на сломанную ветку. Только его и видели.
     - Тогда ты заменишь его!
     - Прикажи мне сейчас умереть - и я  не  задумываясь  располосую  себе
горло. Но обрекать на страдания и муки всех своих  детей  и  внуков,  всех
братьев и племянников я не могу. И ты прекрасно понимаешь это. Всевидящий.
     Все болотники вокруг одобрительно загудели. На лице  старика  впервые
отобразилась тень смятения. Но он быстро  овладел  собой  и  принял  новое
решение.
     - Вы, двое чужаков, уже однажды приговоренные к смерти,  -  обратился
он к Ягану и Головастику. - Если вы хотите спасти  свои  ничтожные  жизни,
убейте его!
     - Как же я его убью! - рассудительно сказал Головастик. - Это  же  не
слепой крот. Мужик он здоровый, легко не поддастся.  К  тому  же,  он  мой
друг. Не нужна мне ваша милость. Уж если помирать, так вместе.
     - А что скажет другой?
     - Если ты, старик, прав, - Яган искоса взглянул на  меня,  -  то  это
именно тот, кого мы ожидаем на Вершени уже много лет. Он наш свет  и  наша
надежда. Он предвестник новой эпохи. Кто из нас осмелится поднять на  него
руку?
     - Он мертвец! Если с ним не смеют  сразиться  люди,  с  ним  сразится
Феникс.  Все  время  он  незримо  присутствовал   здесь.   Фениксы   редко
вмешиваются в дела смертных,  но  как  раз  сейчас  такой  случай  настал.
Расступитесь и дайте место тому, кто видел рождение первых занебников, чья
мудрость равна силе и кому открыты тайны времен.
     Болотники поспешно отпрянули, словно боясь  заразы,  и  расселись  на
ветвях вокруг нас - выше, ниже, справа, слева, за спиной. Ни  убежать,  ни
спрятаться. Стало тихо-тихо, только шестирукий  глухо  вздыхал,  зализывая
раны. Мутные слезы, не переставая, катились из его глаз.
     - Отпустите зверя, - сказал я деревянным голосом. - Зачем его мучить.
     - Подумай лучше о себе, - старик презрительно поджал губы.  -  Феникс
выдолбит твой мозг и вырвет сердце, хоть оно и находится  не  там,  где  у
людей.
     - Как сражаться с Фениксом? - тихо спросил я у Шатуна.
     - Не знаю... А как сражаться с молнией или бурей?
     - В том мире, откуда я пришел, есть управа и на молнию, и на бурю.
     - Ну, тогда тебе и Феникс не страшен. Жаль только, что ни когтей,  ни
клыков у тебя нет. Кулаком Феникса не убьешь.
     - А твой нож?
     - Его у меня отняли.
     Не знаю, сколько у меня в запасе осталось времени - минута, две, час.
Гамлетовский вопрос - сражаться или принять смерть.  Но  как  сражаться  с
тем, о ком ничего толком не знаешь? Чтобы победить  молнию,  потребовались
века, да и сейчас она собирает с человека обильную дань.  Насчет  бури  я,
конечно, перегнул. В борьбе с бурей у нас пока успехи чисто теоретические.
Что  я  знаю  о  Фениксе?  Да,  практически,  ничего.  Если  бы  это  была
обыкновенная хищная птица, пусть и очень большая, я бы как-нибудь отбился,
тем более здесь, в переплетении растений. Но сила Феникса не в клюве и  не
в когтях. Сила его в другом - в каком-то непонятном, жутком воздействии на
человека. Наши тела для него, как воск.  Я  помню,  что  Феникс  сделал  с
Шатуном. Но со мной его штуки тогда не  прошли.  Может,  я  действительно,
сделан из другого теста? Ну что ж, скоро это станет известным...
     Листва вокруг затрепетала и посыпалась, словно на  нее  действительно
обрушилась буря. Воздух как бы помутнел и сгустился - вихрь принес с собой
холод и темноту. Со свистом раздвинулись ветви - и Феникс  оказался  прямо
передо мной.
     Он хорошо подготовился к этой встрече и сейчас в упор смотрел на меня
огромными, кровянистыми, совсем не птичьими, очень печальными глазами. Вид
Феникс имел древний, но отнюдь не дряхлый. В то же время  ясно  ощущалось,
что  он  бесконечно  утомлен  жизнью,  долгим,  скучным  и   бессмысленным
прозябанием в этом чужом и немилом ему мире. Он был брат мне  -  такой  же
неприкаянный странник, случайный гость, так  и  не  свыкшийся  с  законами
чужбины... И вот именно от него я должен был сейчас принять смерть.
