шего  отца,  чем
он, ибо к тому времени уже знала, что у нас общий  отец.  Я  удивлялась,
почему леди Тазеу не видит нашего сходства. Но она предпочитала  жить  в
неведении.
   За эти годы я редко появлялась в поселении. Первые полгода или  около
того я с удовольствием забегала повидаться с Валсу и бабушкой, показыва-
ла им свои красивые наряды, блестящие волосы и чистую кожу; но, когда  я
приходила, малыши, с которыми я играла, бросались  грязью  и  камнями  и
рвали на мне одежду. Валсу работала на полях,  и  мне  приходилось  весь
день прятаться в хижине бабушки. Когда же бабушка посылала  за  мной,  я
могла появляться только в присутствии матери и старалась держаться  поб-
лиже к ней. Обитатели поселения, даже моя бабушка, стали  относиться  ко
мне сухо и недоброжелательно. Их тела, покрытые язвами и шрамами от уда-
ров надсмотрщиков, были грязны и плохо пахли. У них были загрубевшие ру-
ки и ноги с раздавленными ногтями, изуродованные пальцы, уши или носы. Я
уже отвыкла от их вида. Мы, обслуга Большого Дома, сильно отличались  от
этих людей. Служа высшим существам, мы сами стали походить на них.
   Когда мне минуло тринадцать или четырнадцать лет, я продолжала  спать
в постели леди Тазеу, которая часто занималась со мной любовью.  Но  она
обзавелась и новой любимицей, дочкой одной из поварих,  хорошенькой  ма-
ленькой девочкой, хотя кожа у нее была белой, как мел. Как-то ночью  ми-
леди долго ласкала потаенные уголки моего тела, зная, каким образом  до-
вести меня до экстаза, который сотрясал с головы до ног. Когда я в изне-
можении замерла в ее объятиях, она стала покрывать поцелуями мое лицо  и
грудь, шепча: "Прощай, прощай". Но я была так утомлена, что не удивилась
этим словам.
   Наутро миледи позвала нас с матерью и сказала,  что  решила  подарить
меня сыну на его семнадцатилетие.
   - Мне будет ужасно не хватать тебя, Тоти, дорогая, - сказала  она  со
слезами на глазах. - Ты доставляла мне столько радости. Но  в  доме  нет
другой девочки, которую я могла бы вручить Эроду. Ты  самая  чистенькая,
милая и обаятельная из всех. Я знаю, что ты невинна, - она имела в виду,
с точки зрения мужчины, - и не сомневаюсь, что мой мальчик сможет доста-
вить тебе много радости. Он будет добр с ней, Йова, - убежденно  обрати-
лась она к моей матери.
   Та поклонилась и ничего не сказала. Да ей и нечего было  сказать.  Ни
словом она не обмолвилась и со мной. Слишком поздно было посвящать  меня
в ту тайну, которой она так гордилась.
   Леди Тазеу дала мне лекарство, чтобы предотвратить зачатие, но  мать,
не доверяя препаратам, отправилась к бабушке и принесла  от  нее  специ-
альные травы. Всю неделю я старательно принимала и то и другое.
   Если мужчина в Доме решал нанести визит жене, он отправлялся в  безу,
но если ему была нужна просто женщина, за ней "посылали". Так что  вече-
ром в день рождения молодого хозяина меня облачили во все  красное  и  в
первый раз в жизни отвели в мужскую половину Дома.
   Мое преклонение перед миледи распространялось и на ее сына, тем более
что мне внушили: хозяева по самой своей природе превосходят нас.  Но  он
был мальчиком, которого я знала с детства и считала сводным братом.
   Я думала, что его застенчивость объяснялась страхом перед  подступаю-
щим возмужанием. Другие девочки пытались соблазнить его и потерпели неу-
дачу. Женщины рассказали мне, что я должна делать, как предложить себя и
возбудить его, и я была готова все это исполнить. Меня привели в  огром-
ную спальню, стены которой были заплетены каменными кружевами, с высоки-
ми узкими окнами фиолетового стекла. Я покорно остановилась у дверей,  а
он стоял у стола, заваленного бумагами. Наконец он подошел ко мне,  взял
за руку и подвел к креслу. Потом заставил меня сесть и обратился ко мне,
стоя рядом, что было странно и смущало меня.
   - Ракам, - сказал он. - Это твое имя, не так ли? - Я кивнула.  -  Ра-
кам, моя мать руководствовалась самыми  лучшими  намерениями,  и  ты  не
должна думать, что я не ценю их или не  вижу  твоей  красоты.  Но  я  не
возьму женщины, которая не может предложить себя  по  собственной  воле.
