- Когда человека приговаривают к изгнанию,  -  про-
должал  он, - все эксперты по различным эпохам собира-
ются на совещание и высказывают  свои  соображения  по
поводу того, какие из периодов истории наиболее подхо-
дят  для  данного,  конкретного индивида. Вы, конечно,
понимаете, что человеку интеллектуальному и брезгливо-
му, перенесенному в Грецию времен Гомера, жизнь  пока-
жется  сплошным кошмаром, а какой-нибудь головорез мо-
жет там отлично прижиться и даже стать уважаемым  вои-
ном.  Если  этот  головорез не совершил самого тяжкого
преступления, они и вправду могут оставить его  вблизи
дворца  Агамемнона,  обрекая  его  всего лишь на опас-
ность, неудобства и тоску по родине...  О  господи,  -
прошептал он. - На тоску по родине!
   Под  конец  своей  речи он так помрачнел,что я счел
нужным как-то рассеять его и сухо заметил:
   - У приговоренного должен быть выработан  иммунитет
ко  всем  болезням прошлого. Иначе эта высылка превра-
тится в усложненную смертную казнь.
   Его глаза снова остановились на мне.
   - Верно, - произнес он. - и в его организме, конеч-
но, продолжает активно действовать сыворотка  долголе-
тия. Но это все. С наступлением темноты его высаживают
в  каком-нибудь безлюдном месте, машина исчезает, и он
до конца своих дней отрезан от своего времени. Он зна-
ет только то, что для него выбрали эпоху...  с  такими
особенностями...  благодаря которым, по их мнению, на-
казание будет соответствовать  характеру  совершенного
им преступления.
   На  нас снова обрушилась тишина,пока тиканье камин-
ных часов не превратилось в самый громкий звук на све-
те,словно снаружи навсегда умолкли, скованные морозом,
все остальные голоса мира. Я  взглянул  на  циферблат.
Была  глубокая ночь; близился час, когда начинает све-
тать на востоке небо.
   Посмотрев на него, я увидел,  что  он  все  еще  не
спускает с меня пристального смущенного взгляда.
   - Какое вы совершили преступление? - спросил я.
   Судя  по всему, этот вопрос не застиг его врасплох,
он только устало сказал:
   - А какое это имеет значение? Ведя  я  уже  говорил
вам, что одни и те же поступки в одну эпоху оценивают-
ся как преступления, а в другую - как героические под-
виги. Если бы моя попытка увенчалась успехом, грядущие
столетия преклонялись бы передмоим именем. Но я потер-
пел неудачу.
   -  Должно  быть, пострадало множество людей, сказал
я. - И весь мир возненавидел бы вас.
   - Да, так оно и было, - согласился он. И через  ми-
нуту  добавил:  - Разумеется, я все это выдумал. Чтобы
скоротать время.
   - А я вам подыгрываю, - улыбнулся я.
   Он почувствовал себя несколько свободнее  и,  отки-
нувшись на спинку кресла, вытянул ноги на великолепном
ковре.
   -  Так.  А каким же образом на основе рассказанного
мною вымысла вам удалось  догадаться  о  степени  мной
предполагаемой вины?
   - Ваше прошлое. Где и когда вас оставили?
   И  тоном, холоднее которого мне никогда не приходи-
лось слышать, он произнес:
   - Под Варшавой, в августе 1939 года.
   - Не думаю, чтобы вам  хотелось  говорить  о  годах
войны.
   - Вы правы.
   Однако,поборов  себя,он  с вызовом продолжал:
   - Мои враги просчитались. Из-за всеобщей неразбери-
хи, возникшей в связи с нападением Германии, меня  по-
садили  в концентрационный лагерь без предварительного
полицейского расследования. Постепенно я разобрался  в
обстановке.  Я,  конечно, не мог тогда ничего предска-
зать, как не могу сделать этого  сейчас.  О  том,  что
происходило  в двадцатом веке, знают лишь специалисты.
Но к тому времени, когда меня, как поляка, мобилизова-
ли в немецкую армию,я понял, что эта сторона  потерпит
поражение. Поэтому я перебежал к американцам,рассказал
им обо всем, что видел,и стал их разведчиком. Это было
рискованно, но даже если бы я наткнулся на пулю, что с
того?  Этого  не  случилось; кончилось тем, что у меня
оказалось множество покровителей, которые помогли  мне
приехать сюда. Остальная часть этой истории вполне за-
урядна.
   Моя  сигара погасла. Я снова зажег ее, потому что с
сигарами Микельса нельзя было обращаться небрежно.  Их
специально доставляли ему самолетом из Амстердама.