     Во взгляде Феникса не было ненависти. Он просто знал  обо  мне  нечто
такое, чего не знал и я сам. Мое присутствий здесь могло сломать  какой-то
хрупкий баланс, нарушить неустойчивое равновесие, послужить тем безобидным
с виду  камешком,  который  инициирует  лавину,  несущую  беду,  печаль  и
разрушение  всему  живому.  Феникс  видел  будущее,  и  это  будущее  было
страшным. Он пытался изменить его, хотя  и  понимал,  что  такое  вряд  ли
возможно. Моя душа была перед ним, как на ладони. Он не желал мне зла,  он
признавал меня равным себе, он хотел, чтобы я сам понял все и  сам  сделал
этот последний шаг... Жгучий, мучительный восторг овладел мной -  краткий,
сладостный экстаз, который испытывают  только  эпилептики  за  секунду  до
начала припадка, за миг до мрака, распада, бездны...
     Зажмурившись и застонав, я шагнул навстречу смерти...
     Крики и толчки привели меня в чувство.  Шатун  и  Головастик  держали
меня за руки, а поперек груди обнимал Яган. Феникс пребывал в той же позе,
так же устало помаргивали его мудрые, безжалостные, почти  мертвые  глаза,
но между ними кто-то стоял. Голова моя, как ни странно,  была  удивительно
ясной, но я никак не мог взять в толк, что же это  такое  на  самом  деле:
бестелесный призрак, мое бредовое видение, отражение чего-то  ирреального,
странным образом запечатлевшееся в пустоте, или живое существо из плоти  и
крови. Неестественно узкий и высокий, весь какой-то скособоченный,  силуэт
казался плоским, двумерным, словно вырезанным  из  картона.  Временами  он
бледнел и сквозь него, как сквозь  туман,  проступали  очертания  людей  и
деревьев. Затем волны густого, насыщенного цвета пробегали по этому телу с
ног до головы, то наполняя  его  ртутным  блеском,  то  обволакивая  почти
фиолетовым мраком.
     - Незримый! - прошептал Головастик. - Незримый спас тебя!
     Змеиный Хвост схватился за клинок,  и  его  примеру  последовали  еще
несколько болотников. Однако все они тут же выронили оружие и  скорчились,
словно осыпаемые градом невидимых ударов.  Силуэт  мгновенно  переместился
метров на тридцать в сторону, замер в пустоте, задрожал, исчез -  и  вновь
возник на прежнем месте, между мной и Фениксом, только  уже  расплющенный,
укороченный, переливающийся всеми  оттенками  синего  и  голубого  цветов.
Страх поразил не только видавших виды болотников, но и шестирукого. Только
двое оставались невозмутимыми - Всевидящий Отче и Феникс.
     Где-то в стороне раздался монотонный, почти  немодулированный  гул  -
так гудит рой пчел или мощный трансформатор. Помимо воли я вздрогнул.
     - Это голос Незримого, - все так же шепотом объяснил мне Головастик.
     - Нездешний, к тебе обращается тот, кого на Вершени  зовут  Незримым.
Он просит, чтобы я говорил с тобой его словами, - сказал старик устало.  -
Ему многое о тебе известно. Он уверен в  твоих  добрых  намерениях.  Народ
Вершени не знает свой путь. Он на краю гибели. Ты можешь его  спасти.  Или
же погубить окончательно. Иди и выполни свое предназначение. Ты понял?
     - Понял, - ответил я машинально, хотя, если честно сказать, не  понял
абсолютно ничего.
     - Я передал тебе слова Незримого. А теперь выслушай  мои.  Могущество
Незримых велико, но они ничего не смыслят в нашей жизни. Боюсь, как бы  им
не пришлось пожалеть о содеянном. Наступают смутные годы. Фениксы покидают
наш мир. Но они вернутся после того, как напьются силы из чаши Времени. Мы
еще сразимся.  Мир  содрогнется  от  новых  бедствий,  и  тогда  Незримые,
возможно, ужаснутся своим поступкам. Еще неизвестно, на чьей  стороне  они
окажутся в конце концов. Хотел бы я, чтобы эти пророчества не сбылись, но,
видимо, нам ничего уже не изменить.
     Наступило молчание, какое бывает возле постели умирающего, когда  все
способы спасения исчерпаны, а на слезы и причитания уже  не  хватает  сил.
