одуманной и  радикальной  перестройки  человеческой  психологии,  осу-
ществляемой на протяжении по меньшей мере двадцати пяти поколений -  так
считали историки-хайнцы, изучавшие вехи новейшей  истории  и  полагавшие
известными главные шаги, приведшие к подобной трансформации. Однако, по-
хоже, подобным искусством владели еще древние. Правда, они предоставляли
колонистам, остающимся в иных мирах, самим решать свои проблемы - в  том
числе и эту, важнейшую из гетеросексуальных проблем. И  решений  нашлось
бесконечное множество, многие из них весьма остроумные, но во всех  слу-
чаях, чтобы избежать зачатия,  приходилось  все  же  что-либо  надевать,
вставлять или принимать вовнутрь - кроме как при  сношении  с  уроженцем
Хайна.
   Жив был до глубины души оскорблен, когда однажды девушка  с  Бельдене
усомнилась в его способности уберечь ее от беременности.
   - Откуда тебе знать? - подивилась она. - Может, для  полной  безопас-
ности мне все же стоит принять нейтрализатор?
   Задетый за живое, он нашелся с ответом:
   - Думаю, для тебя самым безопасным будет вообще  со  мной  не  связы-
ваться.
   К счастью, никто более ни разу не усомнился в его прямоте и  честнос-
ти, и Жив вовсю предавался любовным утехам, беззаботно  меняя  партнерш,
покуда не повстречался с Тью.
   Она была отнюдь не из чужаков. Жив  предпочитал  мимолетные  связи  с
женщинами из иных миров - это придавало остроту ощущениям и, как он  по-
лагал, обогащало новыми знаниями, к чему и следовало стремиться  каждому
настоящему историку. Но Тью оказалась хайнкой. Она, как и все ее предки,
родилась и выросла в Дарранде, в семье историков. Она была такое же дитя
историков, как Жив - отпрыск своего рода. И юноша очень скоро обнаружил,
что новое чувство со всеми его проблемами куда прочнее  прежних  шальных
связей, что  несходство  их  характеров  -  вот  настоящая  пропасть,  а
сходство в чем-либо - уже подлинное сродство. Тью оказалась для Жива той
землей обетованной, ради которой он и пустился в плавание, покинув роди-
ну. Она была такой, каким он только стремился стать. Она стала для  него
также всем тем, по чему он уже давно истосковался.
   Главное, чем обладала Тью - или Хавживе так лишь казалось? - это  со-
вершенное равновесие. Когда Жив проводил время в одной с  ней  компании,
он чувствовал себя младенцем, который только собирается сделать первые в
своей жизни шаги. И, кстати, даже ходить учился, как Тью -  грациозно  и
беззаботно, словно дикая кошка, и в то же время  осторожно,  выявляя  на
своем пути все, что может вывести из равновесия, и пользуясь  этим,  как
канатоходец своим шестом. Вот же, не уставал  поражаться  юноша,  пример
полной раскованности, свободы духа и подлинной гармонии в человеке?
   Жив впервые ощутил себя совершенно счастливым. И долгое  время  ни  о
чем ином, кроме как быть подле Тью, и думать не хотел. А она  осторожни-
чала, была вежлива, даже нежна порой, но  держала  его  на  определенной
дистанции. Жив не винил ее за это, он знал свое место. Жалкий  провинци-
ал, еще недавно считавший отцом собственного дядю, он  понимал  опасения
Тью. Невзирая на безбрежные познания о  человеческой  природе,  историки
так и не сумели в самих себе искоренить некоторые предубеждения. И  хотя
Тью не страдала явной ксенофобией, что такого мог предложить ей Жив? Она
обладала и была всем. Она была само совершенство. К чему ей он?  Все,  о
чем он мог мечтать и от чего был бы счастлив, - это лишь любоваться  ею,
хотя бы издали.
   Тью же сама, разглядев Жива, нашла его привлекательным, хотя и немно-
го робким. Она видела, как он сох по ней, как мучился,  водрузив  ее  на
пьедестал в центре своей жизни и даже не сознавая этого.  Такое  чувство
казалось ей чрезмерным. Тью убеждала себя вести себя с ним холодно, ста-
ралась оттолкнуть. Ни на что не сетуя, Жив подчинялся и уходил. И  снова
наблюдал за нею издалека.
   Однажды после двухнедельной разлуки он пришел и заявил:
   - Тью, я умру, без тебя просто жить не смогу.
