а потом вскрою себе вены. Вот и все.
     - Нет уж! - запротестовал Головастик. - У тебя сноровки  нет.  Ты  уж
лучше это дело мне доверь. Можно прямо сейчас и начать.
     - Перестаньте! - вмешался я. - Даже слышать такое противно. У нас еще
три дня в  запасе.  Давайте  подумаем  вместе,  как  спастись.  Подкоп  не
годится. Корни занебника мешают, да и не справиться нам без  инструментов.
Остается один  путь  -  лабиринт.  Без  чужой  помещикам  его  не  пройти,
захлебнемся. Значит, надо искать союзника. Про один такой случай я,  между
прочим, слышал.
     И я поведал им свою собственную интерпретацию мифа о Тесее, Ариадне и
Минотавре, старательно переиначив сюжет на местный лад. Тесей стал у  меня
смельчаком-служивым,  спустившимся  с  Вершени  в  поисках  своих  друзей,
похищенных злым болотником-каннибалом, а  Ариадна  -  красивой  и  толстой
болотницей, в глубине души уверовавшей в Письмена и Настоящий Язык.
     Рассказ понравился моим слушателям и пробудил их  фантазию,  чего  я,
собственно, и добивался.
     - А что! - сказал Головастик. - Неплохо придумано! Вот только где нам
такую длинную веревку достать?
     - А если и достанем, кто ее через лабиринт протянет, -  рассудительно
заметил Яган. - Хотя... надо подумать... вот если бы у нас  трава-репьевка
была...
     - С репьевкой шутки плохи, - сказал Головастик. -  Меня  она  однажды
чуть не задушила.
     - Быть такого не может. Она и ребенка не задушит.
     - Я сильно пьяный был. С поминок шел. Зацепился за нее и волок, волок
за собой. А потом споткнулся, упал и заснул. Проснулся, а  у  меня  горло,
как удавкой перехлестнуто. Едва выпутался.
     - Надо траву уже подсохшую брать, без семян. Тогда она уже такой силы
не имеет. Эй. - Яган толкнул меня в бок. - Попроси завтра у Шатуна,  чтобы
он принес репьевки.
     - А сам ты почему не хочешь просить?
     - Мне он отказать может, а тебе - нет.
     - Я про репьевку мало что знаю. Даже в руках никогда не держал.
     - И правильно, что не держал. Если руки свои жалеешь, никогда  ее  не
трогай. Но я к ней давно привык. Там, где мы раньше жили, ею каждое жилище
обсажено. Никакой вор через такую ограду не проберется.  Наши  старики  из
репьевки боевые кнуты плетут. Если хлестанешь  кого  хорошенько  -  голова
долой... Ты, главное, попроси. А уж все остальное моя забота.
     О траве-репьевке я действительно знал не много. На вид это безобидный
клубок сухой жесткой травы, похожий на моток колючей  проволоки.  В  таком
состоянии она  пребывает  большую  часть  года,  оживая  только  в  период
размножения. Едва только в сосудах занебников начинается бурный ход соков,
тут уж надо смотреть в  оба.  Закрепившись  в  какой-нибудь  щели  цепкими
корнями, репьевка отбрасывает  далеко  в  сторону  крепкий  побег,  сплошь
покрытый мелкими кривыми колючками. Побег  этот  старается  зацепиться  за
любой движущийся предмет - человека, зверя, ящерицу.  Скрученная  спиралью
трава разматывается потом на многие сотни метров  и  укореняется  по  всей
длине. Если попавшее в путы  животное  невелико,  репьевка  опутывает  его
целиком и  душит,  чтобы  в  дальнейшем  использовать  как  дополнительный
источник питания. Добравшись до живых соков занебника, трава сразу  теряет
свою  агрессивность.  Для  взрослого  человека   она,   в   общем-то,   не
представляет опасности, но  исцарапать  и  исколоть  может.  Бичи  из  нее
действительно получаются хоть куда! Пару раз я этого удовольствия отведал.
Даже после удара средней силы остается Долго не заживающая  рана,  похожая
на след циркулярной пилы.
     Появившийся на следующий день Шатун  был  еще  мрачнее,  чем  обычно.
Молча отдав Головастику мешок с харчами, он присел на корточки у стены.
     - Что-нибудь случилось? - спросил я.
     - Да. Я уже не хозяин в своем Доме. Вчера им стал мой двоюродный брат
Ардан Полголовы.
     - Скинули тебя, значит? -  участливо  поинтересовался  Яган,  великий
дока по части интриг, закулисных сделок и дворцовых переворотов.
