мне? Что совершить, чтобы вы хоть на миг сменили гнев на милость? Неужели нет ничего такого, чем бы я хоть на миг не мог заслужить вашу благосклонность?!
     Анна вдруг шагнула к нему и, схватив за волосы, резко вскинула его лицо.
     - Есть! Вы спасли Джона Дайтона, отослав его подальше. Докажите же свою преданность. Мне нужна его голова!
     В глазах Тирелла мелькнуло нечто похожее на надежду.
     - Да! О да! Я сделаю это!
     Анна разжала пальцы и брезгливо вытерла руку о складки платья машинальным движением.
     - Но это еще не все, палач. Выполни еще один мой приказ. Мне нужна еще одна голова - короля Ричарда Третьего!
     Дебора испуганно ахнула, даже Оливер вздрогнул, взглянув на королеву, словно опасаясь, в своем ли она уме. Лицо Анны было словно из мрамора, глаза лихорадочно блестели.. Тирелл же тотчас успокоился и встал.
     - Да. Клянусь своим последним дыханием, я исполню ваш приказ, моя королева.
     Он поклонился и молча вышел. Анна бессильно опустилась в кресло.
     - Дебора, умоляю, дай мне воды!
     После этого она погрузилась в какое-то странное оцепенение. Ее перестало интересовать все происходящее вокруг. Она так устала сносить бесконечные удары судьбы, что в ней как бы что-то надломилось. Дебора уже видела, как с ней происходило нечто подобное, но на сей раз это было куда страшнее. Исчезла даже жажда мести. Душа Анны, казалось, умерла. Она не думала ни о будущем, ни о прошлом. Она была уничтожена настолько, что не могла ни плакать, ни молиться.
     Однажды, как сквозь сон, она услышала, как Дебора выговаривает Оливеру:
     - В вас просто заговорила ревность! Как вы осмелились открыть это королеве? Она верила этому человеку, и он мог ее спасти, ибо любил ее. Вы же окончательно погубили ее своей правдой.
     - Анна Невиль должна была узнать все. Джеймс Тирелл был одним из убийц ее мужа и сына. Когда-то я скрыл от Анны это предательство, и она оказалась в руках чудовища. Тирелл такой же изверг, как и его господин. Он мог бы стать ее убийцей!
     - Но он готовился ее увезти, и я уверена, что так бы и сделал. Теперь же она вновь беззащитна перед королем.
     - У короля сейчас другие заботы. Он даже перестал присылать гонцов в Вудсток. И сейчас, когда вся Англия говорит о Тюдоре и еще бродят слухи, что король хотел убить Анну Невиль, - он не рискнет запятнать себя этим преступлением. Именно сейчас она в безопасности.
     - Вы так говорите, чтобы успокоить свою нечистую совесть. Ах, зачем я привела вас к королеве, Оливер Симмел!
     - Разве было бы лучше, чтобы она и дальше пребывала в неведении и служила игрушкой в руках этого исчадия ада?
     - Да. Тысячу раз - да! Даже вы всего не знаете, сэр Оливер.
     Анна нахмурилась. Она понимала, что имеет в виду Дебора. Ребенок. Ее ребенок от Тирелла. Чудовищно! Она сжималась, обхватывала живот и начинала стонать. Когда-то ребенок от Ричарда вызывал у нее чувство неприязни. Теперь ей казалось, что внутри нее поселился сам Сатана.
     - Я не рожу тебя, дьявол! Ты умрешь во мне... И только эта глухая ненависть давала ей силы что-то делать. Она не верила, что Тирелл вернется, она не верила в его клятву и не ждала его. Но она страстно не желала носить в себе это дитя.
     Март выдался восхитительным. Пахло свежими травами, лесной сыростью, набухающими почками. Анна стояла у открытого окна и хмурилась, вглядываясь в лес.
     - Дебора, я хочу погулять.
     Баронесса вздрогнула. Это были первые слова королевы за минувшие три недели.
     - О да, конечно! Я доложу сэру Несфильду. Комендант, которого также беспокоило странное поведение королевы, даже обрадовался.
     - Прикажете принести паланкин или оседлать лошадь, ваше величество?
     - Нет. Я хочу прогуляться пешком.
     В лесу охранники и Оливер едва поспевали за нею. Анна шла торопливо, словно точно знала, куда направляется, и спешила. Лесную землянку едва можно было различить под грудой пожухлых прошлогодних листьев. Здесь она впервые протянула убийце руки. ?Этот человек черен. Он проклят. Остерегайся его?, - сказала тогда Мэдж. Анна не придала значения ее словам.
