нулся в поисках врача и  обнаружил,  что  они
 остались одни в узкой комнате с металлическими стенами.
      - Что вы хотите сказать? - он заставил  себя  погладить
 ее руку. - Я знаю, он был вашим хорошим  другом.  Но  смерть
 оказалась к нему милосердна. Быстрая и чистая -- хотел бы  и
 я так уйти из жизни.
      - Для него... да, наверное, так и  есть.  Должно  быть.
 Но... - она не смогла закончить и внезапно зажала уши. - Пе-
 рестань! Пожалуйста!
      Сцили пробормотал что-то успокаивающее и покинул  пала-
 ту. В коридоре он столкнулся с Мазундаром.
      - Как она там ? - спросил физик.
      Капитан поморщился.
      - Неважно. Надеюсь, не сломается  окончательно  прежде,
 чем мы сумеем доставить ее к психиатру.
      - А в чем дело?
      - Ей мерещится, что она все еще слышит его.
      Мазундар стукнул кулаком по ладони.
      - Я так надеялся, что нет! - выдохнул он.
      Сцили скрестив руки ждал объяснения.
      - А она слышит, - сказал Мазундар, -  конечно  же,  она
 слышит.
      - Но это невозможно! Он мертв!
      - Он будет с нею всегда. Вспомните о замедлении  време-
 ни, - ответил Мазундар. - Да, он камнем упал с небес  и  по-
 гиб. Но это по времени сверхновой. А оно отличается от наше-
 го. Для нас окончательный коллапс звезды тянется  бессчетное
 количество лет. А расстояния для телепатии не помеха. -  Фи-
 зик повернулся  и  быстро  пошел  прочь,  подальше  от  этой
 палаты.







                           ПОСЛЕДНИЕ ИЗ МОГИКАН


     Дядюшка Джим жил в Городе когда мне  было  десять  лет.  Сам  он  был
невероятно стар, я думаю, сто  лет  ему  наверняка  стукнуло.  У  него  не
осталось родственников, и он жил один, в те времена еще встречались  люди,
жившие вне семей.
     Несмотря на то, что у него явно были  не  все  дома,  Д.Д.  вел  себя
тихо-мирно, сапожничая для Города. Мы, соседские дети любили ходить к нему
в мастерскую, расположенную в передней дома. В ней всегда царил образцовый
порядок и вкусно пахло кожей и маслом. Иногда, через открытую  дверь,  нам
удавалось заглянуть в следующую  комнату,  в  которой  на  книжных  полках
лежали длинные яркие связки, обернутые прозрачным пластиком. Дядюшка  Джим
называл  их  "мои  журналы".  Если  мы  не  баловались,  он  разрешал  нам
рассматривать  картинки,  только  просил  листать  осторожно,  потому  что
журналы выглядели такими же старыми, как он сам, а страницы обтрепались  и
пожелтели от груза прошедших лет.
     Уже после смерти Д.Д. мне выпал случай  познакомиться  с  текстами  в
этих журналах. Полнейшая бессмыслица! Ни одни  человек  -  ни  сейчас,  ни
тогда, - не стал бы переживать из-за  всей  этой  ерунды,  вокруг  которой
суетились люди из журналов.
     А еще у Дядюшки Джима стоял старинный телевизионный  приемник.  Никто
не понимал, зачем он ему нужен, ведь для приема  официальных  сообщений  у
Города имелся отличный аппарат. Но не забывайте - Д.Д. был чокнутым.
     Каждое утро он выходил прогуляться, и мы провожали взглядами  высокую
костлявую фигуру, бредущую вниз по Мейн-стрит.
     Одевался Дядюшка Джим потешно, не обращая никакого внимания на  жару,
а уж жара в  Огайо  бывает  совершенно  несносной.  Он  носил  старомодные
заношенные белые рубашки  с  шершавыми  удушающими  воротничками,  длинные
брюки и грубо связанную куртку. Хуже всего  выглядели  узконосые  ботинки,
которые ему явно жали, но Д.Д. с  мучительной  настойчивостью  надевал  их
каждый день, начищая до блеска.
