не все же кажется, что это должно быть болезненно. Но  -
не знаю. Детей у меня нет, а сама я никогда не уезжала от матери дальше,
чем на два дня пути - Исидри снова  улыбнулась  и  добавила  от  чистого
сердца: - Я чувствую, что люблю Исако больше  всех,  больше  собственной
матери, сильнее даже, чем Конеко?
   Затем Исидри вдруг заторопилась показывать сыну Сууди, как налаживают
таймер ирригационного контроля. Она служила  деревенским  гидрологом,  а
для поместья Удан - еще и эйнологом. Вся жизнь ее была заполнена  делами
и родственными узами - светлая и неизменная череда  дней,  времен  года,
лет. Она плыла по жизни, как плавала в детстве в реке - воистину что ры-
ба в воде. Своих детей не имела, но все дети кругом были ее детьми.  Лю-
бовь Исидри и Конеко была едва ли не прочнее той, что некогда связала их
матерей. Чувство, которое Исидри  питала  к  собственному  высокоученому
супругу, казалось безмятежным и исполненным почтения. Я предположил  бы-
ло, что сексуальный акцент в жизни последнего надает на Ночной марьяж  с
моим старым дружком Сотой, но Исидри действительно искренне почитала му-
жа и во всем полагалась на его духовное наставничество. Я же находил его
проповеди малость занудными и весьма, весьма спорными - но что понимал я
в религии? Не посетив за долгие годы ни единой службы, я чувствовал себя
не в своей тарелке даже в домашней часовне. Даже в собственном доме ощу-
щал я себя чужаком. Просто избегал признаваться в том самому себе.
   Месяц, проведенный дома, запомнился мне как время блаженной празднос-
ти, под конец, впрочем, изрядно поднадоевшей. Чувства  мои  притупились.
Отчаянная ностальгия, романтические ощущения судьбоносности каждою  мига
канули в прошлое, остались с тем, двадцатилетним Хидео. Хотя  я  и  стал
нынче моложе всех моих прежних сверстников, я все  же  оставался  зрелым
мужчиной, избравшим свой путь, удовлетворенным работой, в ладу  с  самим
собой. Между прочим, я как-то даже сложил небольшую поэму для  домашнего
альбома, суть которой именно в необходимости следовать избранному  пути.
Когда я снова собрался в дорогу, то обнял и расцеловал всех и каждого  -
бесчисленные прикосновения щек, мягкие и пожестче. На  прощанье  заверил
родных, что если останусь по работе на О - а это  казалось  пока  вполне
вероятным, - то обязательно навещу их зимой. По пути, в поезде, пробива-
ющемся сквозь лесистые холмы к Ран'ну, я  легкомысленно  воображал  себе
эту грядущую зиму, свой приезд и домочадцев, за полгода ничуть не  пере-
менившихся; давая волю фантазии, воображал также и свой возможный приезд
через очередные восемнадцать лет, а  то  и  позднее  -  к  тому  времени
кое-кому из родных суждено кануть в небытие, и появятся новые,  незнако-
мые лица, но Удан, рассекающий волны Леты, как мрачный трехмачтовый  па-
русник, навсегда останется моим отчим домом. Всякий раз когда я лгал са-
мому себе, на меня нисходило особое вдохновение.
   Прибыв в Ран'н, я первым делом отправился в Тауэр-Холл проверять, что
там наворотили мои архаровцы. Собрав коллег после своей неожиданной,  но
благодушной ревизии за банкетным столом - а я захватил с собою в лабора-
торию здоровенную бутыль уданского кедуна пятнадцатилетней выдержки, це-
лым ящиком которого снабдила  меня  предусмотрительная  Исидри,  великая
мастерица по части изготовления вин, - я затеял в непринужденной  обста-
новке коллективную мозговую атаку по поводу последних известий, как  раз
накануне полученных из Анарреса: тамошние ученые предлагали весьма  нео-
жиданный принцип "неразрывности поля". Затем с головой, с  отвычки  рас-
пухшей от физики, я побрел по ночному Ран'ну к  себе  в  Новый  Квартал,
немного почитал и лег в постель. Выключив свет, ощутил, как темнота, за-
полонившая комнату, просачивается и в меня. Где я? Кто я? Одиночка,  чу-
жой среди чужих, каким был десять лет и каким  обречен  остаться  теперь
уже навсегда. На той планете или на иной -  какая,  к  лешему,  разница?