     Оставив охрану в лесу, королева решительно постучала в двери вудстокской ведьмы.
     - Я не сделаю этого, - решительно сказала Мэдж, когда королева сообщила ей о цели своего визита. - Избавляться от ребенка - величайший грех.
     - И все же ты поможешь мне. Ты ведь не хочешь, чтобы я сама вспорола себе живот кинжалом.
     Мэдж, сгорбившись, сидела подле слабо тлевшего очага. Королева в меховом плаще стояла перед нею, и лицо ее выражало отчаянную решимость. Мэдж угрюмо взглянула на нее из-под нависавших косм.
     - Убить еще не родившегося ребенка - грех. Закончить свою жизнь раньше намеченного срока еще больший грех. Что произошло с Анной Невиль, если она стала прислужницей нечистого?
     - Нечистый сидит внутри меня! - зло возразила Анна. - И с каких это пор ведьма Ульрика стала такой богобоязненной? Мне ведь известно, что ты не отказываешь в этой просьбе за малую плату даже простым селянкам. Я же по-королевски награжу тебя.
     Мэдж отрицательно качала косматой головой.
     - Зачем? Когда-нибудь это дитя будет тебе в радость. Ты ведь искала и обрела утешение в объятиях его отца. Королеву передернуло.
     - Нет! Я ненавижу его! И ты сама говорила, что он проклят. А проклятой оказалась я сама. Умоляю, Мэдж, сделай то, о чем я тебя прошу. Помоги мне!
     - Нет. Это опасно. От этого нередко и умирают.
     - Я наверняка обречена, если оставлю его. Король убьет меня.
     - Король этого не сделает. Сейчас хромой Ричард боится за твою жизнь. Твоя смерть подрубит и без того тонкий ствол его власти.
     - О, тогда меня тем более ничего не страшит! Но и ты пойми меня. Сколько я могу предавать свое прошлое? Сколько я должна рожать детей от убийц Филипа! Помоги, Мэдж. Он не должен увидеть свет. Вспомни, ты сама предрекла мне когда-то, что у меня будет только трое детей.
     Почему-то это напоминание по-особому подействовало на ведьму. Она вдруг вскочила и оскалилась так, что Анна даже попятилась.
     - Вон отсюда! Вон! И никогда больше не приходи сюда. Никогда не жди от меня помощи!
     Старая и немощная, она едва ли не вытолкала королеву за дверь. А когда та ушла, набросала столько валежника в очаг, что пламя поднялось до самой кровли землянки. Согнувшись у огня, колдунья долго разглядывала свою скрюченную темную ладонь. По ее морщинистым щекам текли слезы.
     - Я никогда не сделаю этого, моя девочка. Никогда. Иначе случится то, что предначертано. И я стану твоей убийцей. Но порой стоит попробовать и поспорить с судьбой!..
     На следующий день королева пришла к ней вновь.

14.

     Они галопом неслись между еще голыми весенними деревьями - всадник в черном плаще и, чуть поотстав, мальчик на светлой соловой лошадке с откинутым на спину капюшоном на плечья. Когда они проезжали через небольшой овраг, прямо над головой у них резко закричала сойка, лошадь второго всадника испуганно шарахнулась, и мальчик, не удержавшись в седле, свалился в ворох прошлогодней листвы. Всадник в черном плаще тут же оказался рядом.
     - Как ты, Дэвид?
     Мальчик хмуро глянул на него из-под падающих на глаза темно-каштановых густых волос. Глаза были слегка раскосые, ярко-зеленые. Чуть вздернутый нос усыпан веснушками. На его темном шерстяном наплечье ярко выделялась расшитая золотом ладанка. Мальчик поправил ее, стал подниматься.
     - Лучше помогите мне поймать мою лошадь, сэр Джеймс.
     Когда мальчик вновь оказался в седле, Тирелл решил, что не следует так гнать. В конце концов, в этом мальчике заключалось все его будущее, все надежды на счастье. И не дай Господь, чтобы из-за спешки с Дэвидом что-то случилось.
     Теперь они ехали почти шагом. Лошади устало всхрапывали. Под их копытами похрустывали раздавленные желуди.
     - Далеко ли еще?
     - Сейчас покажется постоялый двор, там мы передохнем, а за ним уже начинается Вудстокский лес.
     - О, тогда поехали скорее!