   От слов его повеяло такой неподдельной страстью, что  сердце  девушки
дрогнуло, и она ответила:
   - Ну что ж, давай поживем немного вместе.
   Тью ошиблась - связь их не получилась столь же краткой,  как  прочие.
Страсть Жива постепенно взяла власть и над ее сердцем. И все прочие вок-
руг стали казаться бесцветными и плоскими.
   Секс для них сразу стал безмерной радостью, сплошным бесконечным вос-
торгом. Тью сама себе поражалась - как это мужчине удалось занять  в  ее
жизни, столь важное место. Никогда и никому не позволяя боготворить  се-
бя, и в себе самой она никак  не  ожидала  зарождения  подобных  чувств.
Прежде Тью вела обычную упорядоченную жизнь, контроль над которой  извне
был скорее личностным и духовным, а не  социально-деспотическим,  как  в
жизни Хавживы в Стсе. И она всегда знала, кем хочет стать, чем займется.
Был в характере Тью эдакий несгибаемый стержень,  своего  рода  истинный
меридиан, по которому всегда и везде следовало держать курс. Первый  год
вдвоем стал для любовников праздником бесконечных открытий, своеобразным
брачным танцем, каждое движение в котором оказывалось непредсказуемым  и
вызывало новые восторги. Но к исходу года в душе Тью стало накапливаться
нечто вроде усталости, некое противление постоянному  экстазу.  Все  это
прекрасно, но ведь нельзя так жить вечно, рассуждала она. Нужно  продви-
гаться вперед. Неумолимая душевная ось снова стала отдалять ее от  Жива,
хотя и резала буквально по живому. Для юноши решение Тью было точно гром
среди ясного неба, но он не собирался сдаваться без боя.
   Этим, после долгой дневной прогулки по барханам пустыни Азу-Ази, он и
занимался сейчас в умиротворяющем тепле палатки  гетхенского  изготовле-
ния. За тонкими ее стенами завывал холодный суховей, заплутавший  в  на-
висших над местом стоянки багровых скалах, отполированных до зеркального
блеска неумолимым временем - самый типичный для Be ландшафт.
   В тусклом свете жаровни Чабе они казались друг другу братом и сестрой
- одинаково бронзовый цвет кожи, жесткие черные  кудри,  одна  и  та  же
изящная, но крепкая конституция. Лишь пылкая скороговорка Тью контрасти-
ровала с тихим и пристойным для уроженца пуэбло говором Жива.
   Но сейчас и она роняла слова медленно и отчетливо.
   - Не вынуждай меня делать выбор, Жив, - сказала Тью. - С самого нача-
ла учебы в школе я мечтала попасть на Терру. Даже раньше. Еще  ребенком.
Всю свою сознательную жизнь. А сейчас такая  возможность  представилась.
Ради этого я столько сил положила. Как у  тебя  только  язык  повернулся
просить меня отказаться от подобного шанса?
   - Вовсе я и не просил.
   - Но ведь мы оба прекрасно знаем, что у тебя на уме. Если я соглашусь
с тобой теперь, то могу потерять свой шанс навсегда. Даже если и не нав-
сегда - зачем идти на столь серьезный риск из-за годичной разлуки?  Ведь
на будущий год ты сможешь ко мне приехать.
   Жив промолчал.
   - Если захочешь, - добавила Тью жестко.
   Как и прежде, она демонстрировала готовность бесповоротно  отказаться
от каких бы то ни было претензий на Жива. Возможно, потому, что так и не
сумела до конца поверить в его любовь. Не считая себя способной  вызвать
у мужчины  бурю  подлинной  страсти,  она,  возможно,  опасалась  еще  и
собственной фальши в подобных весьма обременительных отношениях. Ее  са-
мооценка всегда опиралась лишь на интеллектуальный фундамент.
   - Ты сотворил из меня кумира, - бросила Тью и не поняла  Жива,  когда
он со счастливой решительностью вдруг возразил:
   - Это мы вместе с тобой сотворили себе божество. Извини, - добавил он
после паузы. - Эти слова из иной реальности, к делу не относятся. Суеве-
рие, можно сказать. Но я бессилен, Тью. Терра от нас на расстоянии в сто
сорок световых лет. Если ты уедешь, то, когда  доберешься  до  места,  я
давно уже буду покойником.
   - Неправда! Тебе предстоит всего лишь провести здесь год без  меня  и
отправиться следом на Терру! И прибудешь ты туда годом позже!