Соитие между хозяином и рабыней - это изнасилование. -  И  он  продолжал
говорить, так красиво, словно миледи читала мне одну из  своих  книг.  Я
почти ничего не поняла, кроме того, что буду являться по его указанию  и
спать в его постели, но он никогда не прикоснется ко мне. И об этом ник-
то не должен знать. - Мне жаль, мне очень  жаль,  что  я  вынуждаю  тебя
лгать, - сказал он так серьезно, что я поняла: необходимость лгать  при-
чиняет ему страдания. Это свойство было присуще скорее богам, чем  чело-
веческому существу. Если ты страдаешь от лжи, как вообще можно существо-
вать?
   - Я сделаю все, что вы прикажете, лорд Эрод, - сказала я.
   И много ночей слуга приводил меня к нему. Я засыпала на огромном  ло-
же, пока Эрод, сидя за столом, работал с бумагами. Сам же он спал на уз-
ком диванчике у окна. Часто он изъявлял желание говорить со мной, и  по-
рой наши разговоры длились долго-долго, когда он делился со мной  мысля-
ми. Еще учась в столичной школе, Эрод стал  членом  группы  властителей,
которые хотели покончить с рабством. Они называли себя Общиной. Узнав об
этом, отец забрал его из школы, отослал домой и  запретил  ему  покидать
поместье. Так Эрод тоже оказался заключен в его стенах. Но он  постоянно
по телесети переписывался  с  другими  членами  Общины,  ибо  знал,  как
пользоваться этой системой связи втайне и от отца и от правительства.
   Он был полон идей и не мог не излагать их. Часто Геу и Ахас, двое мо-
лодых крепостных, которые выросли вместе с ним и всегда являлись за мной
по приказу молодого хозяина, оставались слушать его речи  о  рабстве,  о
свободе и о многом другом. Нередко меня одолевала сонливость, но  я  все
же старалась слушать и узнала много того, что было мне непонятно или  во
что я просто не могла поверить. Эрод рассказал нам, что те, кто считался
"имуществом", создали организацию, именовавшуюся Хейм, которая  похищала
рабов на плантациях. Этих рабов доставляли к членам Общины, которые вып-
равляли им фальшивые документы на других хозяев, хорошо обращались с ни-
ми и помогали обзавестись достойной работой в  городах.  Он  рассказывал
нам о больших городах, и я любила слушать его. Эрод поведал нам о  коло-
нии Йеове и сообщил, что там рабы подняли революцию.
   О Йеове я ничего не знала. Кроме того, что это была  большая  синева-
то-зеленая звезда, которая исчезала после восхода  солнца  и  появлялась
перед закатом; она была куда ярче, чем самая маленькая из лун. Йеове бы-
ло названием из старой песни, которую затягивали  в  поселении:  "О,  о,
Йе-о-ве, никто никогда не вернется с нее".
   Я понятия не имела, что такое революция. Когда Эрод растолковал  мне,
что "имущество" на плантациях Йеове вступило в бой со своими властителя-
ми, я просто не поняла, как "имущество" могло сделать  такое.  С  начала
времен было определено, что должны существовать высшие существа  и  низ-
шие, что есть Господь и есть человек, мужчины  и  женщины,  владеющие  и
принадлежащие. Моим миром было поместье  Шомеке,  которое  покоилось  на
этом фундаменте. Кому могло прийти в голову сокрушить его? Любой  погиб-
нет под его обломками.
   Мне не нравилось, когда Эрод  называл  "имущество"  рабами,  ибо  это
уродливое слово сводило на нет нашу ценность. Про  себя  я  решила,  что
тут, на Уэреле, мы "имущество", а в другом месте, в колонии Йеове, - ра-
бы, тупые и бестолковые крепостные. Поэтому их туда и отослали. Что име-
ло глубокий смысл.
   Из этого вы можете сделать вывод, насколько я была невежественна. По-
рой леди Тазеу позволяла нам смотреть вместе с ней  головизор,  но  сама
предпочитала драмы, а не новости или репортажи о событиях. О  мире,  су-
ществовавшем за пределами поместья, я не имела представления, кроме  то-
го, что узнала от Эрода и чего совершенно не понимала.
   Эрод побуждал нас спорить с ним. Он считал, что  таким  образом  наше
мышление расковывается и обретает свободу. Геу это нравилось. Он задавал
вопросы типа: "Но если не будет "имущества", кто  же  станет  работать?"