     - Нет. Я сам отказался. Нельзя, чтобы весь  Дом  страдал  из-за  меня
одного.
     - Так в чем же твоя вина, объясни. - Я придвинулся поближе к  Шатуну.
- Может, все это из-за нас?
     - Вы здесь ни при чем, успокойтесь. Прорицатели давно искали  случай,
чтобы поквитаться со мной. Я им всегда был хуже язвы. Да  только  пока  на
моей стороне была сила, побаивались. Думаете, для  чего  меня  освободили?
Для суда. Чтобы все мой позор видели. И чтоб другим неповадно было.
     - Прорицатели - это кто?
     - Те старики, которые снимали с нас колодку. Это они умеют -  лечить,
заговаривать, колдовать. Пусть бы и занимались своим делом, а не указывали
всем, как жить. Сами ни есть, ни пить толком не могут, зато  третью  часть
добычи забирают. Пленников топить приказывают. А ведь  их  обменять  можно
или к работе приставить. Зачем мне указывать, когда в поход  идти?  Я  всю
жизнь на войне провел, сам как-нибудь разберусь. Прорицатели! - Шатун даже
зубами заскрипел от ненависти. Таким я его еще никогда не видел.
     - Для любого суда нужен повод. В чем собираются обвинить тебя?
     - Первая моя вина в том, что я пошел на Вершень, не спросив совета  у
Прорицателей. Вторая - что все мои воины  погибли.  Третья  -  что  я  сам
остался жив. - Он  замолчал,  уставившись  в  пол  пещеры.  -  Что  я  мог
поделать? Когда враги со всех сторон набросились  на  меня,  нож  намертво
застрял в чьем-то черепе, а перегрызть вены на руках мне не позволили... И
последняя моя вина в том, что я взял  вас  под  свою  защиту.  Прорицатели
считают вас лазутчиками. А коль я вам покровительствую,  следовательно,  я
изменник. Но, повторяю, эта вина не главная, дело совсем не в вас.
     - Ты уже уходишь?
     - Да. Мне нельзя задерживаться. За мной стали следить.
     - А завтра придешь?
     - Приду. Проститься.
     - Ты траву-репьевку знаешь?
     - Знаю. У нас ее  называют  цеплялкой.  Ветер  иногда  заносит  ее  с
Вершени.
     - Если тебе не трудно, захвати завтра один клубок. Только бери сухую,
без семян.
     - Хорошо, постараюсь, - пообещал Шатун.
     В чем болотники молодцы, так это в том, что никогда не задают  лишних
вопросов: зачем да почему...


     Следующая ночь прошла особенно плохо. Просыпаясь в очередной  раз  от
какого-то кошмара и смахивая с лица всякую ползучую нечисть, я слышал, как
вздыхает и чешется Яган, а Головастик бубнит что-то себе под нос.
     - Вспоминаешь свою лучшую поминальную  песню?  -  поинтересовался  я,
чувствуя, что уже не смогу уснуть.
     - Нет, придумываю свадебную.  Я  почему-то  верю,  что  еще  спою  ее
когда-нибудь.
     - Завтра и споешь, - пробормотал Яган. - Когда тебя со смертью женить
будут.
     - Можешь ныть сколько угодно, только я уверен, что мы  спасемся.  Мне
только что сон приснился, что все мы живы и по крутопутью карабкаемся.  На
Вершень. И  Шатун  вместе  с  нами.  Кругом  радуги  играют.  Дождик  идет
теплый-теплый.  И  так  на  душе  хорошо,  так  хорошо!  Даже  рожа   твоя
отвратительная мне не мешает.
     - А ты сам, случаем, не Прорицатель?
     - Все может быть.
     - То-то и оно. Я давно замечаю, что у тебя мозги набекрень. Скажи, ты
с рождения ушибленный или на свадьбах да на поминках умишко отпил?
     - А ну-ка прекратите! - вмешался я. - Нашли время скандалить.
     - Я здесь ни при чем. Он первый начал, - принялся оправдываться Яган.
     Когда по нашим расчетам наверху наступил рассвет, мы зажгли последний
факел и в ожидании Шатуна стали наводить  в  нашем  жилище  хоть  какой-то
порядок. На  этот  раз  Шатун  прибыл  налегке,  только  под  мышкой  имел
небольшой кожаный сверток, из которого тут же вытряхнул в грязь  смятый  и
спутанный клубок сухой колючей травы.
     - Вы поосторожнее с ней. Видите - семена. Другой не нашел.  Все  руки
себе изрезал, пока от какой-то дохлятины оторвал.