   - Знаю, такую теорию мы изучали еще в Стсе, -  согласился  Жив  безу-
частно. - Но ведь я, как ты знаешь, суеверен. Мы умрем друг  для  друга,
если ты уедешь. Ты могла понять это еще в катхадской школе.
   - Ну, просто даже не знаю, что и сказать. Все равно это неправда. Как
ты только можешь уговаривать меня отказаться от редчайшей в  моей  жизни
возможности и все ради того, что сам же считаешь суеверием? Где же  твоя
хваленая честность, Жив?
   После продолжительного молчания юноша кивнул.
   Тью сидела точно оглушенная, понимая, что победила. Но какой ценой!
   Она потянулась к Живу, чтобы утешить его, но скорее себя. Ее напугала
горькая тьма, появившаяся вдруг в его взгляде, его немое приятие измены.
Но ведь это вовсе не так, не измена - она с ходу отвергла  такое  слово.
Она отнюдь не собирается изменять Живу! Они любят друг друга, и речи  не
может быть о какой-то там измене. Жив сможет приехать к ней спустя  год,
максимум два. Они ведь взрослые люди - незачем им цепляться друг за дру-
га, точно детям малым. Любовь взрослых людей основана на обоюдной свобо-
де, на взаимном доверии. Тью повторяла теперь все это себе,  как  прежде
говорила ему. "Да, да", - почти беззвучно отвечал он, баюкая ее  и  лас-
кая. После Жив лежал в абсолютной, до звона в ушах тишине  пустыни,  сна
ни в одном глазу, и думал: "Это умерло, не родившись. Это никогда  и  не
начиналось".
   Они сохраняли близость все немногие оставшиеся до отлета Тью  недели.
Они любили друг друга - нежно и бережно, они  продолжали  беседовать  на
темы истории, экономики, этнологии, они цеплялись за любое занятие.  Тью
готовилась к обязанностям, которые предстояло исполнять в экспедиции  на
Терру, изучала принципы иерархии на далекой планете. Жив сочинял  курсо-
вое эссе о социально активных поколениях на планете Уэрел. Оба трудились
весьма настойчиво. Друзья устроили для Тью грандиозные проводы. На  дру-
гой день Жив сопровождал возлюбленную в космопорт. Тью крепко ухватилась
за него и, не в силах оторваться, то и дело целуя, повторяла,  чтобы  он
не откладывал, непременно через год поспешил следом за ней на Терру. Жив
посадил ее на борт флайера, которому предстояло доставить путешественни-
ков на орбиту, где их ждал звездолет системы НАФАЛ, и помахал на  проща-
ние рукой. Затем вернулся в свою квартирку в южном кампусе школы.
   Там его и нашли друзья три дня спустя. Он сидел за столом в  странном
оцепенении. Глядя в одну точку на стене. Жив не пил, не ел  и  почти  не
отвечал на тревожные расспросы друзей. Такие же, как он, выходцы из  пу-
эбло, приятели вмиг сообразили, в чем дело, и сразу же послали за  цели-
телем (так называли врачей на Хайне). Поняв, что дело придется  иметь  с
уроженцем одного из южных пуэбло, целитель сказал:
   - Хавжива! Бог не может оставить тебя здесь, он не умер в тебе.
   После долгого молчания юноша отозвался голосом,  в  котором  непросто
было признать голос прежнего Жива:
   - Я должен вернуться домой.
   - Это пока невозможно, - вздохнул целитель. - Но мы можем  прибегнуть
к "напеву самообладания", а я тем временем  отыщу  человека,  способного
воззвать к твоим богам.
   Он немедленно обратился к студентам - уроженцам юга. Четверо  отклик-
нулись тут же. Всю ночь они сидели с Живом и пели "напев  самообладания"
на двух языках и четырех диалектах, пока наконец страдалец хриплым шепо-
том не подтянул им на пятом, с трудом  выговаривая  слова  одеревенелыми
губами. Затем он свернулся клубком и проспал тридцать часов кряду.
   Проснулся он в собственной комнате. Сидящая рядом пожилая  женщина  с
кем-то беседовала. Но в комнате, кроме них двоих, никого не было.
   - Ты не здесь теперь, - говорила она. - Ты блуждаешь.  Ты  не  вправе
умереть здесь. Это неправильно, это стало бы непоправимой ошибкой. И  ты
это знаешь. Неподходящее место. Неправедная жизнь. Ты  знаешь  это!  Что
держит тебя здесь? Ты заплутал? Ты не знаешь дороги домой? Ты ищешь  ее?