     Джеймс Тирелл понимал нетерпение этого мальчика. Увидеть мать после того, как столько лет считал ее умершей.
     После того, как вырос в глуши и безвестности, и вдруг, словно гром, известие о том, что его мать - королева, Тирелл и сам еще не мог до конца поверить, что в отдаленном Йоркшире, среди Кливлендских холмов, в старом Миддлтонском замке оказался живым и невредимым сын Анны - Дэвид Майсгрейв.
     Он бросил быстрый взгляд на мальчика. Дэвид был очень похож на свою мать. Пожалуй, во всей старой Англии ни у кого больше не было таких необычных глаз, как у Анны и ее сына. Эта пронзительная зелень - цвет молодой листвы. Немудрено, что догадка о том, кем является подросток, отперший ему ворота Миддлтонского замка, тотчас пришла на ум Тиреллу.
     Он приехал в Миддлтон совсем один. Уже приближаясь к замку Джона Дайтона, он свернул в небольшую церквушку, затерянную среди этих безлюдных просторов, чтобы помолиться перед тем, как выполнить первый приказ своей королевы. Потом, ближе к ночи, он поднялся к замку, неуютному нагромождению камней на вершине холма, где лишь в одном оконце слабо мерцал свет. Стоял конец февраля, подмораживало, но вечер выдался на удивление тихим и безветренным. Казалось, весь мир замер в молчании, когда Тирелл, не снимая руки с рукояти меча, громко постучал в ворота замка. Его сердце билось ровно и глубоко. И тут он увидел этого мальчишку. В полумраке Джеймс не сразу разглядел его. Понял лишь, что мальчик не намерен впускать в замок незнакомого человека. Он стоял, держа за ошейник захлебывающегося яростным лаем пса, а позади него возвышались двое здоровенных парней с факелами и дубинками в руках. Голос мальчика был резок - голос господина, не терпящего возражений.
     - Моего отца нет дома.
     Тирелл был удивлен. Он слышал, что у Джона Дайтона есть сын, но что-то в облике этого рослого, стройного мальчика не вязалось в сознании Тирелла с его коренастым угрюмым отцом. Более того, когда подросток повернулся и свет факелов озарил его лицо, Тирелл вдруг почувствовал, что не может отвести от него взгляд. Он был поражен, и ему понадобилось несколько минут, чтобы осознать, что говорит ему подросток.
     - Что с вами, сэр? Вы разве не слышите меня? Я же сказал, что отец уехал несколько месяцев назад, и никто не знает, куда.
     Тирелл пришел в себя.
     - Как - уехал? Когда я отправлял его домой, он не мог двигать ногами, у него плохо работала рука, и даже слова ему давались с трудом. Что ты говоришь, дитя? Разве человек в таком состоянии мог уехать?
     Мальчик, кажется, смутился, прикрикнул на пса, заставляя его уняться. Снова взглянув на приезжего, он откинул со лба волосы. И стал еще более похож на королеву. Сын Джона Дайтона! ?Это наваждение!? - пронеслось в мозгу Тирелла.
     - Ты, кажется, что-то сказал?
     - Я говорю, что он отбыл на телеге. Приказал слугам, чтобы его перевезли в какое-то аббатство, где бы он мог замолить свои грехи. У него их много, - тихо добавил он с каким-то недетским осуждением в голосе.
     ?Что-то здесь не так?, - подумал Тирелл. Вопреки законам гостеприимства, его не пригласили переночевать в замке и, более того, старались дать понять, чтобы он покинул его пределы как можно скорее.
     Он опять стал приглядываться к мальчику. ?Сколько ему лет? Лет двенадцать-тринадцать - не более?. Однако что-то в его напряженной решительности, в том, что он, как взрослый, как хозяин, разговаривал с приезжим, указывало, что этому ребенку довелось повзрослеть раньше срока. Он серьезен и осторожен, слуги, по-видимому, слушают его и почитают. Кливлендское нагорье - дикий край, и здесь распоряжается лишь тот, за кем стоит сила.
     - Вы хотите сказать, что не знаете, где замаливает грехи ваш отец? Это несколько странно... мистер Дайтон.
     - Миддлтон, - поправил мальчик. - Я ношу имя матери. Дэвид Миддлтон.
     ?Дэвид!? - еще сильнее удивился Тирелл и вдруг почувствовал, как отчаянно колотится сердце.
