змахнув перед лицом принцессы широким красным рукавом.
     - Чуда не будет, - сухо сказал он. - Перед Богом и людьми вы законная супруга Эдуарда Ланкастера. Библия же говорит: всякий муж должен любить одну жену, и всякая жена должна почитать мужа и слушаться его воли. Вы же этого не приемлете, и в этом все тот же грех - гордыня, худший из всех, в которых может погрязнуть человек. Именно гордыня мешает вам пасть ниц, покаяться и вновь обрести самое себя. Если бы не король Генрих, то вы, леди Анна, вряд ли явились бы ко мне. Поверьте, грешники в чистилище так же упорно цепляются за свою гордыню, она прирастает к ним, словно вторая кожа, и они не в силах прервать свои мучения. Таких даже Христос не может спасти.
     После этих слов Анна разрыдалась. Архиепископ положил свою мягкую ладонь на голову Анны.
     - Слезы раскаяния - милосердный дар Святого Духа. Блажен, кто омыл слезами грехи свои в этом мире.
     Вслед за этим он подверг принцессу суровому испытанию: десять ночей бодрствования и молитвы в соборе, пост на хлебе и воде, и взял с нее обет не вступать в общение ни с кем из мирян все это время.
     Первая ночь без сна была для Анны самой тяжелой. Она стояла босиком на ледяном полу в сумраке огромного гулкого нефа. На ней была темносерая ряса, подпоясанная веревкой, под которой на тело была надета грубая власяница. Ее волосы были распущены, их покрывала светлая монашеская накидка.
     После того как церковь опустела и сторож, вооруженный гасильником на длинной рукояти, потушил свечи в высоких светильниках, она осталась почти в полном мраке. Сжимая в руках свечу, она трижды обошла храм с молитвой, а затем опустилась в боковом приделе перед изображением святой Анны, своей покровительницы, и стала горячо молиться. Ее больше не пугала пустота огромного храма, ибо она верила, что место это свято, ведь еще в шестом веке, когда Кентербери был столицей королевства Кент, на этом месте уже высился первый христианский храм, и нынешний собор был воздвигнут на его руинах.

***

     И в дальнейшем каждую ночь она также приходила сюда после окончания службы, когда собор пустел и оставалась гореть лишь одна крохотная плошка в алтаре. Анна опускалась на колени среди леса тяжелых прямоугольных колонн и молилась. Ближе к полуночи приходили монахи для свершения полуночной службы и, ступая попарно, с тихим пением направлялись к алтарю со свечами в руках.
     Анна невольно вздрагивала, когда они, словно призраки, появлялись в высокой арке входа. И, пока они оставались в соборе, не могла сосредоточиться на молитве, разглядывая их сонные лица, следила за ходом службы. Лишь одиночество и покой, которые потом снисходили на нее, были ей отрадны, и она отдавалась молитве с таким упоением, какого давно не испытывала.
     На рассвете Анна возвращалась в отведенную ей келью в монастыре при храме, ложилась, и всякий раз, несмотря на все усилия, ей снилось одно и то же. И бодрствуя, едва она оставалась одна, Анна думала только о Филипе, сон же возвращал ей его лицо и тело, и она просыпалась вся в поту. Гдето в глубине души, несмотря на увещевания архиепископа, жила уверенность, что они с Филипом предназначены друг для друга, и в конце концов настанет тот миг, когда они соединятся. Постепенно она впала в какоето оцепенение. Ночные бдения, пост, мечты, тихие вечера в монастырской, келье, где она вышивала напрестольное покрывало, - все это успокоило ее деятельную и живую душу и одновременно словно усыпило. Короля она почти не видела, не знала, что он также почти все время проводит в молитвах, а монахи соседнего аббатства Святого Августина лечат его от болей в пояснице.
     На шестую ночь, когда Анне вновь предстояло отправиться в собор, ей сообщили, что Генрих также готовится провести там ночь в молитвах над гробницей Святого Томаса Бекета. В глубине души Анна почувствовала, что недовольна этим, ибо никогда не могла сосредоточиться на своих мыслях рядом с монархом. Однако на сей раз все вышло подругому.