     Мы никогда не видели Д.Д. раздетым, и поэтому  заподозрили,  что  под
одеждой он прячет жуткое уродство. Мы были малы, а значит, жестоки,  и  мы
принялись дразнить старика, но замолкли, когда Джон - брат  моей  тетки  -
устроил нам промывание мозгов.
     Д.Д. оказался не злопамятным, наоборот - несколько раз он угощал  нас
леденцами, которые сам же и варил. Но о леденцах узнал Дантист, и нам всем
попало от своих отцов, потому что сахар разрушает зубы.
     В конце концов, мы порешили,  что  Дядюшка  Джим  (все  называли  его
только так, хотя дядей он никому не приходился) носит свою дурацкую одежду
как фон для значка, на котором было написано "Победил вместе с Уиллардом".
Однажды я спросил старика кто такой этот Уиллард, и он мне рассказал,  что
Уиллард - последний  Президент  Соединенных  Штатов  от  Республиканцев  -
великий человек,  пытавшийся  в  свое  время  предотвратить  беду,  но  он
опоздал, потому что люди слишком далеко зашли в своей лености  и  тупости.
Для головы девятилетнего мальчишки эдакое заявление оказалось  непосильной
нагрузкой. Хотя, если честно, я и сейчас не вполне понимаю смысл...
     В частности, по словам Д.Д.  выходило,  что  во  времена  Уилларда  в
городах не было самоуправления, а страну делили между  собой  две  большие
группы  людей,  которые  боролись  друг  с  другом  за   право   выдвинуть
Президента. Группы эти не были кланами,  а  Президент  не  был  третейским
судьей в спорах городов или Штатов. Он просто ими УПРАВЛЯЛ.
     Д.Д. обычно спускался  по  Мейн-стрит  мимо  Таунхолла  и  Накопителя
солнечной энергии к фонтану, сворачивал к дому папиного дяди Конрада и шел
аж до самого края Города, где  кончаются  Деревья  и  начинаются  поля.  У
аэропорта он поворачивал, заглядывал к  Джозефу  Аракельяну  и  там,  стоя
рядом   с   ручными   ткацкими   станками   и   презрительно    усмехаясь,
разглагольствовал об автоматических механизмах... Что он имел против наших
станков, я не понимал, потому что ткани Джозефа хвалили все.
     Кстати, старик постоянно ругал наш аэропорт с  полудюжиной  городских
перелеток. Ругань была несправедливой, аэропорт был хоть и мал, но хорош -
с бетонным покрытием, блоки для него выдирали из старого шоссе.  Перелеток
тоже хватало на всех. В Городе никогда не могло случиться так, чтобы шесть
групп людей одновременно захотели бы отправиться в путешествие.
     Но я хочу рассказать вам о Коммунисте.
     Произошло это весной,  снег  уже  стаял,  земля  просохла  и  фермеры
отправились  на  пахоту.  Остальной  народ  в  Городе  вовсю  готовился  к
Празднику  -  все  варили,  жарили,   выпекали   -   и   воздух   полнился
восхитительными   запахами.   Женщины   переговаривались   через    улицу,
обменивались  рецептами  блюд;  ремесленники  ковали,  чеканили,   пилили,
вырезали; на вымытых тротуарах пестрели нарядные  одежды,  извлеченные  на
свет  из  сундуков  после  долгой  зимы;  влюбленные  -  рука  в  руке   -
перешептывались в предвкушении празднества.
     Рэд, Боб, Стинки и  я  играли  в  стеклянные  шарики  за  аэропортом.
Раньше, бывало, мы играли в ножички, но когда взрослые узнали, что кое-кто
из парней бросает ими в Деревья, они установили правило,  что  ребенок  не
имеет права носить нож, если рядом нет взрослого.
