еменники все освобождены, и, значит, эта несправедливость  тоже
нас больше не разделяет. Но если она стоит между нами, как всегда  стоя-
ла, так я же? я все тот же, каким был раньше, Селвер.
   Атшиянин словно не услышал. Его лицо с большими  глубоко  посаженными
глазами, сильное, изуродованное шрамами, в  маске  шелковистой  короткой
шерсти, которая совершенно точно следовала его контурам и все же  смазы-
вала их, это лицо хмуро и упрямо отворачивалось от Любова. Вдруг  Селвер
оглянулся, словно против воли:
   - Любов, тебе не надо было сюда прилетать. И уезжай из Центра не поз-
же чем через две ночи. Я не знаю, какой ты. Лучше бы  мне  было  никогда
тебя не встречать.
   И он ушел,  шагая  упруго  и  грациозно,  словно  длинноногая  кошка,
мелькнул зеленым проблеском среди темных дубов Тунтара  и  исчез.  Тубаб
медленно пошел за ним следом, так и не взглянув на Любова. Дождь  легкой
пылью беззвучно сеялся на дубовые листья, на  узкие  тропки,  ведущие  к
Мужскому Дому и к речке. Только внимательно вслушиваясь, можно было уло-
вить музыку дождя, слишком многоголосую, чтобы ее воспринять,  -  единый
бесконечный аккорд, извлекаемый из струн всего леса.
   - Селвер-то бог, - сказала старая Шеррар. - А теперь иди посмотри се-
ти.
   Любов отклонил ее приглашение. Остаться было бы невежливо и  недипло-
матично, да и во всяком случае слишком для него тяжело.
   Он пытался убедить себя, что Селвер отвернулся не от него  -  Любова,
но от землянина. Но это не составляло никакой разницы и не могло служить
утешением.
   Он всегда испытывал неприятное удивление, вновь  и  вновь  убеждаясь,
насколько он раним и какую боль испытывает от того,  что  ему  причиняют
боль. Он стыдился такой подростковой чувствительности - пора бы уж стать
более толстокожим.
   Он простился со старушкой, чей зеленый мех сверкал и серебрился  дож-
девой пылью, и она с облегчением вздохнула. Нажимая на стартер,  он  не-
вольно улыбнулся при виде того, как она ковыляет к деревьям, подпрыгивая
от спешки, словно лягушонок, ускользнувший от змеи.
   Качество - это важное свойство, но не менее важно и количество -- со-
отношение размеров. У нормального взрослого тот, кто много  меньше  его,
может вызвать высокомерие,  презрительную  снисходительность,  нежность,
желание защитить и опекать или желание дразнить и мучить,  но  любая  из
этих реакций будет нести в себе элемент отношения взрослого к ребенку, а
не к другому взрослому. Если к тому же такой малыш покрыт мягким  мехом,
возникает реакция, которую Любов мысленно назвал "реакцией на  плюшевого
мишку". А из-за ласковых прикосновений, входивших в систему общения  ат-
шиян, она была вполне естественной, хотя по сути неоправданной. И, нако-
нец, неизбежная "реакция на непохожесть" - подсознательное  отталкивание
от людей, которые выглядят непривычно.
   Но помимо всего этого, атшияне, как и земляне, порой попросту  выгля-
дели смешно. Некоторые действительно немного смахивали на лягушек,  сов,
мохнатых гусениц. Шеррар была не первой старушкой, спина которой вызыва-
ла у Любова улыбку?
   "В том-то и беда колонии, - думал он, взлетая и глядя, как  Тунтар  и
его облетевшие плодовые сады тонут в море дубов. - У нас нет старух.  Да
и стариков тоже, если не считать Донга, но и ему не больше  шестидесяти.
А ведь старухи - явление особое: они говорят то, что  думают.  Атшиянами
управляют старухи - в той мере, в какой у них вообще существует управле-
ние. Интеллектуальная сфера принадлежит мужчинам, сфера практической де-
ятельности - женщинам, а этика рождается  из  взаимодействия  этих  двух
сфер. В этом есть своя прелесть, и такое устройство себя  оправдывает  -
во всяком случае у них. Вот бы департамент догадался вместе с этими пыш-
ногрудыми соблазнительными девицами прислать еще двух-трех бабушек! Нап-
ример, та девочка, с которой я ужинал позавчера: как любовница  очарова-
тельна и вообще очень мила, но - Боже мой! - она ведь еще лет  сорок  не
скажет мужчине ничего дельного и интересного?"