Так слушай, вот она. - И старуха высоким визгливым голосом завела  песнь
почти без слов и без мелодии, вроде бы знакомую Хавживе -  казалось,  он
слышал ее целые столетия назад. Когда женщина, завершив пение, продолжи-
ла свою бессвязную речь, свою беседу ни с кем,  он  опять  провалился  в
сон.
   Когда же проснулся снова, старухи уже не было. Жив так никогда  и  не
узнал, кто была она и откуда взялась. Да он и не спрашивал. Старуха  го-
ворила с ним на его собственном языке, на диалекте Стсе.
   Юноша уже отнюдь не собирался умирать, но был крайне изможден.  Цели-
тель распорядился перевести его в лечебницу в Тесе,  самом  климатически
благоприятном уголке планеты, настоящем оазисе с  горячими  источниками.
Здесь под защитой кольцевой гряды скал зеленел лес и  даже  распускались
цветы. Бесконечные тропки петляли вокруг подножий  гигантских  деревьев,
выводя к берегам всегда теплых озер. Небольшие пруды давали приют говор-
ливым пернатым, голосам которых вторили гейзеры и бесчисленные крохотные
водопады, не умолкавшие, в отличие от птиц, и в ночи. Сюда он и был пос-
лан на поправку.
   Спустя недели три он снова начал наговаривать  заметки  на  диктофон.
Греясь на солнышке на пороге своего коттеджа, расположенного посреди за-
росшей папоротником прогалины, он разговаривал как бы сам с собой.
   - Все едино, с чего начинать собственную историю. Часть всегда меньше
целого. Ничто всегда меньше части, - говорил он,  следя  за  колебаниями
темнеющих на фоне неба тяжелых ветвей. - И неважно, из чего ты выстроишь
собственный мир, свой крохотный, разумно устроенный, уютный мирок,  если
это как раз и есть ничто, которое всегда меньше  целого.  Поэтому  любой
твой выбор оспорим. А любое знание ограничено -  бесконечно  ограничено.
Разум - это сачок, запущенный в безбрежный океан. Все,  что  ни  зачерп-
нешь, - это всегда фрагмент, всегда взгляд украдкой, всегда беглая сцин-
тилляция. Все человеческое знание локально и изначально частично. И вся-
кая жизнь, жизнь любого из людей, извечно ничтожна, произвольна,  беско-
нечно мала, она слабый проблеск отражения от? - Его  голос  пресекся,  и
над поляной посреди вековечного леса вновь повисла  беспокойная  дневная
тишина.
   Спустя полтора месяца юноша вернулся в школу. Он сменил  квартиру.  А
также факультет - оставив социологию, любимую науку Тью, он обратился  к
занятиям в Службе Экумены, которые были сродни прежним, но вели к совер-
шенно другой работе в будущем. Такая перемена должна была задержать  его
в школе по меньшей мере на год, после чего, если позволят успехи, он мог
надеяться на приличную должность в системе.  Справился  он  блестяще,  и
спустя два года его вызвали в администрацию школы и самым деликатным об-
разом, принятым среди консулов Службы, спросили, не сочтет ли он для се-
бя возможным и уместным принять назначение на  Уэрел.  Юноша  немедленно
ответил согласием. Друзья закатили грандиозную пирушку  в  честь  такого
события.
   - А я-то, дура, думала, что ты отправишься на Терру, - призналась  за
столом одна из однокурсниц. - Все эти материалы о войнах  и  рабстве,  о
классах, кастах и дискриминации - разве все это не из истории Терры?
   - Это из текущих событий на Уэреле, - ответил Хавжива.
   Никто не называл его теперь Живом. Из госпиталя он вернулся  уже  под
прежним своим полным именем.
   Сосед по столу пихнул ногой бестактную приятельницу, но та не  унима-
лась.
   - Я-то полагала, что ты отправишься следом за Тью, - вздохнула она. -
Решила, что именно поэтому ты больше не обзаводишься подружкой. Господи,
если б я только раньше знала!
   Все остальные вздрогнули, но Хавжива мягко улыбнулся и  примирительно
обнял раздосадованную однокашницу за плечи.
   Самому ему все было ясно как божий день - как он некогда  предал  лю-
бовь и бросил Йан-Йан, так теперь предали его самого. Не существует пути
назад, но нет пути и вперед. Стало быть, следует свернуть, уйти в сторо-
ну. И, хотя он человек, ему не жить с людьми. Хоть он и  стал  одним  из
историков, ему с ними не по пути. Остается лишь жизнь с иной расой.