     Генрих с покаянным видом, во власянице, проследовал в часовню мимо принцессы, даже не взглянув в ее сторону. Центральный неф опустел, лишь отражаемые парусными сводами, затихали шаги удаляющегося сторожа. Перед Анной горела толстая свеча, и в ее красноватом свете девушка открыла Часослов и изготовилась для молитвы. Однако вскоре Анна заметила, что молитва не трогает ее сердца и не вызывает никаких чувств. Она подняла глаза на чеканную дарохранительницу, перед которой молилась, и вдруг поймала себя на том, что все время прислушивается.
     В соборе было тихо, так тихо, что тишина показалась Анне ватной. Она оглянулась по сторонам и наконец поняла, что ее тревожит. Из часовни Святой Троицы, где находился король, не доносилось ни звука, а ведь Генрих редко молился без истерических выкриков и всхлипываний.
     Анна попробовала вновь погрузиться в молитву и не придавать значения тишине. Однако все равно машинально повторяла слова, и даже пламя одинокой свечи, которое обычно словно бы отделяло ее от всего земного, не действовало на нее больше магнетически. Она поднялась с колен и сделала несколько шагов в глубь собора. Ее босые ноги бесшумно ступали по плитам, и тем не менее Анне казалось, что от ее движения вокруг все заколыхалось.
     Впервые темный собор так пугал ее. В боковых приделах, на хорах, вокруг алтаря царил сумрак, и принцесса не решалась выйти за пределы светлого круга, очерченного ее свечой. На нее дохнуло жутью. Анна еще раз вслушалась. Вздохи, бормотание, хотя бы шелест одежды Генриха она должна услышать. Но король исчез, словно растворился во тьме, что скапливалась под сводами собора.
     Анна едва дождалась часа полуночной службы, когда появились монахи со свечками в руках. Встав за колонной в боковом приделе, она решила всетаки дождаться окончания службы, надеясь, что Генрих выйдет, чтобы присоединиться к молящимся. Однако служба уже завершалась, а изза алтаря попрежнему никто не появлялся. Тогда Анна обратилась к ним с просьбой взглянуть, не случилось ли чего с королем.
     - Дитя мое, не стоит об этом беспокоиться, - с улыбкой ответил ей возглавлявший процессию монахов братризничий. - Святой Томас охраняет его величество лучше, чем дюжина рыцарей. И разве не грех тревожить того, кто уединился со своими благочестивыми помыслами?
     Они были готовы уйти, но Анна преградила им дорогу, продолжая настаивать. В ее голосе звучали властные ноты. Тогда один из монахов передал другому свечу и, спрятав руки в широкие рукава сутаны, скрылся за алтарем. Вернулся он бегом. Анна не слышала, что он сказал братуризничему, но тот мгновенно изменился в лице и, прихватив еще нескольких монахов, отправился за алтарь. Принцесса, движимая любопытством, прошла следом.
     Часовня с великолепным сводом, покрытым тончайшей резьбой, с блестящими колоннами из цветного мрамора была озарена неровным светом наклонившейся чадящей лампы. Король сидел на полу, без всякого почтения привалившись к решетке святой гробницы. Остекленевшим взором он смотрел кудато в угол, лицо его мелко подрагивало. Рот был открыт, и по подбородку стекала струйка слюны. Монарх обмочился, но продолжал сидеть прямо в луже, поджав под себя одну ногу.
     Монахи сбились в кучку при входе. Они были напуганы и не знали, что делать. Братризничий перевел взгляд на стоявшую на ступенях принцессу, и все разом повернулись к ней, словно испрашивая знака.
     Анна тотчас взяла себя в руки.
     - Отведите вашего короля в его апартаменты во дворце его преосвященства. Такое уже бывало с государем, и это скоро пройдет. И пусть ктонибудь немедленно сообщит о случившемся камердинеру государя милорду Лэтимеру...
     На этом ее ночные бдения закончились.
     Примерно через час она уже сидела в полуосвещенных покоях епископского дворца перед кардиналом Томасом Буршье и несчастным, вмиг постаревшим Лэтимером.
     Архиепископ молча перебирал золотые четки.
     - Это то, что с ним уже неоднократно случалось, - произнес Лэтимер. - Теперь он долго не придет в себя. Иисусе всемогущий, почему это произошло именно сейчас, когда вся Англия следит за ним, делая выбор между молодым Йорком и несчастным Генрихом?!