   - Чужое семя, - произнес я.
   - Что вы сказали?
   - Да вы ведь знаете. Руфь в изгнании. К ней относи-
лись неплохо, но она выплакала глаза от тоски по роди-
не.
   - Нет, я ничего об этом не наю.
   - Это из Библии.
   - Ах, да. Надо обязательно как-нибудь прочесть Биб-
лию.
   Его  настроение постепенно менялось, и он снова об-
рел ту уверенность, которую я наблюдал в  нем  прежде.
Жестом почти беспечным он поднес ко рту стакан с виски
и  залпом  выпил  его. В выражении его лица была смесь
настороженности и самоуверенности.
   - Да, - сказал он, - с этим было очень  скверно.  И
главное тут не в изменении жизненных условий. Вам, ко-
нечно,случалось  выежать  за город и жить в палатке, и
вы не могли не заметить, как быстро отвыкаешь от крана
с горячей водой, электрического освещения, от всех тех
приспособлений,которые по  уверениям  производящих  их
фабрикантов, являются предметами первой необходимости.
Я был бы рад иметь гравитационный индуктор или клеточ-
ный стимулятор, но я прекрасно обхожусь без них. Тоска
по  родине  - вот что вас пожирает. Мелочи, которых вы
никогда не замечали: какая-нибудь  определенная  пища,
то,  как люди ходят, в какие они играют игры, на какие
темы раговаривают... Даже созвездия. И они  в  будущем
выглядят  по-иному.  Такой  далекий путь прошло к тому
времени Солнце по своей галактической орбите.
   Но всегда были и есть люди, которые покидают родные
края. Все мы - потомки тех, кто смог пережить это пот-
рясение. Я приспособился.
   Он угрюмо нахмурился.
   - Я не вернулся бы обратно,даже если бы меня  поми-
ловали, - произнес он. - Из-за того,что там творят эти
предатели.
   Я  допил  свое  виски, смакуя языком и небом каждую
каплю этого восхитительного напитка и лишь  краем  уха
прислушиваясь к его словам.
   - Вам здесь нравится?
   -  Да, - ответил он. - Теперь - да. Я уже преодолел
эмоциональный барьер. Мне помогло то,что  первые  нес-
колько  лет все мои усилия были направлены на то,чтобы
выжить, а потом приехав сюда, я был слишком занят уст-
ройством. У меня было мало времени на самооплакивание.
А теперь меня все больше увлекает мой бизнес  -  игра,
захватывающая  и приятная тем, что неверные шаги в ней
не влекут за собой высшую меру наказания. Я  открыл  в
этой эпохе такие качества, которые утратило будущее...
Держу  пари, что вы не имеете ни малейшего представле-
ния о том,насколько экзотичен этот город. Ведь  в  эту
самую минуту в пяти милях от нас стоит у атомной лабо-
ратории солдат-охранник, мерзнет в подворотне бродяга,
идет  оргия  в  аппартаментах  миллионера, готовится к
ранней службе священник, спит торговец из Аравии,стоит
в порту корабль из Индии...
   Его возбуждение несколько улеглось. Он отвел взгляд
от ночного окна и посмотрел в сторону спален.
   - И здесь мои жена и дети, - с  какой-то  особенной
теплотой  добавил он. - Нет, что бы ни произошло, я не
вернулся бы обратно.
   Я в последний раз затянулся сигарой.
   - Да, вы д_е_й_с_т_в_и_т_е_л_ь_н_о неплохо  устрои-
лись.
   Окончательно  стряхнув  с себя грусть, он улыбнулся
мне.
   - А знаете, мне кажется, что вы поверили этой сказ-
ке.
   - О, безусловно. - Я погасил окурок сигары, встал и
потянулся. - Час поздний. Нам, пожалуй, пора идти.
   Он понял не сразу. А когда до него  наконец  дошло,
он  медленно, словно огромный кот, приподнялся с крес-
ла.
   - Н_а_м ?
   Я вытащил из кармана пистолет-парализатор. Он замер
на месте.
   - Дела такого рода не оставляют на волю случая.  Мы
всегда проверяем. А теперь в путь.
   Кровь отхлынула от его лица.
   -  Нет,  -  беззвучно, одними губами произнес он, -
нет, нет, нет, вы этого не  сделаете,  это  ужасно,  а
Амелия, дети...
   - Это, - сказал я ему, - входит в наказание.
   Я  оставил  его в Дамаске за год до того, как город
был разграблен Тамерланом.