     С юга дул легкий ветерок,  пыль  поднималась  фонтанчиками  там,  где
падали наши шарики; небо было чистым и  голубым...  Мы  уже  наигрались  и
собирались достать ружья, чтобы поохотиться на кроликов, как вдруг на  нас
упала тень: позади стояли Дядюшка Джим и Энди - кузен моей матери. На Д.Д.
поверх обычного костюма было длинное пальто, но, казалось,  он  все  равно
дрожит от холода.
     Наш Энди - Инженер Города. Когда-то, в доисторические времена, он был
космонавтом и побывал на Марсе, и это делало его героем  в  наших  детских
глазах. Но к тому дню ему  уже  стукнуло  сорок,  он  носил  свою  любимую
шотландскую юбку со множеством карманов и грубые  сандалии.  Мы  никак  не
могли понять, почему Энди не стал шикарным пиратом. Дома у него  хранились
три тысячи книг - вдвое больше, чем у всех остальных жителей Города вместе
взятых. Но что совершенно не укладывалось в голове:  зачем  Энди  проводит
чертову уйму времени с Д.Д?
     Теперь я понимаю, что он хотел как можно больше узнать о прошлом. Его
интересовали не мумифицированные книжные истории, а живые рассказы о живых
людях, которые когда-то ходили по нашей земле.
     Старик взглянул на нас сверху вниз и произнес тонким, но  еще  вполне
твердым голосом:
     - Да вы ж почти голые, дети. Так вы умрете от холода.
     - Чепуха, - сказал Энди. - На солнце сейчас не меньше шестидесяти.
     - Мы собирались идти за кроликами, - важно сообщил  я.  -  Я  принесу
свою добычу к вам домой и ваша жена приготовит жаркое.
     Я, как все ребята,  проводил  у  родственников  примерно  столько  же
времени, сколько бывал дома. Но Энди  я  отдавал  предпочтение.  Его  жена
потрясающе готовила, старший сын лучше  всех  играл  на  гитаре,  а  дочка
играла в шахматы примерно на моем уровне. Я отдал ребятам выигранные шары.
     - Когда я был маленький, мы забирали их насовсем, - сказал Д.Д.
     - А если лучший игрок в Городе выиграет их все? - спросил  Стинки.  -
Чтобы сделать хороший шар, надо приложить много сил. Я бы никогда не  смог
возместить проигранные шары.
     - Зато ты мог их купить, - ответил старик. - В магазинах  продавалось
все, что угодно.
     - А кто их делал?.. Столько шаров... И где?
     - На фабриках.
     Нет,  представить  только!   Взрослые   мужчины   тратят   жизнь   на
изготовление разноцветных стеклянных шаров!
     И  когда  мы  совсем  было  собрались  уйти  за  кроликами,  появился
Коммунист. Он шел по Миддлтонской дороге, и пыль  поднималась  из-под  его
босых ног.
     Незнакомец в городе - редкость. Мы кинулись было  ему  навстречу,  но
Энди резко крикнул, и мы остановились, потому что Энди, кроме всего,  имел
поручение следить за соблюдением порядка. Мы  стояли,  в  молчании  тараща
глаза, пока незнакомец не дотопал до нас.
     Он был так же мрачен, худ и  высок,  как  Д.Д.  Накидка  с  капюшоном
висела лохмотьями  на  впалой  груди,  сквозь  дыры  можно  было  запросто
пересчитать ребра, а от самого лысого черепа до пояса вилась грязная седая
бородища. Старик шел тяжело, опираясь на толстую палку, и  от  него  веяло
одиночеством, придавившем тяжким грузом узкие плечи.
     Энди, выступив вперед, слегка поклонился.
     - Приветствую тебя Свободнорожденный! Добро  пожаловать!  Я  -  Эндрю
Джексон Уэлс, Инженер  Города.  От  имени  всех  земляков  приглашаю  тебя
остановиться у нас, отдохнуть и подкрепиться, - он продекламировал слова с
чувством и великой тщательностью.