Первым исчез шестирукий, о котором все забыли. Глаза  Феникса  подернулись
мутными бельмами, и он, сложив крылья, рухнул вниз. Тронулись  в  обратный
путь болотники.  Силуэт  Незримого  потускнел,  затрепетал,  исчез,  снова
появился и, словно влекомое ветром облако, поплыл сквозь  стволы  и  кроны
перевернутых деревьев.
     Лишь мы вчетвером, измотанные и опустошенные, не двигались  с  места.
На душе моей было пусто и тяжело, словно  только  что  действительно  умер
близкий мне человек или рухнула светлая надежда. Впереди меня ждал  долгий
и трудный путь, а в его конце - и я был совершенно  в  этом  уверен  -  не
отдых и покой, а новые бедствия, новые страдания, новые витки зла...


     К концу дня мы выбрались из антиподных  лесов,  в  сумерках  отыскали
ровнягу и шагали по ней всю ночь, стараясь подальше  уйти  от  этих  мест.
Некоторое время деревья, растущие верхушками вверх, казались мне  какой-то
нелепицей, как, впрочем, и отсутствие пустоты под ногами. Ночные добытчики
в темноте принимали нас за своих и даже  предупреждали  о  местонахождении
ближайших   постов.   Вынужденные   действовать   по    принципу    "грабь
награбленное",  мы  несколько  раз  довольно  плотно  перекусили.  Дневка,
проведенная в тихом и укромном месте, окончательно восстановила утраченные
силы.
     Везение  не  оставляло  нас  и  на  следующие   сутки.   Без   всяких
происшествий мы миновали три заставы подряд (гарнизон первой был  вповалку
пьян, гарнизон  второй  накануне  вырезали  разбойники,  гарнизон  третьей
разбежался, прослышав о  печальной  судьбе  сослуживцев)  и  по  короткому
крутопутью, частично вырубленному в древесине, частично  составленному  из
подвесных мостов и веревочных лестниц, перебрались на соседний занебник.
     От  встречных  бродяг  мы  узнали  все  последние  новости:  война  в
Заморочье  уже  заканчивается,  зато  война  в  Качановке  должна  вот-вот
начаться, ветвяки на границах рубят повсеместно, но ни один еще не рухнул,
поэтому велика потребность в колодниках; вышел новый  указ  о  кормильцах,
впредь каждая их семья обязана иметь по крайней мере семь детей, из них не
менее пяти мужского пола; урожай удался неплохой,  но  его  до  следующего
года не хватит, потому что служивым ведено срочно создать трехлетний запас
продовольствия: запас этот, конечно, сгноят или разворуют, но приказ  есть
приказ, против власти не попрешь;  в  Сычужье  бадью  браги  отдают  почти
задаром, за мешок орехов или дюжину дынь; кто-то видел,  как  все  Фениксы
подались в дальние края, а это, вроде, хорошая примета;  пару  дней  назад
отряд болотников перебил в антиподных лесах чуть  ли  не  сотню  служивых,
охотившихся там не то за  шпионами,  не  то  за  шестирукими;  где  сейчас
Ставка, никто толком не знает, скорее всего там, где самый богатый урожай,
пока все не сожрут, с места не тронутся...
     Все это время Яган трогательно заботился обо мне, хотя это и не  было
заботой друга или почитателя, примерно так рачительная хозяйка заботится о
редкой и хрупкой вещи, с которой связывает какие-то свои планы на будущее:
не то продать подороже, не то подарить с выгодой.
     Чувствовалось, что у него есть ко мне какой-то важный разговор, но он
не решается начать его - то ли свидетелей опасается, то ли слов нужных  не
находит, то ли еще что. Наконец, в одну из ночей, когда Головастик и Шатун
отправились на поиски провианта, Яган как бы невзначай спросил:
     - Так, значит, это Тимофей тебя сюда прислал?
     В ответ я промычал нечто невразумительное, что с  одинаковым  успехом
могло означать и "да" и "нет".  Тимофеев  в  своей  земной  жизни  я  знал
нескольких. Не буду скрывать, случалось, что кто-то из  них  посылал  меня
куда-нибудь. Но уж во всяком случае не сюда, смею вас заверить.
     - Вот только не очень  ты  на  него  похож,  -  с  легким  сожалением
продолжал Яган, очевидно приняв мое мычание за "да".
     - А ты сам его хорошо знал? - осторожно спросил я.
     - Откуда? Я тогда еще совсем мальчонкой был. Но Друзья его, пока  еще
живы были, рассказывали.