                                   СВЕТ


     Вам следует запомнить: то, что вы сейчас услышите - величайшая  тайна
со времен Манхеттэнского проекта. Вашу жизнь мы прощупали с того дня,  как
вы вылезли из коротких штанишек....
     Нет, черт возьми! Мы отнюдь не банда  милитаристов,  свихнувшихся  от
жажды власти. Думаете, мне не хочется кричать правду на весь мир?
     Но  она  может  подтолкнуть  мир  к  войне,   что   означает   гибель
цивилизации.
     Надеюсь, вы, как историк, поймете причины нашего молчания. Макиавелли
- вот символ хладнокровия и реализма... И вам нет нужды объяснять мне, что
он был всего  лишь  исключительно  здравомыслящим  патриотом.  Я  читал  и
"Государя", и "Рассуждения".
     Честно скажу, мне странно ваше удивление. Да, мои знания математики и
физики позволяют мне работать на "Астро", но разве  это  означает,  что  в
остальном  я  должен   выглядеть   неотесанной   деревенщиной?   Я   много
путешествовал, сэр, и на музеи тратил времени не меньше, чем на кабаки.
     Я допускал, что мои коллеги  по  лунной  экспедиции  именно  по  этой
причине косо на меня поглядывают. Они оба отнюдь не роботы, но им пришлось
выучить настолько много, что  просто  не  верится,  как  такое  количество
знаний  могло  уместиться  в  одной  человеческой  голове.  Если   копнуть
поглубже, они, попросту, боялись, что воспоминания о "Мадонне  у  скал"  -
конечно же, из Лондонского музея, она лучшая из  Мадонн,  -  вытеснят  мои
знания орбитальных функций. Вот почему  на  генеральной  репетиции  я  так
уперся, решив рассказать им все, что я знаю по астрогации.  Наверное,  это
задело Бэйрда.
     Особых споров между нами не возникало.  К  тому  времени,  "Бенджамин
Франклин"  отчалил  от  орбитальной  станции  и  двинулся   к   Луне,   мы
представляли хорошо слаженную группу.
     Как вы помните, нас было трое. Бэйрд - пилот и  штурман.  Эрнандес  -
инженер. И я - за механика. С управлением корабля мог  справиться  и  один
человек, остальные двое были дополнительной гарантией,  причем  каждый  из
нас мог подменить другого. Нам  предстояла  первая  настоящая  высадка  на
Луне, поэтому вероятность неудачи стремились свести к минимуму.
     Мы летели по заданному курсу несколько дней:  любовались  удаляющейся
Землей и увеличивающейся Луной, которая приближалась к нам на  фоне  столь
черной и звездной  ночи,  какую  вы  просто  не  в  состоянии  вообразить.
Разглядывать фотографии бессмысленно.
     На корабле царила тишина, и мы разговаривали, чтобы не сойти от нее с
ума. Одну из наших бесед я запомнил очень хорошо, потому что она  касалась
причин секретности полета.
     Земля висела сапфиром  среди  тьмы  и  звезд.  Длинные  белые  потоки
северного сияния развевались вблизи полюсов, наподобие знамен. Вы  знаете,
что с такого расстояния на нашей планете видны пояса? Очень много,  совсем
как у Юпитера. Из-за них трудно разглядеть очертания континентов.
     - Вроде бы, в поле  зрения  Россия,  -  сказал  я.  Бэйрд  глянул  на
хронометр  и  висящий  на  стене   график   движения,   подвигал   визиром
логарифмической линейки.
     - Да,  -  буркнул  он.  -  В  данный  момент  Сибирь  проходит  через
терминатор.
     - Они следят? - спросил Эрнандес.
     - Наверняка, - ответил  я.  -  На  их  орбитальных  станциях  хорошие
телескопы.
     - То-то у этих телескопов будут скалиться, если мы врежемся в метеор!
- заявил Эрнандес.
     - Если  с  нами  что  случится,  печалиться  особенно  не  станут,  -
согласился я. - Но вряд ли нам устроят диверсию. По крайней мере,  в  этом
рейсе, когда за нами следят все, кому не лень.
     - Думаешь, из-за диверсии могла бы начаться война? -  поинтересовался
Бэйрд.  -  Ерунда.  Никто  не  станет  уничтожать  страну  зная,  что  его
собственная  тоже  будет  уничтожена,  -  из-за  трех  человек  и  корабля
стоимостью в десять миллионов долларов.