     Дядюшка Джим осклабился, и улыбка растеклась по его лицу словно  снег
в оттепель. Путник оказался таким же стариком, как он сам, и явно  родился
в том же самом давно позабытом всеми мире. Д.Д. шагнул вперед  и  протянул
руку.
     -  Добрый  день,  сэр,  -  сказал  он.  -  Меня  зовут  Роббинс.  Рад
встретиться с вами.
     Хорошими манерами старики не отличались.
     - Спасибо, камрад Уэлс и камрад Роббинс, -  произнес  чужак.  -  Я  -
Гарри Миллер. - Улыбка на его лице потерялась в заплесневелых бакенбардах.
     - Камрад?! - протянул Д.Д., словно повторяя слово из ночного кошмара.
- Что ты имеешь в виду? - Он отдернул протянутую руку.
     Блуждающий взгляд чужака  неожиданно  стал  сосредоточенным.  Я  даже
испугался - так он на нас посмотрел.
     - Я имею ввиду именно то, что сказал, - ответил он. - И  я  не  боюсь
повторить:  Гарри  Миллер,  Коммунистическая  партия  Соединенных   Штатов
Америки, к вашим услугам.
     Дядюшка Джим судорожно вздохнул.
     - Но... но... - прошипел он. - Я думал... я надеялся, все вы,  крысы,
уже передохли...
     - Примите мои извинения, Свободнорожденный Миллер, - заговорил  Энди.
- Не принимайте слова нашего друга Роббинса  на  свой  счет.  Продолжайте,
прошу вас.
     Миллер захихикал радостно, но в то же время упрямо.
     - Мне безразлично. Меня обзывали куда хуже.
     - И заслуженно! - Впервые я видел Дядюшку  Джима  рассерженным.  Лицо
его налилось кровью, трость постукивала в  дорожной  пыли.  -  Энди!  Этот
человек - изменник! Он иностранный агент! Ты слышишь?
     - Вы хотите сказать, что прибыли  прямиком  из  России?  -  промямлил
Энди, а мы  плотнее  обступили  взрослых  и  навострили  уши.  Потому  как
иностранец - абсолютно диковинное зрелище.
     - Нет, - ответил Миллер. - Нет. Я из Питтсбурга. И я никогда не был в
России. И никогда не хотел побывать. У них там слишком жутко. Однажды  они
уже якобы построили Коммунизм.
     - Вот уж не предполагал, что в  Питтсбурге  остались  живые  люди,  -
сказал Энди. - Я был там в  прошлом  году  вместе  с  розыскной  командой,
искали сталь и медь, так мы даже птицы там не заметили.
     - Да-да. Только мы с женой и остались. Но она умерла,  а  я  не  смог
больше оставаться в этой гниющей дыре. Собрался и вышел на дорогу...
     - Лучше будет, если ты на нее тотчас же вернешься, - отрезал
     Дядюшка Джим.
     -  Успокойтесь  пожалуйста,  -  произнес  Энди.  -  Прошу  в   Город,
Свободнорожденный Миллер. Камрад Миллер, если вам так угодно.
     Д.Д. схватил Энди за руку. Его трясло, как мертвый лист  в  последнем
полете.
     - Ты не должен! - пронзительно взвизгнул он. - Ты  не  понимаешь!  Он
отравит ваши головы, извратит ваши мысли, и мы все закончим жизнь рабами -
его и его шайки бандитов!
     - По-моему, если кто и травит ваш мозг, мистер Роббинс,  так  это  вы
сами, - произнес Миллер.
     Дядюшка Джим опустил голову и на секунду застыл,  в  глазах  блеснули
слезы, но затем он задрал подбородок и сказал с чувством:
     - Я - Республиканец!