После чего Эрод нам все растолковывал, сияя глазами и блистая  красноре-
чием. Я обожала его, когда он говорил с нами. Он был  прекрасен,  и  то,
что он говорил, тоже было прекрасно. Словно я возвращалась  в  свое  ще-
нячье детство и слушала в поселении старика, "поющего слово" Аркамье.
   Я пользовалась контрацептивами, которые миледи каждый  месяц  вручала
мне, как и девушкам, нуждавшимся в них.  Леди  Тазеу  возбудила  во  мне
чувственность, и я привыкла, что меня используют  в  сексуальном  смысле
слова. Мне не хватало ее ласк. Но я не знала, как сблизиться с кем-то из
крепостных женщин, а те опасались приближаться ко мне, ибо знали, что  я
принадлежу молодому хозяину. Я часто проводила с ним время,  слушая  его
речи, но мое тело томилось по нему. Лежа в постели, я  мечтала,  как  он
подойдет, склонится надо мной и сделает то, что обычно делала миледи. Но
он никогда не прикасался ко мне.
   Геу тоже был красивым юношей, чистоплотным  и  воспитанным,  довольно
смуглым и привлекательным. Он не спускал с меня глаз. Но не  приближался
ко мне, пока я не рассказала, что Эрод так и не тронул меня.
   Так я нарушила данное Эроду обещание никому ничего  не  рассказывать;
но я не считала себя связанной этим обязательством, так же, как не дума-
ла, что всегда и везде обязана говорить только правду. Честь вести  себя
подобным образом могут позволить себе только хозяева, а не мы.
   После этого Геу стал договариваться со мной о встречах на чердаке До-
ма. Удовольствия от них я не получала. Он не входил в меня, считая,  что
должен сохранять мою девственность для хозяина. Вместо этого  он  вводил
мне член в рот, но, перед тем как кончить, вынимал его, ибо сперма  раба
не должна пятнать женщину хозяина. Это слишком большая честь для раба.
   Вы с отвращением можете сказать, что вся моя история  посвящена  лишь
такой теме, хотя в жизни, даже в жизни раба, существует не только  секс.
Совершенно верно. Могу лишь возразить, что только с помощью чувственнос-
ти легче всего забыть о рабском состоянии, и мужчинам, и женщинам. И бы-
вает, что, даже обретя свободу, и мужчины и женщины чувствуют, как труд-
но пребывать в новом состоянии. Ибо плоть властно заявляет о себе.
   Я была молода, здорова и полна радости жизни.  И  даже  теперь,  даже
здесь, вглядываясь сквозь пелену лет в тот мир, где остались поселение и
Дом Шомеке, я ярко вижу их. Я вижу большие натруженные руки  бабушки.  Я
вижу улыбку матери и красный шарф у нее на шее. Я вижу черный шелк  тела
миледи, раскинувшейся среди подушек. Я вдыхаю дымок навоза,  горящего  в
очаге, и обоняю ароматы безы. Я ощущаю мягкость красивой одежды, облега-
ющей мое юное тело, руки и губы миледи. Я слышу, как старик  "поет  сло-
во", и как мой голос сплетается с голосом миледи в песне  любви,  и  как
Эрод рассказывает нам о свободе. У него возбужденно пылает  лицо,  когда
он видит перед собой ее облик. За ним фиолетовое стекло окна в  каменном
переплете смотрит в ночь. Я не говорю, что  хотела  бы  вернуться  туда.
Лучше смерть, чем возвращение в Шомеке. Я бы предпочла  умереть,  но  не
покинуть свободный мир, мой мир, и вернуться туда, где царит рабство. Но
воспоминания моей юности, полной красоты, любви и надежды,  не  покидают
меня.
   Но все это было предано. Ибо покоилось на фундаменте, который в конце
концов рухнул.
   В тот год когда мир изменился, мне минуло шестнадцать лет. Первые пе-
ремены, о которых я услышала, не вызвали у меня никакого интереса,  если
не считать, что милорд был взволнован, так  же,  как  Геу,  Ахас  и  еще
кое-кто из молодых крепостных. Даже бабушка изъявила желание услышать  о
них, когда я навестила ее.