     Клубок между тем стал пухнуть и расправляться, пока не превратился  в
шар размером с  баскетбольный  мяч.  Жирная  грязь,  покрывшая  пол  нашей
пещеры, явно пришлась репьевке по вкусу.
     - Есть какие-нибудь новости? - спросил я, когда Шатун уселся на  свое
привычное место у стены.
     - Суд начнется завтра. Уже собираются гости со всех окрестных  Домов.
Прорицатели сутра варят судное зелье.
     - А это что такое?
     - Скоро узнаете.
     - Мы тут все время будем?.. Я  хотел  сказать,  нас  после  суда  еще
выведут на волю?
     - Нет. После того, как будет вынесен приговор, землекопы обрушат свод
и пещера станет вашей  могилой.  -  Шатун  поднялся.  -  Прощайте.  Будьте
мужчинами до конца.
     - Уж постараемся.
     Едва  только  Шатун  успел  скрыться  в  колодце,  как  Яган  занялся
травой-репьевкой. С видом знатока он старательно размачивал корни в  воде,
потом энергично встряхивал, снова совал в воду и вскоре стало заметно, как
тонкие, прочные, словно проволоки, нити, начинают  обвиваться  вокруг  его
рук. С заметным трудом оторвав от себя разбухший,  отяжелевший  шар,  Яган
поместил его на край колодца, присыпав землей и обильно полив.
     - Теперь отойдем подальше и  посидим  спокойно,  -  сказал  он,  явно
удовлетворенный результатами своего труда. - Может, это и лучше, что трава
с семенами. Надежней будет.
     - А  если  наш  кормилец  не  явится  сегодня?  -  высказал  опасение
Головастик.
     - И в этом случае трава пригодится. Сожрешь вот такой кусочек, - Яган
широко раскинул руки, - и все! Можешь петь поминальную.
     - Опять ты за свое! - Головастик с досады сплюнул.
     - Явится он, явится, - успокоил я его. - Перед смертью  всех  узников
положено до отвала кормить.
     - Это у достойных людей положено, - возразил Яган. - А у дикарей  все
наоборот может быть. Пожалеют голозадые, лишний кусок.
     Однако прав все-таки  оказался  я.  Спустя  некоторое  время  вода  в
колодце забурлила и из нее показалась голова  болотника,  вся  облепленная
длинными прядями никогда не стриженных волос. Щурясь от света  факела,  он
сложил на край колодца предназначенную для нас грубую, малосъедобную  пищу
и, жадно хватанув ртом  воздух,  исчез  в  черном  водовороте.  Однако  на
мгновение раньше гибкая и стремительная плеть ожившей  травы  вцепилась  в
густую шерсть на загривке болотника. Теперь шар прыгал и вращался, с  него
быстро сбегала  в  воду  упругая,  вся  ощетинившаяся  колючками  нить.  Я
принялся считать вслух и, прежде чем нить  остановилась,  дошел  почти  до
сотни. С виду шар почти не уменьшился в размерах.
     "Полторы минуты", - прикинул я в уме.  Метров  двадцать-тридцать.  Не
так уж много, но и не мало, даже для такого пловца, как я. Что уж говорить
про Ягана и Головастика, которые боятся воды, словно кошки. Тащить  их  на
буксире дело непростое. Особенно Ягана, тушу этакую.
     - А болотник не запутается  под  водой  в  репьевке?  -  встревожился
Головастик.
     - Не должен. Он даже и  не  почувствует  ничего.  А  когда  выберется
наверх и увидит, что за ним тянется побег, просто  оторвет  его.  Со  мной
такое сто раз было.  Побег  сразу  укоренится.  А  когда  репьевка  обоими
концами укоренится, она уже считается не опасной, - объяснил Яган.
     Шар опять заплясал на месте, и натянутая, как струна,  нить  метр  за
метром заскользила в колодец. Дойдя до тысячи, я прекратил счет.  От  шара
остался жалкий комок, величиной не  больше  кулака.  Затем  нить  внезапно
ослабла и начала петлями всплывать в колодце.
     - Что бы это могло значить? - спросил я в полном недоумении.
     - Откуда я знаю. Может, болотник  пошел  дальше,  не  отцепив  траву.
Может, ее подцепила какая-нибудь зверюга,  -  не  очень  уверенно  ответил
Яган. - Все может быть.
     - Плавать никто из вас, конечно, не умеет?
     - Разве мы жабы? Или болотники? Где это на Вершени мы  могли  плавать
научиться?