     Он вдруг склонился, внимательно разглядывая расшитое золотом украшение - ладанка для святых мощей - на темной замшевой курточке мальчика. ?Дэвид? - опять подумал Черный Человек, с неожиданным смятением вспоминая, как королева, рассказывая ему о своем погибшем сыне, не раз сожалела, что даже охранявшая его частица Гроба Господня не спасла его.
     - Откуда у тебя эта ладанка? - неожиданно спросил Тирелл. И вдруг новый вопрос сорвался с его уст, прежде чем он успел подумать: - Дитя мое, а вы уверены, что Джон Дайтон ваш отец?
     Поистине странный и оскорбительный вопрос. Тирелл сам ощутил неловкость, но что за странная реакция последовала за его словами. Мальчик был напуган, а еще более взволнован.
     - Кто вы, сэр?
     - Мое имя Джеймс Тирелл.
     Казалось, это имя ни о чем не говорит Дэвиду. Но теперь и он внимательно вглядывался в человека, лицо которого скрывала тень капюшона.
     - Вы из Пограничья? - вдруг с какой-то надеждой спросил Дэвид и тотчас отрицательно покачал головой. - Нет. Я вас не помню.
     Тирелл стоял, словно оглушенный этим вопросом. Целый рой чувств поднялся в нем при одном лишь слове - Пограничье.
     Откуда-то возникла маленькая перепуганная женщина. Обняла Дэвида, притянула его к себе, словно стараясь защитить.
     - Кто вы, сэр? Уходите! Слышите - поворачивайте коня, или я велю спустить на вас псов.
     - Погоди, ма! - остановил ее Дэвид. - Этот человек что-то знает.
     - Нет, пусть он уходит. Я не отдам тебя им, Дэвид! Ты только мой.
     И тем не менее эта женщина не могла быть его матерью. Маленькая, невзрачная, вся в морщинах, она, как и Джон Дайтон, не имела ничего общего с этим красивым, словно юный принц, мальчиком.
     И тогда Тирелл сказал:
     - Ты - Дэвид Майсгрейв. Мальчик был потрясен.
     - Я вспомнил! Я Майсгрейв! Как же долго я не мог отыскать в памяти это имя!
     Женщина рыдала, мальчик был взбудоражен, пес глухо рычал, а слуги ничего не понимали.
     И лишь поздней ночью, когда они сидели в старой и неуютной башне замка, Тирелл узнал, как вышло, что здесь оказался давно считавшийся погибшим сын Филипа и Анны.
     Много лет назад Джон Дайтон привез в Миддлтон-Холл пребывавшего в беспамятстве, но еще живого ребенка. Он велел жене ухаживать за ним, сказав, что когда-нибудь они смогут получить за этого щенка хорошие деньги. Леди Элисон уже имела некоторое представление о делах своего супруга, но, будучи забитой и запуганной, давно привыкла во всем подчиняться его воле. И она стала ухаживать за мальчиком. Никто не думал, что он выживет. Он был в беспамятстве, голова его была повреждена, он потерял много крови. Но леди Элисон все же удалось вернуть его к жизни, и, когда это беспомощное дитя открыло глаза и взглянуло на нее, с уст его сорвалось лишь одно слово:
     - Матушка!..
     И сердце одинокой, не имевшей своих детей женщины растаяло от нежности. Этот мальчик принял ее за свою мать. Она не знала, кто он и откуда. Но и он этого не помнил. Он ничего не помнил из своей прошлой жизни. И она решила воспользоваться этим, сделав его своим сыном. Но едва лишь она стала называть его Джоном, мальчик улыбнулся и заявил, что зовут его Дэвид. Но это и все. Больше никаких воспоминаний.
     Джона Дайтона в Миддлтон-Холле не было около двух лет. За это время Элисон Миддлтон окончательно всех уверила, что Дэвид - сын ее супруга, бастард, которому, раз у них нет собственных детей, они хотят передать имение. От Дайтона по-прежнему не было вестей, и его супруга, беря на душу грех, изо дня в день ставила свечи в часовне, моля Пречистую, чтобы он никогда не вернулся. Ибо не была уверена, что он примет Дэвида и ее решение усыновить ребенка. Она еще не забыла, как он грубо швырнул его бесчувственное тельце, когда весь в крови и грязи прискакал на несколько часов в Миддлтон. Дэвида же она боготворила. Он был такой веселый, такой сообразительный и шустрый. И он звал ее матерью! Правда, порой смотрел на нее со странным изумлением. - Раньше вы были другой, матушка.
