались  целы.  Едва
только мои освободившиеся руки упали вдоль тела, как палка сама вывалилась
из подколенных сгибов.  Какое  это,  оказывается,  счастье  -  возможность
вытянуть ноги! Через полчаса все узники, кроме старосты, были  освобождены
от пут.
     Остовом нашей  хижины  служили  четыре  живых  дерева,  расположенных
квадратом. К их стволам были привязаны щиты из толстых  жердей,  а  сверху
прилажена  плетеная  конусообразная  крыша.  Все  сооружение  было   густо
обмазано смолой, давно отвердевшей и прочной, как эпоксидный клей.  Однако
кое-где между жердями имелись щели, и к одной из них приник сейчас Шатун.
     - Деревня пуста, - сообщил он. - На ровняге тоже никого не  видно.  У
дверей сидит служивый, похоже, дремлет. Второй разгуливает  вокруг...  Ну,
как будем отсюда выбираться?
     - Разберем крышу, - недолго думая, предложил Яган.
     - Заметят. Тот, второй, все время сюда поглядывает.
     - Давай орать, как будто у нас что-то случилось, - сказал Головастик.
- Служивый придет посмотреть, в чем тут дело, а мы его  и  сцапаем.  А  уж
потом и со вторым как-нибудь разберемся.
     - Вряд ли. Зачем ему сюда соваться. За нашу жизнь он не отвечает. Ему
главное, чтобы потом счет сошелся. Шесть голов принял, шесть сдал.
     - Вот если бы темно было... - вздохнул я.
     - До темноты нам не дожить. Уж если они  собираются  допрос  по  всей
строгости учинять, значит, все жилы вытянут... А кто это  там,  интересно,
идет? - Шатун весь напрягся, как перед схваткой. - Кажется,  нам  повезло.
Воду сюда тащат. Боятся, как бы мы не подохли до допроса.
     Я  тоже  заглянул  в  щель  и  увидел,  что  к   жилищу   неторопливо
приближается пожилой колченогий кормилец с бадьей на  плече.  Конечно  же,
вода предназначалась нам - из такой грязной  посудины  служивых  поить  не
будут.
     Прогуливающийся в отдалении часовой  перекинулся  с  вновь  прибывшим
парой слов, заглянул в бадью и рукояткой бича указал в нашу сторону. Затем
кормилец  исчез  из  поля  моего   зрения,   но   вскоре   раздались   его
приближающиеся шаги. Второй часовой, сбросив дрему, зло заорал:
     - Куда прешь, рухлядь хрома