     Анна постаралась утешить его:
     - Не беспокойтесь, сэр! Мой отец взял на себя ответственность, и он не допустит беспорядков. К тому же со дня на день ожидается прибытие моего супруга вместе с королевой Маргаритой, и они помогут нам скрыть, что король снова безумен.
     - Насколько мне ведомо, - неотрывно глядя на свечу, заметил Томас Буршье, - король в последнее время постоянно находился на грани разумного.
     - Вы великолепно осведомлены, ваше преподобие, - суховато сказала Анна.
     Прелат согласно кивнул, пламя отразилось на гладком шелке его палеолуса .
     - Так и должно быть. Святая церковь обязана быть в курсе мирских дел. Нам известно даже то, что ее величество королева Маргарита не спешит покинуть континент и присоединиться к супругу в Англии.
     - В этом вы ошибаетесь, ваше преосвященство! - еще более резко возразила принцесса. - Мой супруг, храни его Господь, и свекровь со дня на день будут здесь, и с немалым количеством войск.
     Она произнесла это уверенно и твердо. Глава церкви ни на миг не должен усомниться в Ланкастерах.
     Несколько секунд Томас Буршье внимательно смотрел на принцессу, но она выдержала этот взгляд.
     - Что ж, тогда вплоть до их прибытия, леди Анна, именно вам придется представлять в Англии дом Ланкастеров. Что же до его величества короля Генриха, то будет лучше, если как можно меньше людей проведает о случившемся.
     - А как же быть с моим покаянием, преподобный отец? Десять ночей еще не истекли.
     Кардиналархиепископ поднялся и возложил руку на голову принцессы.
     - Я снимаю с вас эту епитимью и сам буду молиться за вас.
     Он вышел, его пурпурная мантия растворилась в полумраке анфилады огромных покоев. Анна смотрела ему вслед. Этот человек, блестяще ладивший и с Ланкастерами, и с Йорками, мог удержаться в любой ситуации. И она не верила ему, ибо уже растеряла слепую веру в то, что, чем выше сан духовного лица, тем больше в нем святости.
     - Что скажете о нем, сэр Джейкоб? Вы ведь давно при дворе, а сэр Томас вот уже пятнадцать лет кряду глава архиепископства Кентерберийского.
     Камердинер устало вздохнул.
     - Он не такой уж и плохой человек. И для своей блестящей карьеры не слишком испорчен. Но он грешен, как и все мы, и, если завтра положение в стране в корне изменится, с готовностью возгласит ?Benedicte?  Эдуарду Йорку.
     - Почему вы думаете, что оно должно измениться? Мой отец не допустит Эдуарда к власти.
     - Ваш отец - великий человек, миледи. Но я многое повидал за те годы, что состою при короле Генрихе, и потому скажу, что удача - не самая надежная вещь на свете. Колесо Фортуны вертится быстро, и тот, кто сегодня наверху, завтра может быть низвергнут в пучину.
     - Почему вы говорите так безысходно?
     - Я уже стар, миледи, я повидал и взлеты и падения моего несчастного короля. И повторяю: счастье - самая непостоянная вещь на земле.
     - Отчего же тогда вы всегда оставались при Генрихе? Чем он приворожил вас?
     Камергер странно взглянул на принцессу.
     - С каких это пор преданность стала вызывать удивление? Или вы, миледи, как и все ваше поколение, жизнь которого совпала с этой войной Роз, пришли к выводу, что честь и верность давно потеряли всякую цену?
     Анна промолчала, однако подумала: ?Если бы я так считала, то никогда бы не отдала свое сердце самому честному рыцарю в Англии?.
     Неожиданно лорд Лэтимер с улыбкой спросил принцессу:
     - Ваше высочество, случалось ли вам бывать когдалибо в Итонских школах короля Генриха или на строительстве его капеллы в Кембридже?
     И когда она отрицательно покачала головой, лорд сказал:
     - Чтобы понять душу Генриха Ланкастера, надо видеть это чудо своими глазами. Тогда вы, может быть, поймете, что это за человек - мечтатель и художник. У него душа великого зодчего и поэта. Посмотрели бы вы на эти воздушные кружева из камня, эти парящие своды, витражи и фрески! Видит Бог, и через десятилетия, и через века те, кто увидит дело его жизни, снимут шляпу и присягнут, что это сделано поистине покоролевски!