     Ага, подумал я. Уже горячо! Значит, у этого неизвестного мне  Тимофея
были Друзья.  Скорее  всего,  из  местных.  Апостолы,  соратники,  адепты,
ученики - ловкие, сметливые ребята. Слово это стало нарицательным. Тимофея
уже нет, а Друзья  остались.  Яган  никогда  не  видел  Тимофея,  но  тоже
назывался его Другом.  До  тех  пор,  пока  не  проштрафился.  Теперь  эту
должность занимает кто-то другой. Надо проверить свои умозаключения.
     - А кто у вас сейчас вместо Тимофея?
     - Да разве может кто-то быть  вместо  Тимофея?  -  Яган  даже  слегка
опешил. - Ты говори, да не заговаривайся!
     - Прости, я не так выразился. Кто  сейчас  его  местоблюститель?  Кто
указы издает, армией командует?
     - Друзья.
     - Все вместе? Или есть кто-то старший?
     - Ну... - он заколебался. - Это как когда. Но вообще-то, есть  Лучший
Друг. Но все это до поры до времени,  пока  не  придет  тот,  кого  обещал
прислать Тимофей. - Яган внимательно посмотрел на меня.
     - А как вы узнаете, что это пришел именно он?
     - Есть такой способ.
     - Расскажи.
     - Да если бы я знал, так давно бы  сам  Тимофеем  стал.  Никто  здесь
этого не знает. А тот, кто придет, должен знать.  Или  догадаться.  Многие
уже пробовали Тимофеем прикинуться, да ни у кого не вышло. А  по  указу  -
самозванцу казнь на месте. Так что уже давно никто не рискует.
     Я на минуту задумался. Замысел Ягана был более  или  менее  ясен,  по
крайней мере на первом этапе:  меня  пропихнуть  в  Тимофеи  (диктаторы  -
протекторы - императоры) и на моем же горбу самому  въехать  в  рай.  Жаль
только,  что  я   совершенно   лишен   честолюбия.   Всякая   власть   мне
противопоказана, особенно власть абсолютная. Пыльное это дело, ненадежное.
Не хочу я быть Тимофеем. Это с одной стороны.  А  с  другой  -  каким  еще
способом я смогу проследить его путь,  добраться  до  этих  записей,  если
таковые имеются? Быть может, он нашел ту калитку, которая  соединяет  наши
миры. Если я хочу вырваться отсюда,  то  мой  единственный  шанс  -  стать
Тимофеем.
     - А какая казнь,  ты  говорил,  положена  самозванцам?  -  спросил  я
весело.
     - Лишение кожи. Очень медленное лишение кожи.
     - Хочешь, чтобы я рискнул?
     - Конечно. Я давно догадался, кто ты такой на самом деле.
     - Если я стану Тимофеем, кем же тогда ты будешь?
     - Лучшим Другом. Самым Лучшим Другом.
     - А вдруг не подойдешь?
     - Подойду, - снисходительная уверенность звучала в его словах. -  Что
ты без меня делать будешь? Ты же про нас ничего  не  знаешь.  Тебя  первый
встречный обманет. Тимофей, когда к нам пришел, тоже был как глупое  дитя.
Вслух про это не говорят, но я от верных людей слышал. Он и говорить  даже
не умел. Не знал, где еду найти. Плакал все время. Это  уже  потом  каждое
его слово законом стало. Тебе еще учиться и учиться. А я  на  Вершени  все
знаю. Любой совет могу дать. Любое поручение выполню.
     - Не буду тебя обманывать. Того Тимофея,  о  котором  ты  говорил,  я
никогда не видел. Но мы с ним одной крови. Я мало знаю о нем, но вы знаете
еще меньше. Ладно, пусть меня подвергнут испытанию. Думаю, я его  выдержу.
Но до этого ты должен рассказать мне все, что знаешь сам.
     - Я расскажу все!
     - Что случилось с Тимофеем? Как закончилось его правление?
     - Он ушел.
     - Куда ушел? В Прорву или туда, откуда появился?
     - Этого никто не знает точно. Сказал однажды, что  уходит,  и  больше
его не видели.
     - Ни живым, ни мертвым?
     - Ни живым, ни мертвым.
     - Давно это было?
     - Я же говорил. Очень давно. Я тогда  мальчонкой  был.  Только-только
грудь перестал сосать.
     - Какое наследство он оставил?
     - Письмена, само собой, и это... - Яган осторожно дотронулся до моего
плаща.
     Одежду, догадался я и продолжил допрос:
     - Что такое Письмена?
     - Ну... - он опять задумался. - Письмена есть Письмена. Как тебе  это
объяснить...
     - На что они похожи? Покажи хотя бы размер.