Никто, ничто и ничей. Разве Удан - мой дом? Нет у меня дома, нет  семьи,
нет, да и не было никогда. Не было будущего, не было судьбы - не  более,
чем у пузырька на орбите речною омута. Вот он есть, а  вот  его  нет.  И
следа не осталось.
   Снова, не в силах выносить темноту, я включил свет, но  стало  только
хуже. В растрепанных чувствах, я свесил с кровати ноги и горько зарыдал.
И не мог остановиться. Просто жутко,  до  чего  порой  может  докатиться
взрослый мужик - уже совершенно обессиленный, я все трясся и  трясся,  и
захлебывался рыданиями. Лишь через час-другой сумел я взять себя в руки,
утешив себя простой детской фантазией, как случалось в уданском прошлом.
Вообразил, как утром звоню Исидри и прошу ее о духовном  руководстве,  о
храмовой исповеди, которой я давно жаждал, но все никак  не  решался,  и
что я с незапамятных времен не участвовал в Дискуссиях, но теперь  жутко
нуждаюсь в том и прошу о помощи. Цепляясь за эту  мысль  как  за  спаси-
тельную соломинку, я сумел унять свою ужасную истерику  и  лежал  так  в
полном изнеможении до первых проблесков рассвета.
   Конечно же, я не стал никому звонить. При свете дня мысль, что  ночью
уберегла меня от отчаяния, показалась совершенно нелепой. К  тому  же  я
был уверен: стоит позвонить, Исидри тут же помчится советоваться со сво-
им преподобным муженьком. Но, понимая, что без помощи мне уже  не  обой-
тись, я все же отправился на исповедь в храм при Старой  Школе.  Получив
там экземпляр Первых Дискуссий и внимательно перечитав его, я  присоеди-
нился к текущей Дискуссионной группе, где малость отвел себе душу.  Наша
религия не персонифицирует Творца,  главный  предмет  наших  религиозных
Дискуссий - мистическая логика. Само наименование нашего мира  -  первое
слово самого Первого Аргумента, а наш священный ковчег - голос  человека
и человеческое сознание. Листая полузабытые с детства страницы, я  вдруг
постиг, что все это ничуть не менее странно, чем теория моего  безумного
чартен-перехода, и в чем-то даже сродни ему, как бы дополняет.  Я  давно
слыхал - правда, никогда не придавая тому особого значения, - что  наука
и религия у китян суть аспекты единого знания. А теперь вдруг задумался,
уж не универсальный ли это закон?
   Я стал скверно спать по ночам, а часто и вовсе не мог заснуть.  После
уданских разносолов еда в колледже казалась мне абсолютно пресной,  и  я
потерял аппетит. Но наша работа, моя работа, продвигалась успешно,  чер-
товски успешно, даже слишком.
   - Хватит с нас мышей, - заявила как-то раз Гвонеш голосом  ансибля  с
Хайна. - Пора переходить к людям.
   - Начнем с меня? - вскинулся я.
   - С меня! - отрезала Гвонеш.
   И директор важнейшего проекта собственной  персоной  начала  скакать,
точно блоха, - сперва из одного угла лаборатории в другой, затем из кор-
пуса-1 в корнус-2, и все это без затрат времени, исчезая в одной лабора-
тории и мгновенно появляясь в другой - рот до ушей.
   - Ну и каковы же ощущения? На что похоже? - приставали к  Гвонеш  все
как один.
   - Да ни на что! - пожимала плечами та.
   Последовали бесконечные серии экспериментов; мыши простые и мыши  ле-
тучие транслировались на орбиту Be и обратно; команда роботов  совершала
мгновенные перемещения сперва с Анарреса в Уррас, затем с Хайна на Be и,
наконец, назад на Анаррес - всего двадцать два световых года. Но когда в
конечном итоге, судно "Шоби" с экипажем из десяти человек,  переправлен-
ное на орбиту какой-то захудалой планеты в семнадцати световых годах  от
Be, вернулось (слова, означающие передвижения в пространстве,  мы  упот-
ребляем здесь, естественно, в переносном смысле) лишь благодаря  заранее
продуманной процедуре погрузки, а жизнь астронавтов от своего рода  пси-
хической  энтропии,  необъяснимого  сдвига  реальности,  "хаос-эффекта",
спасло чистейшее чудо, мы все испытали шок. Эксперименты с высокооргани-
зованными формами материи снова завели нас в тупик.