     - Верно. - Я не стал спорить.  -  Но  одно  может  повлечь  за  собой
другое.  Нота  протеста  окажется  первым  звеном  цепи.  А  при   наличии
межконтинентальных  ракет  с  термоядерными  боеголовками  можно  добиться
довольно многого. Первоочередная задача политики - сохранить статус кво, и
в  то  же  время  растущая  напряженность   делает   статус   кво   весьма
нестабильным.
     Вы полагаете, что наше правительство не стало бы посылать  экспедицию
на Луну, не получай оно при этом каких-нибудь  военных  преимуществ?  Нет,
черт побери! Первой лунной высадкой мы зарабатываем очко - престиж - и  ни
центом больше! Кроме того, мы сами подписывали договор  о  признании  Луны
международной территорией под контролем ООН. Так что  никто  не  отважится
строить на ней что-нибудь эдакое, стратегическое.
     - И долго такой баланс продержится? - спросил Эрнандес.
     - А вот появится вдруг какая-нибудь совершенно новая технология - ну,
например, силовой экран, способный защитить весь континент, а у  противной
стороны даже намека на это не  будет,  вот  тогда  и  закончится  Холодная
Война.
     - Заткнитесь! - рявкнул Бэйрд. - Вы оба слишком много болтаете.
     Я знал, что не о том говорил, когда снаружи царило вечное спокойствие
ночи. Не надо выносить наши жалкие страхи, ненависть, жадность за небеса и
в космос.
     Но, может быть, сам факт, что мы, обремененные  этим  гадким  грузом,
все же стремились к Луне, свидетельствует, что человек  по  натуре  лучше,
чем он сам о себе думает...
     Ожидание  выматывало  нас,  ожидание  и  свободный   полет.   Нулевая
гравитация удобна,  пока  вы  бодрствуете,  но  ваши  инстинкты  не  столь
догадливы. Укладываясь спать, мы мучились от  кошмаров.  Правда,  к  концу
пути они становились реже, и  мне  кажется,  со  временем  к  этому  можно
полностью приспособиться.
     Романтических  чувств  первопроходцев,  идя   на   посадку,   мы   не
испытывали. Мы очень устали и были очень напряжены. Посадка -  всего  лишь
тяжелая и утомительная работа.
     Место посадки не было определено точно, так  как  малейшая  ошибка  в
орбите могла вызвать отклонение. А  кроме  того,  вся  лунная  поверхность
представляла интерес. Мы лишь были уверенны,  что  сядем  где-то  рядом  с
северным полюсом не в одном  из  морей,  которые  выглядят  соблазнительно
гладкими, но вполне могут таить какие-нибудь каверзы.  В  конечном  счете,
как вы, может, помните, мы опустились на склоне лунных Альп, неподалеку от
кратера Платона.  Район  не  очень  удачный,  но  наш  аппарат  специально
конструировали для таких мест.
     Грохот  двигателей  стих,  уши  медленно  привыкли  к  безмолвию:  мы
совершили посадку. Какое-то время мы  сидели,  не  обменявшись  ни  единым
словом. Мокрая от пота одежда прилипла к спине.
     - Ладно, - сказал Бэйрд протяжно. - Порядок. Мы здесь.
     Он отстегнулся,  нашел  микрофон  и  начал  вызывать  станцию.  Мы  с
Эрнандесом приникли к иллюминаторам.
     Это выглядело сверхъестественно. Я бывал в  земных  пустынях,  но  ни
одна  из  них  не  сверкала  так  ярко,  ни  одна  не  казалась  настолько
безжизненной, а скалы нигде не были такими огромными и изломанными.  Южный
горизонт казался близким, и я подумал, что  смогу  увидеть  закругляющуюся
вдали и тающую в пене звезд поверхность.
     Затем  мы  тянули  жребий.  Эрнандес  проиграл,  и  он  должен  будет
оставаться внутри, тогда как мне выпало  право  ступить  на  Луну  первым.
Бэйрд и я забрались в скафандры и через  шлюз  выбрались  наружу.  Кстати,
даже на Луне эти доспехи весят немало.
     Мы стояли в тени корабля и осматривались сквозь светофильтры. Тень не
была абсолютно черной и как ножом обрезанной - из-за отражения от  скал  и
грунта, - но гораздо глубже и четче, чем на Земле. Позади нас  тянулись  к
горизонту резко очерченные горы,  а  впереди  -  потрескавшаяся,  охряного
цвета поверхность неровно понижалась к краю цирка Платона.