     - Ладно. Я пойду первым.  Если  все  будет  в  порядке,  подергаю  за
стебель. Потом немного отдохну и вернусь. Выведу вас  по  очереди.  Можете
пока бросить жребий.
     Я со всех сторон затянул манжеты на запястьях, в  большой  карман  на
спине сунул последний факел, а в маленький, на боку,  кресало.  Кисти  рук
обернул тряпками. Яган подал мне стальное лезвие: "На,  возьми  на  всякий
случай".
     Экипированный подобным образом, я встал на край колодца,  несколькими
глубокими вдохами прочистил легкие, потом набрал полную  грудь  воздуха  и
ухнул в стоячую прохладную воду. Время от  времени  касаясь  рукой  стебля
цеплялки, я со всей возможной быстротой поплыл по узкому тоннелю,  задевая
головой, локтями и  коленями  его  мягкие  илистые  стены.  Порой  тоннель
расширялся, пересекался  с  другими  подземными  норами,  и  я  попадал  в
холодные, почти ледяные потоки. Иногда  я  приоткрывал  глаза,  надеясь  в
черной, взболтанной мути разглядеть хоть какой-нибудь просвет. Я  досчитал
уже до ста, но ничто не говорило, что выход из тоннеля близок. Более того,
сделав несколько крутых поворотов,  тоннель  пошел  под  уклон.  Борясь  с
выталкивающей силой воды, я буквально полз вниз, перебирая руками  колючий
стебель. Возвращаться было  уже  поздно.  Спасение  могло  ожидать  только
впереди. Спасение, а в равной степени и гибель. Воздух маленькими порциями
покидал легкие и его становилось все меньше и меньше.  В  груди  появилась
резь, а в голове глухо зашумело.
     Главное без паники,  только  без  паники,  заклинал  я  самого  себя,
чувствуя, что дыхания осталось всего секунд на пять-десять...
     Тут меня резко увлекли вверх, и я, выпустив стебель, пробкой  вылетел
на поверхность. Кислая вонь спертого, застоявшегося воздуха показалась мне
чуть ли не райским благоуханием. Совершенно обессилевший, я  барахтался  в
воде и жадно, с хрипом и стонами, насыщался кислородом.
     Сначала я не мог понять, почему так темно вокруг. Может, я ослеп? Или
это уже наступила ночь? Самые разные мысли крутились  в  моей  голове,  но
специфический запах сырой земли и неподвижный, пропитанный тлением  воздух
свидетельствовали, что это место ничем не отличается от  того,  которое  я
совсем недавно покинул.
     Попытки нащупать край колодца  не  увенчались  успехом.  Я  плавал  в
центре  довольно  большого  озера,  и   какой-то   продолговатый,   слегка
притопленный предмет - не то гнилое бревно, не то оторвавшаяся  от  берега
торфяная глыба - время от времени тыкался в меня. Опершись о него  локтем,
я вытащил факел и щелкнул кресалом. Брызнули сине-фиолетовые искры,  факел
зашипел и занялся жарким, трескучим пламенем.
     По низкому своду пещеры заметались огромные  мрачные  тени.  Багровые
отсветы задрожали на черной, как тушь, воде. То, что я сначала  принял  за
бревно,  выскользнуло  из-под  меня.  Странный  предмет  напоминал   собой
огромную бобину, туго обмотанную чем-то вроде пенькового троса.  На  одном
конце бобины торчали мучнисто-белые, чисто отмытые человеческие ступни  со
скрюченными пальцами, на другом разметались в воде  длинные  космы  волос.
Каждый  квадратный  сантиметр  троса  покрывало  множество  мелких  кривых
колючек.  Несомненно,  это  было   тело   болотника,   плотно   обмотанное
пробудившейся от спячки, набрякшей репьевкой. Превозмогая себя я ухватился
за холодную,  твердую,  как  дерево,  щиколотку.  Пульс  в  большеберцовой
артерии отсутствовал. Даже когда я прижег пятку факелом, ни одна мышца  не
отреагировала на это.
     Жизнь безвозвратно покинула тело болотника,  и  прямая  вина  за  это
лежала на мне.
     Совершенно удрученный  случившимся,  я  не  сразу  почувствовал,  как
шероховатые,  эластические  щупальца  коснулись  моих  лодыжек,  обвиваясь
вокруг бедер, заползли под плащ. Опомнившись, я изо всей силы  рванулся  к
берегу, но проклятое растение, успевшее повсюду разбросать корни, удержало
меня на месте. Я нырнул, и вынырнул, опять нырнул, едва не  захлебнувшись,
и только тогда вспомнил о  стальном  лезвии.  Побеги  были  прочными,  как
проволока, на смену каждому оборванному тут же приходило несколько  новых,
но я упорно рубил,  резал,  кромсал  их,  отвлекаясь  лишь  на  то,  чтобы
хватануть очередную порцию воздуха. Почувствовав, наконец, свободу, я,  не
раздумывая, нырнул в глубину. В  тесном  горизонтальном  тоннеле  я  вновь
отыскал путеводную нить - тонкую, безобидную, еще не успевшую проснуться.