   - Какой-то сбой ритма, - предположила Гвонеш по ансибль-связи  (аппа-
рат на моем конце выдал нечто  вроде  "с  собой  пол-литра").  В  памяти
всплыли слова матери: "Событийный ряд не бывает без промежутков". А  что
она там добавила после? Что-то про имение возле воды. Но мне  решительно
следовало избегать воспоминаний об Удане. И я стремился выдавить  их  из
своей памяти. Стоило мне расслабиться, как где-то в самой  глубине  моею
тела, в мозге костей, если не глубже, вновь выкристаллизовывался  давеш-
ний леденящий ежик, и меня опять начинало колотить, как насмерть перепу-
ганное животное.
   Религия помогала укрепиться в сознании, что я все  же  часть  некоего
Пути, а наука позволяла растворить позывы отчаяния в  работе  до  упаду.
Осторожно возобновленные эксперименты шли  пока  с  переменным  успехом.
Весь исследовательский персонал на Be, как поветрием, охвачен был  новой
психофизической теорией некоего Далзула с Терры, в нашем  деле  новичка.
Весьма жаль, что я не успел познакомиться с ним лично. Как он и предска-
зывал, использование эффекта неразрывности поля позволяло ему в одиночку
перемещаться без всяких нежданных сюрпризов, сперва локально, затем с Be
на Хайн. За сим последовал знаменитый скачок на Тадклу и обратно. Но уже
из второго путешествия туда трое спутников Далзула вернулись без лидера.
Он опочил в этом самом дальнем из известных миров.  Нам  в  лабораториях
отнюдь не казалось, что смерть Далзула каким-то образом  связана  с  той
самой психоэнтропией, которую мы официально назвали "хаос-эффектом",  но
трое живых свидетелей подобной уверенности не разделяли.
   - Возможно, Далзул был прав. Один человек зараз, - передала Гвонеш  и
снова стала проводить опыты на самой себе,  как  на  "жертвенном  агнце"
(выражение, завезенное с Терры). Используя технологию неразрывности, она
в четыре "скока" совершила вокруг Be  угловатый  виток,  занявший  ровно
тридцать две секунды, необходимые исключительно на  установку  следующих
координат. "Скоком" мы  уже  успели  окрестить  перемещение  в  реальном
пространстве без сдвига по времени. Довольно лежомысленно, по-моему.  Но
ученые порой любят утрировать.
   У нас на О по-прежнему были кое-какие нелады со стабильностью двойно-
го поля, коими я и занялся вплотную сразу по прибытии в Ран'н.  Назревал
момент дать нашей аппаратуре опытную  проверку  -  терпение  людское  не
беспредельно, да и жизнь сама чересчур коротка, чтобы вечно  перетасовы-
вать схемы. И в очередной беседе с Гвонеш но ансиблю я запустил  пробный
шар:
   - Пора бы уже и мне заскочить к вам на чашку чая. А затем  сразу  об-
ратно. Я клятвенно заверил родителей, что непременно навещу их зимой.
   Ученые порой любят маленько утрировать.
   - А ты устранил уже ту морщинку в своем поле? - спросила Гвонеш -  Ну
ту вроде двойной брючной складки?
   - Все отутюжено аммар! - расшаркался я.
   - Что ж отлично, - сказала Гвонеш, не страдавшая  привычкой  задавать
один и тот же вопрос дважды. - Тогда заходи.
   Итак - мы спешно синхронизировали  наши  усовершенствованные  ансибль
поля для устойчивой чартен связи вот я стою в меловом круге нацарапанном
на пластиковом полу Лаборатории чартен-поля в Ран'не, за окнами  тусклый
осенний полдень - а вот уже стою внутри  мелового  круга  в  лаборатории
Чартен центра на Be, за окнами полыхает летний закат, дистанция - четыре
и две десятых светового года, время на переход - нуль.
   - Как самочувствие? - поинтересовалась Гвонеш, встретив меня  сердеч-
ным рукопожатием. - Молодец, отважный ты парень, Хидео, добро пожаловать
на Be!' Рады снова видеть тебя, дорогой. Отутюжено, говоришь, а?
   Потрясено икнув, я машинально вручил ей  заказанную  пол-литру  кеду-
на-49, которую всего лишь миг назад прихватил с собой в "дорогу" с лабо-
раторного стола на Be.
   Я предполагал, если только вообще  доберусь,  немедленно  чартен-нуть
обратно, но Гвонеш и остальные задержали меня для теоретических  дискус-
сии и всесторонней проверки чартен связи. Теперь то я уже ничуть не сом-
неваюсь, что сверхъестественное чутье, которым всегда отличалась  Гвонеш
шептало ей что то на ухо, ее все еще  продолжали  тревожить  морщинки  и
складки на брюках Тьекунана Хидео.