   - На этом Йеове, в мире рабов, никак обрели свободу? - сказала она. -
И прогнали своих хозяев? И открыли ворота? О, мой благословенный Владыка
Камье, да как же это может быть? Да будь благословенно его имя и  сотво-
ренные им чудеса! - Сидя на корточках в пыли и положив руки  на  колени,
она раскачивалась вперед и назад. Ныне она была старой, морщинистой жен-
щиной. - Расскажи мне! - потребовала она.
   В силу неведения я мало что могла поведать.
   - Вернулись все солдаты, - сказала я. - А те другие,  чужи,  остались
на Йеове. Может, теперь они стали новыми хозяевами. Все это где-то  там.
- Я махнула рукой куда-то в небо.
   - А кто такие чужи? - спросила бабушка, но я не смогла ответить.
   Все это были слова, не имеющие для меня смысла.
   Но когда нашего хозяина, лорда Шомеке, больным привезли домой, я  на-
чала кое-что понимать. Его доставили на флайере в наш маленький порт.  Я
видела, как его несли на носилках, глаза его побелели, а черная кожа об-
рела сероватый цвет. Он умирал от болезни, которая свирепствовала в  го-
родах. Моя мать, сидя рядом с леди Тазеу, слышала, как политик, выступая
по телесети, сказал, что чужи занесли на Уэрел эту болезнь. В его голосе
звучал такой ужас, что мы решили, будто всем предстоит умереть. Когда  я
рассказала об этом Геу, он лишь фыркнул.
   - Чужаки, а не чужи, - сказал он, - и они не имеют к  этому  никакого
отношения. Милорд говорил с врачами. Это всего лишь  новый  вид  гнойных
червей.
   Достаточно было и этого ужасного заболевания.  Мы  знали,  что  любое
"имущество", заразившееся им, убивали без промедления, как скот, а  труп
сжигали на месте.
   Но хозяина не прирезали. Теперь Дом был полон врачей,  а  леди  Тазеу
дни и ночи проводила у ложа супруга. Он умирал в ужасных мучениях,  пос-
кольку смерть все медлила с приходом. Страдая, властитель Шомеке издавал
ужасные крики и стоны. Трудно было поверить, что человек способен часами
так кричать. От тела его, покрытого язвами, отваливались куски,  страда-
ния сводили больного с ума, но он все не умирал.
   Если леди Тазеу превратилась в усталую молчаливую тень, то  Эрод  был
полон сил и возбуждения. Порой, когда до него доносились вопли  и  стоны
отца, у него возбужденно блестели глаза. Он шептал:  "Да  смилуется  над
ним Туал", - но жадно внимал этим крикам. От Геу и Ахаса, которые  росли
вместе с ним, я знала, как отец мучил и презирал сына  и  как  Эрод  дал
обет ни в чем не походить на отца и положить конец всему, что тот делал.
   Но конец положила леди Тазеу. Как-то ночью она  отослала  всех  слуг,
что нередко делала, и осталась наедине с умирающим мужем. Когда он снова
начал стонать и выть, она вынула небольшой ножичек для рукоделия и пере-
резала ему горло. Затем исполосовала себе вены, легла рядом с ним и  так
скончалась. Моя мать всю ночь находилась в соседней комнате. Она расска-
зала, что сначала ее удивило наступившее молчание, но  она  так  устала,
что провалилась в сон, а когда утром вошла в покои, то обнаружила  обоих
хозяев в лужах остывшей крови.
   Я хотела всего лишь оплакать мою леди, но все вокруг пришло в  смяте-
ние. Всю обстановку в комнате умерших предстояло сжечь, сказали врачи, а
тела без промедления тоже предать огню. В Доме  объявили  карантин,  так
что провести похоронный обряд могли только священники  Дома.  В  течение
двадцати дней никто не имел права покинуть пределы  поместья.  Но  часть
медиков сами остались с Эродом, который, став отныне властителем Шомеке,
рассказал им, что собирается делать. Я услышала несколько сбивчивых слов
от Ахаса, но, преисполненная печали, не обратила на них внимания.
   Тем вечером все, кто составлял "имущество" Дома, собрались у часовни,
где шла заупокойная служба; они слушали  песнопения  и  читали  молитвы.
Надсмотрщики и "укороченные" пригнали людей из поселения, и те толпились
за нашими спинами. Мы видели, как вышла траурная процессия,  неся  белый
паланкин, как вспыхнул погребальный костер и к небу поднялся черный дым.
И не успел он еще растаять в небе, как новый властитель Шомеке подошел к
нам.