   И все это время за мыслями о старых женщинах  и  о  молодых  женщинах
пряталось потрясение, интуитивная догадка, никак не желавшая всплыть  на
поверхность.
   Надо выяснить это для себя до возвращения в штаб.
   Селвер? Так что же Селвер?
   Да, он, конечно, видит, что Селвер - ключевая фигура. Но почему?  По-
тому ли, что близко его знает, или потому, что в  его  личности  кроется
особая сила, которую он, Любов, не оценил  -  во  всяком  случае  созна-
тельно?
   Нет, неправда. Он очень скоро понял исключительность  Селвера.  Тогда
Селвер был Сэмом, слугой трех офицеров, живших вместе во времянке.  Бен-
тон еще хвастал, какой у них хороший пискун и как отлично они  его  выд-
рессировали.
   Многие атшияне, и особенно сновидцы из Мужских Домов, не могли  прис-
пособить свою двойную систему сна к земной. Если для нормального сна они
вынуждены были использовать ночь, это нарушало ритм парадоксального сна,
стодвадцатиминутный цикл которого, определявший их жизнь и днем и ночью,
никак не укладывался в земной рабочий день. Стоит научиться  видеть  сны
наяву, уравновешивая свою психику не на одном только узком лезвии  разу-
ма, но на двойной опоре разума и сновидений, стоит обрести такую способ-
ность, и она остается у вас навсегда: разучиться уже невозможно, как не-
возможно разучиться мыслить. А потому очень многие обращенные в  рабство
мужчины утрачивали ясность сознания, тупели,  замыкались  в  себе,  даже
впадали в кататоническое состояние.  Женщины,  растерянные,  удрученные,
проникались вялым и угрюмым безразличием, которое обычно  для  тех,  кто
внезапно лишился свободы. Легче  приспосабливались  мужчины,  так  и  не
ставшие сновидцами или ставшие ими недавно. Они усердно трудились на ле-
соразработках или из них выходили умелые слуги. К этим  последним  отно-
сился Сэм - добросовестный безликий слуга, повар, прачка,  дворецкий,  а
заодно и козел отпущения для трех своих хозяев. Он научился быть невиди-
мым и неслышимым. Любов забрал Сэма к себе для получения  этнологических
сведений и благодаря странному внутреннему сходству между ними сразу  же
завоевал его доверие. Сэм оказался идеальным  источником  этнологической
информации: он был глубоко осведомлен в обычаях своего  народа,  понимал
их внутренний смысл и легко находил пути, чтобы истолковать  их,  наста-
вить в них Любова, перекидывая мост между  двумя  языками,  между  двумя
культурами, между двумя видами рода "человек".
   Любов уже два года странствовал, изучал, расспрашивал,  наблюдал,  но
так и не сумел найти ключа к психологии атшиян. Он даже не знал, где ис-
кать замок. Он изучал систему сна атшиян и не мог нащупать никакой  сис-
темы. Он присоединял бесчисленные электроды к бесчисленным пушистым  зе-
леным головам и не находил ни малейшего смысла в привычных бегущих лини-
ях - в кривых, зубцах, альфах, дельтах и тэтах, которые  запечатлевались
на графиках. Только благодаря Селверу он наконец понял смысл  атшийского
слова "сновидение", означавшего, кроме того, "корень", и  получил  таким
образом из его рук ключ к вратам в царство лесных людей. Именно на энце-
фалограмме Селвера он впервые осознанно рассматривал необычные  импульсы
мозга, "уходящего в сон". Эту фазу  нельзя  было  назвать  ни  сном,  ни
бодрствованием, и со снами землян она сопоставлялась  примерно  так  же,
как Парфенон с глинобитной хижиной - суть одна,  но  совсем  иная  слож-
ность, качество и соразмерность.
   Ну так что же? Что же еще?