   - Как-то это? неэстетично - заметила она.
   - Однако же работает, - возразил я.
   - Сработало, - уточнила Гвонеш.
   За исключением желания доказать дееспособность своего поля, я не имел
особой охоты немедленно возвращаться на О. Спалось мне лучше на Be, куда
как лучше, однако казенная пища оставалась безвкусной и здесь, а когда я
не был занят делом, меня но прежнему угнетали страхи - неотвязное воспо-
минание о той кошмарной ночи, за время которой я пролил так  много  слез
без причины. Но работа продвигалась на всех парах.
   - Как у тебя с сексом, Хидео! - спросила Гвонеш однажды, когда мы ос-
тались в лаборатории одни: я - развлекаясь с очередными колонками  цифр,
она - дожевывая очередной бутерброд из буфетной упаковки.
   Вопрос застал меня абсолютно врасплох. Я прекрасно понимал, что  зву-
чит он нахально только в силу свойственной Гвонеш привычки всегда резать
правду матку. Но ведь она никогда еще не спрашивала у меня ни о чем  по-
добном. Ее собственная личная жизнь, как и она сама,  всегда  оставались
для нас тайной за семью печатями. Даже слово "секс" никто и  никогда  от
нее не слыхал, не говоря уже о том, чтобы осмелиться предложить ей разв-
лечение подобною рода.
   Заметив мою отвисшую челюсть, Гвонеш прожевав кусок, добила меня:
   - В смысле, как часто?
   Я икнул. Понимая уже, что вопрос Гвонеш отнюдь не  предложение  зава-
литься с ней в койку, скорее просто некий особый интерес к  моему  житью
бытью, я все равно не находился с ответом.
   - По моему, в твоей жизни образовалась какая то морщинка. Вроде  лиш-
ней складки на брюках, - заметила Гвонеш. - Извини. Сую нос  не  в  свое
дело.
   Желая уверить ее, что ничуть не обиделся. я выдавил из себя  принятый
на О церемонный оборот:
   - Чту ваши благие намерения, аммар.
   Гвонеш уставилась на меня в упор, что случалось крайне редко, - прис-
тальный взгляд серых глаз на вытянутом костистом лице, чуть смягчавшемся
к подбородку.
   - Может, тебе пора вернуться на О? - спросила она.
   - Не знаю. Здесь тоже вроде бы ничего?
   Гвонеш кивнула. Она никогда никою ни о чем не переспрашивала.
   - Ты уже прочел доклад Харравена? - Темы она меняла с той же  быстро-
той и безаппеляционностью, как и моя мать.
   Ладно, думал я, вызов брошен. Гвонеш созрела для  очередной  проверки
моего поля. Почему бы и нет? В конце концов, я ведь буквально за  минуту
могу смотаться в Ран'н и вернуться обратно, если, конечно, захочу  возв-
ращаться, а лаборатория потянет расходы. Хотя чартнинг, подобно  ансибль
связи, и работает в основном за счет инертной  массы,  однако  установка
ПВК координат, очистка камер и поддержание поля в  стабильном  состоянии
требовали колоссальных затрат местной энергии. Но ведь  это  предложение
самой Гвонеш, стало быть, денежки у нас пока не перевелись. И я решился:
   - Как насчет скачка туда и обратно?
   - Заметано, - сказала Гвонеш. - Завтра.
   Итак - на другой день, свежим осенним утречком я стою в меловом круге
в лаборатории чартена на Be, одна нога здесь а другая?
   ?мерцание, радужные круги в глазах, толчок - сердечный спазм  -  сбой
вселенскою такта?
   ?в темноте. Темнота. Темное помещение. Лаборатория? Да, лаборатория -
нащупав световую панель, я машинально щелкнул выключателем.  В  потемках
был уверен, что по-прежнему нахожусь на Be. При свете  понял  -  это  не
так. Я не знал, что это. Не знал, где я. Все вокруг вроде бы знакомо,  и
все же? все же? Может, биолаборатория?  Образцы  в  банках,  обшарпанный
электронный микроскоп, на краю помятого медного кожуха товарный  знак  в
форме лиры? Стало быть, я все-таки на О. В какой-то  лаборатории  одного
из зданий Научного центра в Ран'не?  Пахло,  как  обычно  пахнет  зимней
ночью во всех старых зданиях Ран'на, - дождем и сыростью. Но как  мог  я
промахнуться мимо приемного контура, тщательно прорисованного  мелом  на
полу лаборатории в Тауэр-Холле? Должно быть, сдвинулось само поле. Пуга-
ющая, невозможная мысль.