   Поднявшись на холмик  за  часовней,  Эрод  обратился  к  нам,  говоря
сильным и четким голосом, которого я никогда раньше не слышала у него. В
Доме, погруженном во мрак, все только  перешептывались.  А  теперь,  при
свете дня, раздался громкий сильный голос.  Эрод  стоял,  вытянувшись  в
струнку, и черный цвет его кожи оттеняли белые траурные одеяния. Ему еще
не было и двадцати лет.
   - Вы, люди, слушайте, - сказал он. - Вы были рабами, но обретете сво-
боду. Вы были моей собственностью, но теперь сами станете  распоряжаться
своими жизнями. Утром я отослал в правительство распоряжение  о  вольной
для всего "имущества" поместья, на четыреста одиннадцать мужчин,  женщин
и детей. Если завтра утром вы зайдете в мой кабинет, я каждому вручу до-
кумент, в котором он поименован свободным человеком. Никто из вас никог-
да больше не будет рабом. С завтрашнего дня вы вольны  делать  все,  что
хотите. Каждый получит деньги, чтобы начать новую жизнь.  Не  ту  сумму,
что вы заслужили, не то, что вы заработали, трудясь на нас, а всего лишь
то, что я в состоянии вам выделить. Я оставляю Шомеке. И  отправляюсь  в
столицу, где буду добиваться свободы для всех рабов на Уэреле. День сво-
боды, что воцарилась на Йеове, придет и к нам - и скоро. И я зову с  со-
бой всех, кто хочет примкнуть ко мне! Для нас хватит работы!
   Я помню все, что он сказал. И передала его слова так, как он произно-
сил их. Поскольку никто из рабов не умел читать и не был знаком с  поня-
тиями из телесети, его слова проникали в души и сердца.
   Когда он замолчал, воцарилось такое молчание, которого я  никогда  не
слышала.
   Один из врачей начал было говорить, возражая Эроду и напирая  на  то,
что карантин нарушать нельзя.
   - Зло ушло с пламенем, - сказал Эрод,  широким  жестом  показывая  на
столб черного дыма. - Здесь царило зло, но оно больше не выйдет за  пре-
делы Шомеке!
   Среди обитателей поселения, стоящих за нами, возник слабый звук,  ко-
торый превратился в восторженный рев, смешанный с плачем, стонами, рыда-
ниями и воплями.
   - Великий Камье! Всемогущий Камье! - кричали люди.
   Какая-то старуха вышла вперед: это была моя бабушка.  Она  раздвигала
толпу "имущества" Дома, словно люди были стеблями травы. Бабушка остано-
вилась на почтительном расстоянии от Эрода.
   - Господин и хозяин наш, - сказала она, - ты выгоняешь нас  из  наших
домов?
   - Нет, - сказал Эрод. - Дома ваши. И земля, которой  вы  пользуетесь,
тоже ваша. Как и доходы с угодий. Тут ваш дом, и вы свободны!
   И снова раздались крики, такие  оглушительные,  что  я  пригнулась  и
заткнула уши, но я тоже плакала и кричала, вместе со всеми в едином хоре
восхваляя властителя Эрода и Владыку Камье.
   В отблесках затухающего погребального  костра  мы  танцевали  и  пели
вплоть до захода солнца. Наконец бабушки и "укороченные" принялись заго-
нять людей обратно в поселение, говоря, что у них  еще  нет  документов.
Мы, обслуга, побрели в Дом, судача о завтрашнем дне, когда получим  сво-
боду, деньги и землю.
   Весь следующий день Эрод сидел в кабинете, выдавая документы рабам  и
вручая каждому одинаковую сумму: сто кью наличными и чек на пятьсот кью,
которые подлежали выдаче лишь через сорок  дней.  Чтобы  таким  образом,
объяснил он каждому, уберечь человека от неразумных трат, прежде чем  он
поймет, как лучше использовать деньги. Он посоветовал рабам организовать
кооператив, собрать все средства в единый фонд и управлять поместьем со-
обща.
   - Господи, деньги в банке! - заорал на выходе какой-то старый калека,
приплясывая на скрюченных ногах. - Деньги в банке, Господи!
   Если они хотят, снова и снова повторял Эрод, то могут поберечь деньги
и связаться с Хеймом, который поможет перебраться на Йеове.
   - О, о, Йе-о-ве, - затягивал кто-то, и все подхватывали иные слова: -
Все соберутся туда. О, о, Йе-о-ве, все соберутся туда.
   Люди пели весь день напролет. И ничто не могло прогнать  печаль  того
дня. И теперь, вспоминая то пение, тот день, я чувствую,  как  на  глаз