     Обратный   путь   я   преодолел   единым   махом,   как    заправский
диверсант-подводник. Однако прошло  немало  времени,  прежде  чем  Яган  и
Головастик вытянули из меня правду об этом недолгом путешествии.
     Здравый смысл подсказывал, что последнюю ночь мы  должны  провести  в
тесном приятельском кругу, всячески поддерживая и утешая  друг  друга.  Но
все  вышло  совсем  иначе.  Удрученные  крушением  последней   надежды   и
озлобленные взаимными упреками, мы разбрелись по разным  углам  пещеры,  и
каждый остался наедине с уже  начавшим  приобретать  реальность  призраком
смерти. Не знаю, о чем думали Яган и Головастик, а мои мысли, сумбурные  и
неясные,  вертелись  вокруг  вещей  второстепенных  и  прозаических:   как
расценят мое столь долгое отсутствие  сослуживцы,  а  главное,  начальник,
скрепя  сердце  давший  мне  две  недели  отпуска  без  содержания,   кому
достанется моя библиотека, а кому мой любимый кот Кузя. Мне казалось,  что
я бодрствую, но скорее всего это было какое-то среднее состояние  -  тупое
оцепенение, тягучий бред на границе между сном и явью.
     Даже клокотание воды в колодце и свет  множества  факелов  не  вывели
меня из  ступора.  Незваные  гости  прибывали  один  за  другим  и  рядами
выстраивались вдоль стен. Все это были угрюмые, иссеченные шрамами мужчины
с гроздьями ножей на шее. Змеиный Хвост  на  этот  раз  явился  один,  без
телохранителей.
     Никто не произнес ни единого слова. Каждый вновь  прибывший  болотник
сразу занимал свое,  как  будто  заранее  определенное  место  и  застывал
наподобие статуи. Все совершалось в полной тишине, с  мрачной  размеренной
торжественностью. Не было заметно никаких орудий пыток. Никто не  разжигал
жаровни, не устанавливал дыбы, не раскладывал клещи и пилки.
     Впрочем, подумал я, это еще ни о чем не говорит. Факел в умелых руках
тоже немало значит.
     Последними  явились   Прорицатели.   Каждого   из   них   почтительно
поддерживал под руку здоровенный мордоворот - не то ученик, не  то  лакей.
Старик с зашитыми веками, тот самый, что освободил меня от  колодки,  имел
при себе объемистую глиняную бутыль  и  стопку,  неглубоких  плошек.  Едва
только подручные вытащили  его  из  воды,  как  все  болотники,  до  этого
смотревшие в сторону колодца, дружно как по команде,  повернули  головы  и
уставились на нас троих. Старик дрожащими руками до краев наполнил одну из
плошек и, держа ее перед собой, заковылял к Ягану. Для человека, лишенного
зрения, двигался он весьма уверенно.
     Яган, к губам которого была приставлена  плошка,  замотал  головой  и
попытался  зажать  рот.  Двое  дюжих  болотников  осторожно  развели  руки
строптивца в стороны, третий без труда, но довольно бесцеремонно  заставил
разинуть рот, а когда старик влил туда свое зелье, опять сжал и держал так
до  тех  пор,  пока  кадык  Ягана  не  задергался,  совершая  глотательные
движения.
     Пустая плошка была тут же разбита, и вся  компания  переместилась  ко
мне.
     Плетью обуха не перешибешь,  подумал  я,  с  сократовским  стоицизмом
принимая предложенный мне сосуд. Напиток не имел ни вкуса, ни  запаха,  ни
цвета, но это была определенно не вода. Головастик  повел  себя  не  менее
кротко, чем я. Как  только  третья  плошка  разлетелась  на  осколки,  все
болотники зашевелились и принялись рассаживаться на полу пещеры, поближе к
нам.  Повинуясь  знаку  слепого,  сели  и  мы.  Прорицатели  расположились
напротив.
     Несколько озадаченный, я стал прислушиваться  к  своим  ощущениям.  В
животе что-то урчало, чесалась левая пятка,  горели  израненные  колючками
руки.
     - Видите! - я показал  ста