   Я был обеспокоен, ощущал сильное головокружение, как если бы мое тело
действительно перенесло некий мощный толчок, - но не испуган. Сам  вроде
бы в порядке, все части на месте, руки-ноги целы и голова тоже  пока  на
плечах. Небольшой пространственный сдвиг? - подсказывал мозг.
   Я вышел в коридор. Может быть, я сам, утратив ориентацию, выбрался из
Чартен-лаборатории, а очухался уже в  каком-то  другом  месте?  Но  куда
смотрел мой доблестный экипаж? Ведь они все были на вахте. К тому  же  с
тех пор прошло, должно быть, немало времени - предполагалось, что я при-
буду на О сразу после полудня. Небольшой темпоральный сдвиг? - продолжал
выдавать свои гипотезы мозг. Я двинулся но коридору в поисках Чартен-ла-
боратории, и это было точно как в тех мучительных снах, когда ты лихора-
дочно ищешь совершенно необходимую тебе дверь, но  никак  не  можешь  ее
отыскать. В точности как во сне. Здание оказалось давно знакомым -  Тау-
эр-Холл, второй этаж, - но никаких следов  нужной  мне  лаборатории.  На
дверях таблички биологов да биофизиков и повсюду заперто. Похоже на глу-
бокую ночь. Вокруг ни души. Наконец, заметив под дверью свет, я постучал
и открыл: внутри усердно таращилась на библиотечный терминал  юная  сту-
дентка.
   - Простите за беспокойство, - обратился я к ней, - не подскажете, ку-
да девалась лаборатория чартен-поля?
   - Какая, какая лаборатория?
   Девушка никогда о такой не слыхала и растерянно пожала плечами.
   - Увы, я не физик, учусь пока только на биофаке, - молвила  она  сму-
щенно.
   Я снова извинился. Меня начинало поколачивать, как в лихорадке,  уси-
лилось и головокружение. Уж не затронул ли и меня пресловутый  "хаос-эф-
фект", пережитый экипажами "Шоби" и, предположительно, "Гальбы"? Неужели
и мне предстоит теперь видеть звезды сквозь стены или, к примеру, бросив
взгляд через плечо, обнаруживать Гвонеш на О.
   Я справился у студентки, который час.
   - Предполагалось, что я окажусь здесь в полдень, -  зачем-то  пояснил
я.
   - Без пяти час, - ответила девушка, бросая взгляд на терминал.  Маши-
нально я повернулся туда же. Табло высвечивало время,  декаду,  месяц  и
год.
   - Ваши часы врут, - сказал я.
   Девушка встревожилась.
   - Год установлен неправильно, - пояснил я. - Дата.  Она  должна  быть
совсем другой.
   Но ровное холодное свечение цифр на электронном табло,  округлившиеся
глаза собеседницы, биение моего собственного сердца, запах влажной лист-
вы - все, все подсказывало мне: часы не врут, теперь именно час  пополу-
ночи дня, месяца и года, минувших восемнадцать лет тому назад, и я нахо-
жусь здесь и теперь, на другой день после того дня, упомянув о котором в
начале повести я употребил слова "однажды, давным-давно?"
   А темпоральный сдвиг-то посерьезнее, чем казалось, - возобновил  свою
активность мозг.
   - Мне срочно нужно назад, - сказал я, поворачиваясь, чтобы бежать ту-
да, где грезилось спасение, - в шестую биолабораторию, ту самую, в кото-
рой спустя восемнадцать лет биологии предстояло уступить место  чартену.
Словно бы надеясь еще застать там следы чартен-поля, возбуждаемого всего
лишь на четыре наносекунды.
   Сообразив, что с чудаковатым пришельцем явно не все в порядке, девуш-
ка удержала меня, заставила присесть и силком вручила чашку чая  из  до-
машнего термоса.
   - Вы из каких мест? - спросил я любезную хозяйку.
   - Из поместья Хердуд, деревня Деада, южные пределы бассейна Садуун, -
ответила она.
   - А я родом с низовьев, - сообщил я. - Удан  из  Дердан'нада,  может,
слыхали? - У меня вдруг потекло из глаз. Не без труда совладав с  собой,
я опять извинился, допил свой чай и перевернул чашку вверх дном. Девушку
не слишком обеспокоила моя  слезливость.  Студенты  сами  народ  эмоцио-
нальный - то радость, то слезы, то спад, то подъем. Зато она - сама  уч