     - Так я и думал, - ответил Коммунист, оглядываясь  вокруг  и  как  бы
поддакивая самому  себе.  -  Типичная  псевдобуржуазная  культура.  Каждый
распахивает  свое  собственное  поле  на   своем   собственном   тракторе,
одновременно вцепившись в свою частную собственность.
     Энди почесал голову и спросил:
     - О чем ты говоришь, Свободнорожденный? Трактора принадлежат  Городу.
Кто захочет связываться и брать на себя  содержание  трактора,  плуга  или
копнителя?
     - Ты хочешь сказать... - в глазах Коммуниста мелькнуло удивление.  Он
приподнял руки - худющие, с выпиравшими из-под кожи костями. -  Ты  хочешь
сказать, что вы обрабатываете землю коллективно?
     - Почему? Нет! Что за чертовщина? Разве в  этом  дело?  -  воскликнул
Энди. - Человек имеет право делать то, к чему он сам больше склонен, разве
не так?
     - Значит, земля, которая  должна  быть  общественной  собственностью,
разделена между кулаками?! - вспыхнул Миллер.
     -  Что  за  дьявольщина  за  такая!  Как  земля  может  быть  чьей-то
собственностью? Земля это... это... просто  земля!  Ну  вы  же  не  можете
положить в свой карман сорок  акров  земли  и  отправиться  вместе  с  ней
восвояси! - Энди глубоко вздохнул. - Вы, должно быть  здорово  отстали  от
жизни в своем Питтсбурге. И питались, наверное,  одними  консервированными
овощами? Да-да,  я  так  и  думал.  Все  объясняется  очень  просто.  Вот,
посмотрите. Тот участок засеял пшеницей Шленн, кузен моей матери. Вырастет
он ее соберет и поменяет на что захочет. В  следующем  году,  чтобы  почва
отдохнула, участок распашут под люцерну, и сын моей сестры Вилли, будет за
ней ухаживать. А овощи и фрукты мы выращиваем  рядом  с  домом,  так  чтоб
каждый день есть их свежими.
     Огонек в глазах Миллера потух, не успев разгореться.
     - В этом  нет  смысла,  -  сказал  он,  и  в  голосе  его  прозвучала
смертельная  усталость.  Не  иначе,  он  шел  слишком  долго   из   своего
Питтсбурга, и дошел потому  только,  что  побирался  у  цыган  и  одиноких
фермеров.
     - Полностью согласен, - произнес Дядюшка Джим и натянуто улыбнулся. -
В дни моего отца... - он захлопнул рот. Я  знал,  что  его  отец  погиб  в
Корее, в какой-то давнишней войне,  когда  Д.Д.  был  еще  меньше  нас,  и
сейчас,  вспомнив  об  отце,  Д.Д.  всколыхнул  в  себе  печаль  потери  и
отгоревшую гордость. Я  стал  вспоминать,  что  говорил  Свободнорожденный
Левинсон, преподававший в Городе историю (он знал ее лучше  всех),  и  тут
дрожь пробежала по моей коже... Коммунисты! Те самые,  которые  убивали  и
пытали американцев... Я посмотрел на  нашего  Коммуниста  -  вряд  ли  эта
тряпичная пародия на человека справилась бы даже со щенком. Странно...
     Мы двинулись в направлении Таунхолла. Люди  заметив  нас,  вытянулись
вдоль дороги и перешептывались тихонько, насколько позволяли  приличия.  Я
шагал вместе с Рэдом, Бобом и Стинки чуть позади и  справа  от  Миллера  -
настоящего  живого  Коммуниста,  и  тоже  чувствовал  на  себе  любопытные
взгляды. А когда мы добрались до  ткацкой  мастерской  Джозефа,  на  улицу
высыпала вся его семья, ученики и подмастерья, и принялись таращить глаза.
     -  Наемные  работники,  как   я   понимаю!   -   воскликнул   Миллер,
останавливаясь посреди улицы.