     Вы, может, помните, что мы сели незадолго до  заката  и  намеревались
отправиться в обратный путь через две недели, вскоре после рассвета. Ночью
температура на Луне падает до 250 градусов ниже нуля, но днем  тепло  так,
что запросто можно поджариться. Кроме того, это  экономичнее  -  разогреть
корабль  словно  электроплитку,  тогда  не   надо   устанавливать   секции
охлаждения: требуется меньшая масса.
     - Ну, - сказал Бэйрд. - Шагай.
     - Шагну - и что дальше? - спросил я.
     - Толкай речь. Ты - первый человек на Луне.
     - О, нет, - возразил я. - Ты - капитан. Разве  я  могу  мечтать  о...
нет, нет. Шеф, я отказываюсь.
     Возможно, вы читали эту речь в прессе. Там сказано,  что  это  якобы,
импровизация, но на самом деле  ее  написала  жена  одной  крупной  шишки,
который верил в ее поэтические притязания. Словесный понос,  правда  ведь?
Бэйрд хотел, чтобы я произнес это!
     - Мятеж, - заявил он.
     - Могу ли я посоветовать капитану, чтобы он просто записал в журнале,
будто речь произнесена?
     - И ты - Иуда! - рявкнул Бэйрд. Но он так и поступил. Позже. Надеюсь,
вы понимаете, что слышали это с условием: не для огласки. Договорились?
     Бэйрд продолжал оставаться в отвратительном настроении.
     - Возьми несколько образцов породы, - распорядился  он,  устанавливая
камеру.
     Я быстро подобрал подряд несколько  камешков,  полагая,  что  если  я
начну выбирать их, то Солнце выберет меня и поджарит. Конечно, это - чушь,
но Бог знает, до чего жутким и чуждым казался окружающий пейзаж...
     Бэйрд был занят съемками.
     - Я удивлюсь, если ты сможешь поймать этот свет, - заметил  я.  -  На
Земле ничего подобного не бывает.
     Но это было не совсем так. Я не могу описать разницу. Я думал  о  тех
странных и уникальных оттенках освещения,  с  которыми  мы  изредка,  если
повезет, сталкиваемся на Земле, вроде того медного  тона,  что  появляется
незадолго  до  шторма,  о  прочих  похожих  вещах,  -  и  представлял   их
размноженными в миллионах отдаленно похожих изображений.
     - Вот еще, конечно, сфотографируется, - заявил Бэйрд.
     - Ну да. Внешнее впечатление. -  сказал  я.  -  Но  что  бы  передать
ощущение, необходим художник, а такого художника  не  было  уже  столетия.
Рембрандт? Нет, для него это  слишком  грубо,  холодный  свет,  обладающий
одновременно жаром ада...
     -  Заткнись!  -  Рев  в  наушниках  чуть  не  порвал  мне  барабанные
перепонки. - Чтоб ты сдох, как и твой проклятый Ренессанс!
     Немного погодя мы вернулись на корабль. Бэйрд тихо психовал.  Он  был
на пределе выдержки и, наверное, он был прав: поверхность  Луны  не  самое
подходящее время для разговоров об искусстве.
     Мы выставили наружу датчики, решив, что пока они собирают информацию,
сами мы можем перекусить и вздремнуть. Солнце спускалось к горизонту, тени
становились  длиннее.  Эрнандес  обследовал  принесенные  мной  образцы  и
заявил, что хоть он и не геолог, но, кажется, ничего похожего на Земле  не
встречается. Эксперты позже сообщили нам, что и для них они  в  диковинку.
Минералы  те  же,  но  их  кристаллизация  в  лунных  условиях   протекала
совершенно иначе.
     После недолгого отдыха мы отметили, что Солнце спустилось еще ниже  и
неровности местности образовали перед нами почти сплошную  полосу  тени  к
кратеру Платона. Эрнандес посоветовал нам использовать эту возможность для
исследования. Закат настал бы до того, как мы успели вернуться,  но  грунт
остывает не так быстро, и с помощью наших аккумуляторных батарей мы вполне
могли бы успеть. В вакууме, на затененной поверхности,  вы  не  так  много
тепла потеряете с  излучением,  гораздо  больше  лунные  породы,  насквозь
промерзшие внутри, высосут его через ваши подошвы.
     Бэйрд для порядка повозражал, но ему и самому не терпелось. Так  что,
в конце концов, мы плюнули на инструкции  и  отправились  все  втроем.  Мы
добрались до края и заглянули оттуда вниз,  на  лавовую  равнину  примерно
шестидесяти миль диаметром. Дальняя ее сторона бы