   Хавжива более не питал надежд на какие-то грядущие радости. Он  знал,
что сам себе все испортил. Но он знал также, что  два  главных  стержня,
пронизавшие его жизнь, - боги и историзм, - в сочетании  друг  с  другом
наделили его недюжинной силой, применимой в любых  обстоятельствах,  где
угодно. И еще он знал, что единственно верное применение знания  -  осу-
ществлять свое предназначение.
   Целитель, навестив Хавживу за день до  отъезда  на  Уэрел,  тщательно
простукал его и молча присел. Хавжива тоже уселся. Искушенный  в  молча-
нии, юноша частенько забывал, что оно отнюдь не принято среди историков.
   - Что-нибудь беспокоит? - спросил наконец целитель.
   Вопрос показался Хавживе риторическим, во всяком случае задан он  был
почти в медитативном тоне. Как бы то ни было,  нужды  отвечать  на  него
юноша не нашел.
   - Поднимись, пожалуйста, - велел целитель и, когда Хавжива  подчинил-
ся, добавил: - Теперь пройдись туда-сюда.
   Понаблюдав с минуту, врач констатировал:
   - Ты не в себе, вышел из равновесия. Тебе это известно?
   -Да.
   - Может, устроим вечером "напев самообладания"?
   - Незачем, благодарю, со мной все в порядке,  -  ответил  Хавжива.  -
Просто я всегда теперь такой, немного не в себе.
   - От этого ведь вполне можно избавиться, - заметил целитель. - С дру-
гой стороны, раз уж ты собрался на Уэрел, может, это даже и  к  лучшему.
Прощай, беззаботная студенческая жизнь!
   Они обнялись, как все историки, знающие, что больше никогда  не  уви-
дятся друг с другом. В этот день Хавживе пришлось выдержать немало таких
прощальных объятий. А назавтра он уже ступил на борт звездолета "Ступени
Дарранды" и канул в космическую пустоту навечно.
   ЙЕОВЕ
   За время перелета - восемьдесят световых лет, релятивистские скорости
- умерла мать Хавживы, умер отец, не стало и Йан-Йан. В мир иной перешли
все, кого он знал в Стсе, и все друзья по учебе в Катхаде и Be. К момен-
ту посадки они были мертвы уже  долгие  годы.  Даже  ребенок,  рожденный
Йан-Йан, успел стать взрослым, состариться и умереть.
   С этим знанием Хавжива жил с тех пор, как посадил Тью на борт  кораб-
ля, а сам остался умирать. Благодаря усилиям целителя, четверки  студен-
тов, певших вместе с Хавживой, старухи, пробудившей в нем бога, благода-
ря водопадам Теса он все же выжил - но  жил  теперь  исключительно  этим
знанием.
   За время путешествия изменилось и многое другое. Когда Хавжива только
покидал Be, колония Уэрела, планета Йеове, была миром рабов,  гигантским
трудовым лагерем. К моменту прибытия НАФАЛ-звездолета к цели путешествия
там уже отполыхала межпланетная освободительная война, Йеове  провозгла-
сила свою независимость от Уэрела, да и сам институт рабства в  метропо-
лии если не начал распадаться, то сильно пошатнулся.
   Хавжива предпочел бы понаблюдать за этим  ужасным,  но  захватывающим
процессом подольше, но посольство безотлагательно спровадило его к месту
прохождения службы на Йеове. Хайнец по имени Сохикельвеньанмуркерес  Эс-
дардон Айя консультировал Хавживу перед самым отбытием.
   - Если вы ищете опасности, - сообщил он, - то встретите ее на  Йеове.
Если взыскуете надежд, найдете там и надежду. Уэрел пожрет сам себя, а в
мятежной колонии тем временем все может и наладиться.  Но  гарантировать
это вам не сможет никто. Вот что я скажу напоследок, Йехедархед Хавжива:
в обоих этих мирах на свободу вырвались весьма могущественные боги.
   Йеове сбросила иго боссов, своих хозяев - четырех корпораций,  триста
лет безраздельно властвовавших над рабами на бескрайних  плантациях.  Но
хотя за тридцать лет кровопролитных боев независимость  была  завоевана,
войны на планете так и не прекратились. Народные трибуны  и  полководцы,
обретшие среди бывших рабов власть и авторитет  в  период  Освобождения,
сражались теперь друг с другом, деля захваченный пирог. Поводом для сва-
ры служил также и в