   Селвер легко мог бы уйти в лес. Но он оставался - сначала как  слуга,
а потом (благодаря одной из немногих привилегий, которые  давало  Любову
его положение специалиста) как научный ассистент - что, впрочем, не  ме-
шало запирать его на ночь вместе с остальными пискунами в загоне ("поме-
щении для добровольно завербовавшихся автохтонных  рабочих").  "Давай  я
увезу тебя в Тунтар, и мы будем продолжать наши занятия там, - предложил
Любов, когда в третий раз говорил с Селвером. - Ну для чего  тебе  оста-
ваться здесь?" Селвер ответил: "Здесь моя жена  Теле".  Любов  попытался
добиться ее освобождения, но она работала в штабной кухне, а командовав-
шие там сержанты ревниво относились ко всякому вмешательству "начальнич-
ков" и "специалов". Любову  приходилось  соблюдать  величайшую  осторож-
ность, чтобы они не выместили свою злость на атшиянке. И Теле, и Селвер,
казалось, готовы были терпеливо ждать часа, когда они сумеют вместе  бе-
жать или вместе получат свободу. Пискуны разного пола содержались в раз-
ных половинах загона, полностью изолированных друг от  друга  (почему  -
никто толком объяснить не мог), и муж с женой  виделись  редко.  Любову,
который жил один, иногда удавалось устраивать им свидание у себя в  кот-
тедже на северной окраине поселка. Когда Теле возвращалась после  одного
такого свидания в штаб, она попалась на глаза Дэвидсону и,  по-видимому,
привлекла его внимание хрупкостью и пугливой грациозностью.  Вечером  он
затребовал ее в свой коттедж и изнасиловал.
   Возможно, ее убила физическая травма, а может быть, она оборвала свою
жизнь силой самовнушения - на это бывали способны и некоторые земляне. В
любом случае ее убил Дэвидсон. Подобные убийства случались и раньше.  Но
так, как поступил Селвер на второй день после ее смерти, не поступал еще
ни один атшиянин.
   Любов застал только самый конец. Он снова вспомнил  крики,  вспомнил,
как опрометью бежал по Главной улице под палящим солнцем, вспомнил пыль,
плотное людское кольцо? Драка длилась минут пять -  долгое  время,  если
дерутся насмерть.  Когда  Любов  подбежал  к  ним,  Селвер,  ослепленный
собственной кровью, был уже игрушкой в руках Дэвидсона, но  все-таки  он
встал и снова бросился на капитана - не в яростном безумии, но с  холод-
ным бесстрашием полного отчаяния. Он падал и вставал. И, напуганный этим
страшным упорством, обезумел от ярости Дэвидсон  -  швырнув  Селвера  на
землю ударом в скулу, он шагнул вперед и поднял ногу в тяжелом  ботинке,
чтобы размозжить ему голову. И вот в эту секунду в круг ворвался  Любов.
Он остановил Дэвидсона - человек десять, с интересом наблюдавшие за дра-
кой, успели устать от этого избиения и поддержали Любова. С тех  пор  он
возненавидел Дэвидсона, а Дэвидсон возненавидел его, потому что он встал
между убийцей и смертью убийцы.
   Ибо убийство - это всегда самоубийство, но, в отличие  от  всех  тех,
кто кончает жизнь самоубийством, убийца всегда  стремится  убивать  себя
снова, и снова, и снова.
   Любов подхватил Селвера на руки, почти не чувствуя его веса. Изуродо-
ванное лицо прижалось к его плечу, и кровь промочила  рубашку  насквозь.
Он унес Селвера к себе в коттедж, перебинтовал его сломанную руку, обра-
ботал, как умел, раны на лице, уложил в собственную постель  и  ночь  за
ночью пытался разговаривать с ним, пытался разрушить стену горя и стыда,
которой тот окружил себя. Конечно, все это было прямым нарушением правил
и инструкций.
   О правилах и инструкциях никто ему не  напоминал.  Зачем?  Он  и  так
знал, что в глазах офицеров колонии окончательно теряет всякое право  на
уважение.
   До этого случая он старался не восстанавливать  против  себя  штаб  и
протестовал только против явных жестокостей по отношению  к  аборигенам,
стараясь убеждать, а не требовать, чтобы не утратить хотя бы той  жалкой
власти и влияния, какие были сопряжены с его должностью.  Воспрепятство-
вать эксплуатации атшиян он не мог. Положение было гораздо хуже, чем  он
представлял себе, отправляясь сюда, когда в его распоряжении были только
теоретические сведения. И от него зависело так мало! Его доклады  депар-
таменту и комиссии по соблюдению Колониального кодекса могли - после пя-
тидесяти четырех лет пути туда и обратно - возыметь  какое-то  действие.
Земля даже могла решить, что открытие Атши для колонизации было ошибкой.