     У несчастной Элисон сжималось сердце. Она боялась, что когда-нибудь Дэвид вспомнит, кто он и откуда. Она понимала, что с этим ребенком дело нечисто. Он был слишком хорош собой, его манеры и речь, несмотря на всю непосредственность детства, выдавали, что он не из простой семьи. Да и ладанка со святыней, что была на мальчике, указывала: это не простой ребенок. Порой он впадал в задумчивость, его вопросы были неожиданны.
     - Матушка, а где моя сестра? Где моя Кэтрин? Элисон была слишком проста, чтобы солгать. Она начинала сердиться, даже кричать на него.
     - Никакой сестры у тебя нет! А если будешь выдумывать Бог весть что, я позову священника, чтобы он изгнал из тебя злых духов!
     Но она ничего не могла поделать, когда Дэвид однажды с недоумением заметил, что прежде жил в другом замке, знавал других людей и другую мать... Последнее воспоминание сразило его, и он несколько дней пролежал в горячке. Элисон не отходила от него ни на шаг. Если Дэвид умрет - этот грех ляжет на нее. Но когда мальчик стал поправляться, она уже решила, что следует ему сказать. Да, раньше он жил в другом замке, и у него была другая мать. Но она умерла, и его батюшка привез его к своей второй жене.
     Ребенок посмотрел на нее странным, словно обращенным внутрь взглядом.
     - Та матушка была красивее.
     Теперь он часто и сам рассказывал ей то, что вспоминал. Каких-то слуг, шута, хромого Освальда, огромную бомбарду, которая так громоподобно била в шотландцев, что рушились Чевиотские горы. Теперь-то Элисон знала, откуда он. Из Пограничья. А когда он упомянул Олнвик и графа Нортумберленда, Элисон вовсе перепугалась, решив, что украденный мужем ребенок чуть ли не из рода Перси. Было в прошлом этого мальчика нечто, о чем он панически боялся вспоминать. Он часто пугался по пустякам и бежал к Элисон, ища в ее объятиях спасения. И Элисон обнимала его и плакала вместе с ним. ибо сама опасалась за жизнь своего Дэвида. Она боялась, что вернется супруг и причинит мальчику вред, а ее покарает за своеволие - ведь она всем сказала, что Дэвид его сын.
     Когда же пришло известие, что вскоре прибудет Дайтон, ее охватила растерянность. Она суетилась в замке, пропадала на ферме, словно пытаясь доказать ему, что сама вполне справляется с хозяйством. Дэвиду было сказано, что едет его отец.
     Но Дэвид не признал в Джоне Дайтоне отца. Более того, едва Дайтон вошел в старый зал Миддлтонской башни, Дэвид, не издав ни единого звука, как подкошенный, рухнул на пол. Его обморок продолжался несколько часов, и Элисон вдруг пришла в ярость и, как кошка, набросилась на мужа. Она была в таком состоянии, что скорее убила бы его, чем позволила тронуть хоть волос на голове своего мальчика.
     Дайтон так изумился, когда она объявила, что выдала Дэвида за его бастарда, что не мог несколько минут вымолвить ни слова. Но потом вдруг расхохотался. Стал расспрашивать о мальчике, а когда узнал, что тот не помнит, кто он и откуда, то, посмеиваясь, одобрил ее решение.
     - Он останется бастардом до тех пор, пока я не решу продать его матери, - только и добавил он, и у Элисон похолодело сердце при мысли, что мать Дэвида жива.
     Мальчик и его ?отец? увиделись лишь вечером. Элисон потратила весь день после того, как мальчик пришел в себя, на то, чтобы убедить его, что Джон Дайтон и есть его подлинный отец. И хотя ребенок панически боялся ?батюшки?, а ночью шептал Элисон, что его отец хотел его убить, славной женщине все-таки удалось доказать мальчику, что он ошибается.
     В последующие несколько лет Дайтон редко наведывался в Кливлендские холмы. Элисон рассказывала Дэвиду, что его отец занимает очень высокий пост, что он рыцарь и состоит в свите самой герцогини Глостер. Дэвид слушал ее хмуро. С одной стороны, он был обыкновенный мальчишка:
     любил побегать с крестьянскими детьми у пруда, любил разъезжать на пони или возиться с новорожденными ягнятами. Но порой он становился очень странным, усаживался, свесив ноги, на деревянной галерее Миддлтона и, разглядывая свою дорогую ладанку, о чем-то задумывался, да так глубоко, что приходилось едва