     Анна ничего не ответила. Ей, дочери человека, который мало строил и беспрерывно воевал, не казалось чемто значительным обычное зодчество - удел цеховых мастеров. И она не понимала воодушевления славного лорда Лэтимера. Разумеется, Анна читала, что в далекие времена в языческом Египте правителифараоны тоже строили удивительные сооружения - пирамиды, но деяния великого Александра Македонского казались ей куда более славными. К самому же Генриху, несмотря на все его религиозное рвение и увлечение зодчеством, она испытывала только жалость, граничащую с легким презрением. Возможно, это передалось ей от отца, который однажды сказал:
     - Будь этот монарх хоть немного властелином, а не только святым, он избавил бы свое несчастное королевство от множества бед.
     И в эту минуту Анна внезапно вздохнула с облегчением. Ведь именно благодаря нынешнему безумию короля у нее оказались развязаны руки! И хотя он обещал скрыть ее грех, но, владея ее тайной, полностью подчинил бы ее. Теперь же король превратился в ничто. А значит, ей следует быть сильной. Ибо сегодня только она и ее отец представляют Алую Розу Ланкастеров в Англии.

10.

     Половину следующего дня Анна проспала на огромной, покрытой шелковыми простынями постели. Несколько раз она слышала, как в дверь стучали, но ей не хотелось никого видеть. Так сладостно было вновь чувствовать себя мирянкой и вкушать все блага своего положения, а не изводить себя молитвой и постом.
     Выспавшись, Анна кликнула служанок и приказала приготовить ванну, добавить в воду душистых эссенций. После грубой власяницы все ее тело зудело и пылало, и теперь она блаженствовала в теплой благоухающей воде, в огромной инкрустированной перламутром ванне. Однако, когда ее придворная дама Сьюзен Баттерфилд отошла к камину, чтобы согреть у огня простыни, Анна вдруг поманила к себе Бланш Уэд.
     - Уже прошло много времени, а от отца все нет известий. Добрался ли до цели твой Джек Терсли?
     - Разумеется, миледи. И я уверена, со дня на день он возвратится с ответом от вашего батюшки.
     В голосе девушки звучала такая уверенность, что Анна успокоилась, а Бланш тут же поведала ей, что в городе есть несколько знатных молодых людей, которые добиваются встречи с прекрасной принцессой, дабы развлечь ее во время благочестивого паломничества и даже, если на то будет ее позволение, прочесть посвященные ей стихи.
     Анна рассмеялась.
     - Готова поклясться, что, толкуя о прекрасной принцессе, они не преминули воздать должное ее хорошенькой фрейлине. Эти мадригалы они наверняка уже зачитывали и тебе, моя кокетка?
     Бланш улыбалась, на ее щеках играли ямочки. Лицо девушки раскраснелось от пара, темные кудряшки прилипли к вискам. Она была прелестна и весела, как птичка. Казалось, ничто не в состоянии смутить ее душевный покой. Выслушав принцессу, она изобразила шутовской реверанс и пропела:
     Других она красивей, добрее и честней, И никаких проступков не числится за ней.

***

     Когда Бланш вышла за платьем, к Анне приблизилась недовольная леди Сьюзен. В последнее время, замечая явное благоволение принцессы к юной Уэд, она сердилась и ревновала. И сейчас, укутывая принцессу теплой простыней, она брюзгливо заметила:
     - Вы во всем потакаете этой вертихвостке, миледи. А она настолько потеряла стыд, что заигрывает даже с монастырскими послушниками.
     Анна ничего не ответила, и тогда Сьюзен добавила теперь уже приторно сладким голосом:
     - Вам бы следовало, моя дорогая принцесса, окружить себя людьми верными и преданными, близкими вам по крови...
     - То есть, вы хотите сказать, как можно более походящими на вас? Но, видите ли, леди Баттерфилд, вся беда в том, что с Бланш мне весело, а с вами охватывает непреодолимая скука!
     Придворная дама сердито сопела, вытирая волосы принцессы.
     - Зато я всегда верно служила Невилям, а эта Уэд вертелась при ком угодно, даже при Лиз Вудвиль.