     - Вот такой. - Руками он изобразил предмет не больше кирпича.
     Значит, не газета, подумал я. Книга или тетрадь.
     - Внутри там, наверное, белые листы со знаками?
     - Много-много. Только листы скорее желтые, чем белые.
     - О чем говорится в Письменах?
     - Обо всем. Там есть советы для любого случая. Мудрость, содержащаяся
в Письменах, беспредельна. Ни одно дело нельзя  начать,  не  сверившись  с
Письменами... Только учти, у Отступников тоже есть свои Письмена. И внешне
они очень похожи на истинные. Но на самом  деле  это  подделка  и  гнусная
ложь.
     - Ладно, с Отступниками мы после разберемся. Объясни лучше,  как  мне
сейчас действовать. Идти в ближайший поселок и орать, что я Тимофей?
     - Да ты что! За такое дело сразу могут голову оторвать. Сначала  надо
до Ставки добраться.
     - А далеко она?
     - Где Друзья, там и Ставка. А они на одном месте долго не сидят. Надо
искать.
     - Мы всего два занебника прошли, а сколько всего  перетерпели.  Чудом
живы остались. Сомневаюсь, что нам и дальше будет так везти.
     - А я не сомневаюсь. И десять  дней  не  пройдет,  как  мы  в  Ставке
окажемся.
     По тону Ягана чувствовалось, что это  не  пустые  слова.  По  крайней
мере, сам он был абсолютно уверен в осуществлении своего замысла.
     Одно только мне не  нравилось  -  почему  этот  разговор  должен  был
остаться тайной для Головастика и Шатуна.


     Проснулись мы от мощного глухого гула,  состоящего  из  топота  тысяч
ног, приглушенных человеческих голосов, скрипа  волокуш  и  начальственных
окриков. Сначала я решил, что это очередная партия кормильцев перебирается
на новое место жительства. Однако кормильцы по ночам не ходят, тем более в
таком количестве.
     - Войско! - прошептал Головастик. - Ну и угораздило нас.
     Действительно, это были служивые. Полк, а быть может, даже и не один.
Куда их гонят в такое время? Что это - война, маневры, грандиозная облава?
Кусты слева и справа от нас затрещали. Служивых было так  много,  что,  не
вмещаясь на ровняге, они сплошной массой перли  по  всей  ширине  ветвяка.
Чтобы не оказаться раздавленными, мы вскочили. Людская  лавина  подхватила
нас, всосала и понесла дальше вместе с собой. Оставалось надеяться, что  в
темноте никто не распознает в нас бывших колодников.
     Так шли мы много часов, зарабатывая толчки и сами толкаясь  в  ответ,
наступая кому-то на пятки  и  щедро  получая  по  своим  собственным.  Шли
неизвестно куда и неизвестно зачем. Зайцы, затесавшиеся в волчью стаю.  Ни
один факел не горел над марширующими  колоннами,  и  это  уже  говорили  о
многом.
     Наконец впереди раздалась короткая команда, не менее  дюжины  луженых
глоток мигом донесли ее от авангарда до арьергарда, и служивые  стали  как
снопы валиться на истоптанный мох. Иные сразу засыпали,  иные  принимались
шуршать в котомках, копаться  в  коробах,  чавкать  и  булькать.  Возникло
несколько  коротких  потасовок,  кто-то  слезно  просил  вернуть  сумку  с
сухарями, кто-то менял лепешки на брагу, кому-то прокусили ладонь,  кто-то
неосторожно помочился на соседа. Вконец обнаглевший Головастик  исхитрился
вырвать из чьих-то рук ком сушеного мяса, за  что  сидевший  с  ним  рядом
служивый получил из темноты по зубам. Спустя некоторое время вся армия уже
почивала, оглашая окрестности храпом и  сонным  бормотанием.  Человеческие
тела сбились так плотно,  как  будто  это  были  вовсе  не  люди,  а  стая
перелетной саранчи. Едва кто-либо начинал ворочаться, или  -  еще  хуже  -
пытался  встать,  это  вызывало  бурную  и   весьма   негативную   реакцию
окружающих. О побеге  сейчас  не  могло  быть  и  речи.  Оставалось  одно:
положиться на волю случая и дожидаться рассвета.
     Едва только забрезжило утро, как  повсюду  раздались  новые  команды.
Служивые  поднимались,  зевали,  чесались,  затягивали  мешки,   разбирали
волокуши, подвязывали на животах распущенные на ночь бичи. Никто  пока  не
обращал на нас внимания, да и не уди