И уж лучше через пятьдесят четыре года, чем никогда! А если он восстано-
вит против себя здешнее начальство, его доклады будут пропускать  только
частично или вовсе не пропускать, и тогда уж надежды не останется  ника-
кой.
   Но теперь гнев заставил его забыть про тактику осторожности. К  черту
их всех, раз, по их мнению, заботясь о своем друге, он оскорбляет матуш-
ку-Землю и предает колонию! Если к нему прилипнет кличка Пискуний  Прис-
пешник, ему станет еще труднее защищать атшиян, но он  был  не  в  силах
поставить теоретическую общую пользу выше спасения Селвера, который  без
него неминуемо погиб бы. Ценой предательства друга нельзя спасти никого.
Дэвидсон, которого вмешательство Любова и синяки, полученные от Селвера,
ввергли в совершенно необъяснимую ярость, твердил всем  и  каждому,  что
еще прикончит взбесившегося пискуна, и, несомненно, при  первом  удобном
случае привел бы свою угрозу в исполнение. И Любов в течение двух недель
не отходил от Селвера ни на минуту, а потом на вертолете увез его на за-
падное побережье, в селение Бротер, где жили его родичи.
   За помощь рабу в побеге никаких наказаний предусмотрено не было, пос-
кольку атшияне были рабами не по имени, а лишь на деле -  назывались  же
они Рабочим корпусом аборигенов-добровольцев. Любов не получил даже уст-
ного выговора, однако с этого времени кадровые офицеры окончательно  пе-
рестали ему доверять, и даже его коллеги из специальных служб - ксеноби-
олог, координаторы сельского и лесного хозяйства, экологи - разными спо-
собами дали ему понять, что он вел себя  неразумно,  по-донкихотски  или
как последний идиот. "Неужели вы рассчитывали, что будут одни  розы?"  -
раздраженно спросил Госсе. "Нет, я не думал, что тут будут розы", -  от-
резал он тогда, а Госсе продолжал: "Не понимаю  специалистов  по  врасу,
которые по своей воле едут служить на планеты, открытые для колонизации!
Вы же знаете, что народность, которую вы собираетесь изучать, будет  ас-
симилирована, а возможно, и полностью уничтожена.  Это  объективная  ре-
альность. Такова человеческая природа, и уж вы-то должны знать, что  из-
менить ее вам не под силу. Так зачем же  ставить  себя  перед  необходи-
мостью наблюдать этот процесс? Любовь к самоистязанию?" А он крикнул: "Я
не знаю, что вы называете человеческой природой! Может быть, именно  она
требует описывать то, что мы уничтожаем. И разве экологу  много  легче?"
Госсе пропустил это мимо ушей. "Ну ладно, составляйте свои описания.  Но
держитесь в стороне. Зоолог, изучающий крысиное общество, не вмешивается
и не спасает своих любимиц, если они подвергаются нападению!" И вот  тут
он сорвался. Этого он стерпеть не мог. "Да, конечно, -  ответил  он.  --
Крыса может быть любимицей, но не другом. А Селвер - мой друг.  Если  на
то пошло, он - единственный человек на планете, которого я считаю  своим
другом!" Это глубоко обидело беднягу Госсе,  которому  нравилось  играть
роль опекуна и наставника, и никому никакой пользы не принесло.  Тем  не
менее это была истина. А в истине обретаешь свободу? "Я люблю Селвера, я
уважаю его, я спас его, я страдал вместе с ним, я боюсь  его.  Селвер  -
мой друг".
   А Селвер-то -- бог!
   Зеленая старушонка произнесла эти слова так, словно говорила о чем-то
общеизвестном, так, как сказала бы, что такой-то -  охотник.  "Селвер  -
ша'аб". Но что, собственно, значит "ша'аб"? Многие слова  женской  речи,
повседневного языка атшиян, были заимствованы из мужской речи  -  языка,
одинакового во всех общинах, и эти слова часто не только  бывали  двухс-
ложными, но и имели двойной смысл. Точно у монет - орел и решка. "Ша'аб"
значит "бог", или "дух-покровитель", или "могучее  существо".  Однако  у
него есть и совсем другое значение, но какое же?
   К этому времени Любов уже успел вернуться в свой коттедж, и ему  дос-
таточно было снять с полки словарь, который они с Селвером составили це-
ной четырех месяцев изнурительной, но удивительно дружной работы. Ну да,
конечно: "ша'аб" - переводчик.