     - Ах, моя дорогая, да каждый третий из моей челяди достался мне от супруги Эдуарда Йорка! Я уж не говорю о половине нынешних вельмож Англии, которые еще в прошлом году присягали Эдуарду Йорку столь же ревностно, как сейчас Ланкастерам.
     Леди Сьюзен хотела чтото возразить, но в этот миг появилась Бланш Уэд с горничными, несшими платье принцессы, и фрейлина предпочла умолкнуть.
     В этот день Анна собиралась посетить ратушу и принять там представителей Местного дворянства и депутацию от городских корпораций и гильдий. Ей хотелось выглядеть как можно лучше, и она решила надеть сшитое по бургундской моде платье из переливающейся яблочнозеленой тафты.
     Широкий золоченый пояс филигранной работы удерживал на месте складки платья под грудью, а сзади вился длинный, обшитый золотым галуном шлейф. Рукава у платья были узкие, облегающие руки до самых пальцев, а отложной воротник сходился от плеч к поясу, открывая по пути прелестный треугольный нагрудник нижнего платья, сплошь расшитого золотом. Волосы принцессы были спрятаны под высокий головной убор, раздвоенный посередине и опушенный по краям светлым мехом. Сзади спускались тонкие кружевные складки вуали, легкой дымкой окутывая шею и обнаженные плечи принцессы.
     Леди Сьюзен и Бланш Уэд сновали вокруг, поправляя платье и застегивая неисчислимые пуговки и пряжки. В които веки между ними царило согласие. У ног Анны восторженно вертелся ее любимый белый шпиц, которого она не захотела оставлять в Лондоне. Все то время, что его хозяйка замаливала грехи и несла епитимью, он ее вовсе не видел, и сейчас, соскучившись, прыгал и ластился, так что бубенчики на его ошейнике весело звенели.
     Неожиданно, помимо этого звона, Анна различила еще какието звуки, долетавшие в открытое окно. Бряцание металла, щелчки подков по плитам, громкие голоса. Торопливо подойдя к окну, она увидела въезжавший во двор отряд лучников, который возглавляли рыцарь в серебристых граненых латах и закутанный в черную сутану священник.
     Анна широко распахнула глаза - она узнала обоих! Первым следовал ее двоюродный дядя адмирал лорд Фокенберг, вторым - капеллан Кларенса, некий Джон Мортон, в прошлом стряпчий из Темпла, а ныне духовный наставник и советник герцога. С первого взгляда принцесса решила, что на паломников они не походят. Анна видела, как оба спешились, и, пока Фокенберг отдавал распоряжения своим людям, Джон Мортон почти бегом бросился к лестнице, ведущей в покои архиепископа.
     ?Если он прибыл не к Томасу Буршье, а к королю, через минуту он вернется?, - подумала Анна, ибо ко роля еще ночью перевели в аббатство святого Августина, где монарх мог бы пребывать в тиши и покое и где старые узкие окна и толстые стены могли скрыть безумца от посторонних глаз. Этой ночью архиепископ, принцесса и лорд Лэтимер решили, что будут извещать всех о том, что его величество принес обет строгого поста в одиночестве и полном молчании, дабы беседовать с одним Всевышним, и отказывается принимать коголибо, пусть даже королевству и угрожает всемирный потоп.
     В окно ворвался ветер.
     - Ваше высочество, следует поторопиться. Уже подали носилки, - сказала леди Сьюзен, протягивая Анне легкий плащ из розового шелка. Но девушка лишь повела плечами.
     - Разве вы не видите, сударыня, что прибыли посланцы и мне необходимо знать, чем вызван их визит?
     - Но, моя принцесса, в ратуше соберется целый сонм важных персон, а для государственных дел есть и его величество, и милорд архиепископ!
     Анна сердито взглянула на нее.
     - Девиз дома Баттерфилдов гласит, что смирение и скромность - основные добродетели рода. Вспоминайте об этом почаще, миледи!
     В углу покоя прыснула Бланш, а леди Сьюзен склонилась в глубоком реверансе, хотя губы ее побелели от ярости.
     Повернувшись к окну, Анна увидела, что священник Джон Мортон, торопливо выйдя из дворца, о чемто коротко переговори