     - Надеюсь, вы не думаете, что они работают бесплатно? - спросил Энди.
     - Они должны работать ради общего блага.
     - Так и получается. Как только кому-нибудь  понадобиться  одежда  или
одеяло, Джозеф собирает своих мальчиков и они изготовляют нужную вещь. Они
делают это лучше, чем большинство женщин.
     - Известное дело. Буржуи - эксплуататоры...
     - Могу лишь надеяться на их появление, - процедил Дядюшка Джим сквозь
зубы.
     - Надейся, надейся... - огрызнулся Миллер.
     - Так ведь их  нет!  -  воскликнул  Д.Д.  -  Люди  начисто  растеряли
амбиции. Исчез дух состязательности. Никто не думает -  как  сделать  так,
чтобы жить лучше. Они покупают только то, что действительно необходимо,  и
не выбрасывают ничего, пока вещь не начнет разваливаться... а  одежду  они
делают такую, будь она проклята, что ее можно носить вечно! - Дядюшка Джим
помахал тростью в воздухе.  -  Я  говорю  тебе,  Энди,  страна  катится  в
преисподнюю. Экономика  инертна,  бизнес  превратился  в  кучку  ничтожных
магазинчиков, люди сами производят для себя то, что они раньше покупали!
     - Мне кажется, мы хорошо питаемся,  одеваемся  и,  вообще,  живем,  -
ответил Энди.
     - Но куда подевались ваши... великие помыслы? Где предприимчивость  и
энергия, которые сделали Америку великой страной? Да посмотри же ты:  твоя
жена и твоя теща носят платья одного фасона. До  сих  пор  вы  летаете  на
перелетках, сконструированных во времена твоего отца. Неужели вы не хотите
жить лучше?
     - Наши машины работают без сбоев, - Энди отвечал, отчеканивая  каждое
слово. Наверное, он не впервые повторял этот аргумент, но сейчас в  беседе
участвовал Коммунист. Миллер вдруг повернулся и пошел в плотницкий магазин
Си Йоханссона, Си как раз собирал комод для Джорджа Хюлма,  который  хотел
весной сыграть свадьбу. Си отвечал поначалу вежливо:
     - Да...  да,  Свободнорожденный...  несомненно,  я  работаю  здесь...
Организоваться? Какого рожна? Общественная польза, ты это имеешь ввиду? Но
все мои ученики и так заняты общественной жизнью.  Даже  чересчур.  Каждый
третий день - выходной. Проклятье!... Нет, они не угнетены! Силы небесные!
Они мои собственные родственники!.. Да ни одного человека нет, у  кого  бы
не было хорошей мебели. И не потому вовсе, что они хреновые  плотники  или
чванятся принять помощь...
     - Но люди во всем мире! - прохрипел Миллер. -  Неужели  ты  настолько
бессердечен, человек? Что ты, к примеру,  можешь  сказать  о  мексиканских
пеонах?
     Си Йоханссона передернуло.  Он  выключил  электрический  наждачник  и
крикнул ученикам, чтобы отдыхали до завтра.
     Энди вытащил Миллера обратно на улицу: у Таунхолла их уже  ждал  Мэр,
который специально вернулся  с  поля.  Хорошая  погода  ожидалась  на  всю
неделю, так что люди решили не торопиться с посевной,  а  провести  вечер,
встречая гостя.
     - Сборище задниц, - прорычал Дядюшка Джим. - Твои предки  никогда  бы
не бросили работу на полпути.
     - Мы закончим посевную вовремя, - ответил наставительно  Мэр,  словно
разговаривая с ребенком. - Что за спешка, Джим?
     - Спешка? Ну почему бы не завершить побыстрей пахоту  и  не  заняться
другим полезным делом? Больше сделать - лучше жить!
     - Во славу эксплуататоров! - крикнул Миллер.  Он  стоял  на  ступенях
Таунхолла в позе изможденного голодом злющего петуха.