   Слишком уж укладывается в схему слишком уж противоположный смысл.
   Связаны ли эти два значения? Двойной  смысл  подобных  слов  довольно
часто имел внутреннюю связь, однако не настолько часто, чтобы это  можно
было считать правилом. Но если бог - переводчик, что  же  он  переводит?
Селвер действительно оказался талантливым толмачом, но  этот  дар  нашел
применение только благодаря тому, что на планете  появился  язык,  чужой
для ее обитателей, - обстоятельство новое и непредвиденное. Может  быть,
ша'аб переводит язык сновидений и философии, мужскую речь на  повседнев-
ный язык? Но это делают все сновидцы. Или же он - тот, кто способен  пе-
ренести в реальную жизнь пережитое в сновидении? Тот, кто служит  соеди-
нительным звеном между явью снов и явью мира? Атшияне считают  их  двумя
равноправными реальностями, но связь между ними, хотя и решающе  важная,
остается неясной. Звено - тот, кто способен облекать в слова образы под-
сознания. "Говорить" на этом языке означает действовать. Сделать  что-то
новое. Изменить что-то или измениться самому - радикально, от корня. Ибо
корень - это сновидение.
   И такой переводчик - бог. Селвер добавил к речи  своих  соплеменников
новое слово. Он совершил новое  действие.  Это  слово,  это  действие  -
убийство. Только богу дано провести такого  пришельца,  как  Смерть,  по
мосту между явью и явью.
   Но научился ли он убивать себе подобных в снах горя и гнева  или  его
научило увиденное наяву поведение чужаков? Говорил ли он на своем  языке
или на языке капитана Дэвидсона? То, что  словно  бы  коренилось  в  его
собственных страданиях и выражало перемену в его  собственном  существе,
на самом деле могло быть заразой, чумой с другой  планеты  и,  возможно,
несло его соплеменникам не обновление, а гибель.
   Вопрос "Что я мог бы сделать?" был внутренне чужд  Раджу  Любову.  Он
всегда избегал вмешиваться в дела других людей - этого требовали  и  его
характер, и каноны его профессии. Как специалист он должен  был  устано-
вить, что именно эти люди делают, а дальше - пусть как  сами  знают.  Он
предпочитал, чтобы просвещали его, а не просвещать  самому,  предпочитал
искать факты, а не Истину с большой буквы. Но даже и тот, кто  полностью
лишен миссионерских склонностей, если только он  не  делает  вид,  будто
полностью лишен и эмоций, порой вынужден выбирать между действием и без-
действием. Вопрос "Что делают они?" внезапно превращается в "Что  делаем
мы?", а затем в "Что должен делать я?"
   Он знал, что для него настала минута такого выбора, хотя и не отдавал
себе ясного отчета в том, почему ему предложен выбор и какой именно.
   Теперь он больше ничем не мог содействовать спасению  атшиян:  Лепен-
нон, Ор и ансибль уже сделали гораздо больше, чем успел бы сделать он за
всю свою жизнь. Инструкции, поступавшие с Земли по ансиблю,  были  абсо-
лютно четкими, и полковник Донг строго их придерживался, хотя  руководи-
тели лесоразработок и настаивали, что выполнять их не  следует.  Он  был
честным и добросовестным офицером, а кроме того,  "Шеклтон"  вернется  и
проверит, как выполняются приказы. С появлением ансибля,  этой  "таchina
ex machina"*, прежней уютной колониальной автономии пришел конец. Теперь
донесения на Землю обрели реальное значение, и человек  нес  ответствен-
ность за свои поступки еще при жизни. Отсрочки в пятьдесят  четыре  года
больше не существовало. Колониальный кодекс  утратил  статичность.  Лига
Миров может в любой момент принять решение, и колония  будет  ограничена
одним островом, или будет запрещена рубка деревьев, или будет поощряться
истребление аборигенов - как знать? Директивные указания Земли пока  еще
не позволяли догадаться, как функционирует Лига и какой будет ее полити-
ка. Донга тревожил избыток возможностей, но Любов ему радовался. В  раз-
нообразии заключена жизнь, а где есть жизнь, там есть и надежда -  таким
было его кредо, бесспорно весьма скромное.
   Колонисты оставили атшиян в покое, а те оставили в покое  колонистов.
Вполне терпимое положение вещей, и нарушать его без