- Герцог Ричард отбыл на Север по этому же делу. Он верит в вас и считает, что вы справитесь с поручением. Поэтому он велел мне дождаться вас, выяснить ваши намерения и достаточно ли вы знаете для благополучной сдачи шотландцам Нейуорта, а затем немедленно ехать к нему.
     Дайтон снова приложился к кружке и окинул недобрым взглядом этого желтоглазого мальчишку. Перед ним сидел Джеймс Тирелл, который в его глазах был олицетворением всего того, чего он мог достичь, если бы в свое время не навлек на себя гнев герцога. Тирелл состоял при особе его высочества, имел поместья в графстве Суффолк, больше того - он представлял герцога Ричарда в королевском совете. А ведь некогда, едва тот появился на службе у герцога, Ричард вскользь упомянул, что Тирелл по рождению нисколько не выше Джона. И вот теперь, вместо того чтобы явить очам принца свое усердие и сообразительность, он вынужден делиться своими замыслами с этим выскочкой, занявшим принадлежащее ему, Джону Дайтону, место подле герцога Ричарда, да еще и глотать упреки.
     Он молчал, потягивая эль, и сумрачно глядел через плечо Тирелла, как дюжий трактирщик выталкивает за дверь всхлипывающего пьянчугу в лохмотьях. Сэр Джеймс не торопил его, лицо его оставалось бесстрастным, как у мраморной статуи, светлые глаза цвета патоки поблескивали из-под черного капюшона.
     Дайтон не выдержал первым:
     - Велите принести перо и бумагу. Я начерчу план замка. Тирелл подозвал здоровенного кудрявого детину, сидевшего у огня:
     - Майлс, сбегай-ка, голубчик, в лавочку, купи на четыре пенса перьев, чернил и бумаги.
     Пока посыльный ходил, они все так же молча сидели за столом. Дайтон со злостью подумал, отчего этот выкормыш герцога так всегда мрачен и рядится в черное, словно носит траур по своей душе. Он невольно хмыкнул. Траур трауром, да только весь он из лучшего утрехтского бархата, какой можно себе позволить лишь благодаря службе у его высочества.
     Вернулся посланный Джеймсом гигант. Дайтон теперь лучше разглядел его. Майлс напоминал ему годовалого бычка - крутой выпуклый лоб, маленькие, широко расставленные глаза и поистине бычья шея. Заметив, что приезжий его разглядывает, Майлс весело подмигнул. Дайтон кивком поблагодарил его, придвинул к себе лист и, неуклюже обмакнув перо, принялся изображать план Нейуорта, поясняя по ходу дела мелкие детали.
     Майлс занял свое место на ступени у очага. Тирелл молча слушал. Дайтон говорил подробно, стараясь вдаваться во все частности, чтобы потом было легче втолковать этому Тиреллу суть своего плана. Но, поскольку тот сидел неподвижно, безмолвно следя за рукой Дайтона, последний начал нервничать.
     ?Дьявол и преисподняя! Да понимает ли этот чурбан хоть что-нибудь из того, что я говорю??
     Невольно он начал повторяться, но Джеймс Тирелл лишь на миг поднял глаза, сверкнувшие золотистым отблеском в пламени свечи, и снова опустил взгляд на бумагу. Дайтон вдруг почувствовал в этом насмешку и заскрипел зубами от ярости. Невольно он сильнее нажал на перо, и линия вышла жирной, неряшливой, перо сломалось, разбрызгав чернила. Теперь чертеж никуда не годился. Дайтон буквально кипел.
     - Позвольте, сэр Джон.
     Тирелл взял испорченный рисунок, несколько минут глядел на него, затем придвинул к себе чистый лист и, взяв новое перо, легко, словно фехтуя, вмиг перечертил план Дайтона. Только теперь линии были ровными, углы точными, не было помарок и ошибок. - Взгляните, я все верно изобразил?
     Дайтон угрюмо кивнул. Видать, этот молодчик столь же хорошо владеет пером, как он, Джон, умеет обращаться с коровами и овцами.
     Тирелл посыпал чертеж песком, чтобы чернила скорее просохли, и, встряхнув его, вновь разложил перед Дайтоном.
     - Вы зря принимаете меня за неотесанного выскочку, сэр Джон. Мне не нужно повторять. Из ваших слов я понял, что Нейуорт превосходный пограничный замок, мощный и неприступный. И теперь я горю желанием узнать, как вы предлагаете захватить эту крепость.
     Дайтон отвел взгляд. Пожалуй, прослужи он при Глостере все эти годы, он не научился бы так изъясняться. А вот смог бы Джеймс Тирелл так продумать весь план, так разобраться в ситуации и войти в доверие в замке, как смог это он, - это вопрос. Придвинув к себе чертеж, Дайтон начал говорить. Теперь Тирелл не был столь безучастен и глядел на него с живым интересом. Несколько раз он задавал вопросы, и Джон отвечал на них, испытывая чувство превосходства.
     В конце концов Тирелл покачал головой.
     - Я никогда не слышал, чтобы замки брали подобным образом.
     Дайтон пожал плечами.
     - Не было случая, чтобы в таком деле одно походило на другое. Это война.
     Джеймс Тирелл еще долго разглядывал чертеж, потом вновь засыпал Дайтона вопросами. С удовлетворением Дайтон отметил, что этот парень во всем разобрался. Наконец Тирелл поинтересовался, когда люди из Нейуорта отправятся на ярмарку и какая часть гарнизона останется в замке. Дайтон отвечал:
     - Для обороны в замке всегда находится около семидесяти воинов. Учитывая неприступность Нейуорта, этого количества вполне хватает. Барон отправит в Ньюкаслапон-Тайн человек двадцать, не меньше - этого требуют условия дикого края. Кроме того, ежедневно из Нейуорта выезжают отряды - от десяти до тридцати человек, в зависимости от положения в Мидл Марчез, - которые присматривают за границей. Если при нападении на замок удастся отсечь этих людей от Нейуорта, то в Гнезде Орла останется совсем немного способных носить оружие.
     Однако не следует упускать из виду, что в стенах замка есть еще и добрая сотня слуг, которые, надо заметить, вполне способны подняться на стены и помочь защитникам. Поэтому и штурм замка, и осада обречены. Нейуорт выстоит до подхода Перси...
     - Перси не придет, - жестко проговорил Тирелл и, увидев изумленный взгляд старого приверженца Глостера, пояснил: - Милорд Ричард сделает так, что в это время граф уедет в Варкворт, на побережье. Сам же он договорится с Олбэни, и они никого не пропустят в Ридсдейл. Нейуорт окажется отрезанным, а если Перси о чем-то дознается и попытается вмешаться, Ричард и Олбэни предъявят ему договор, по которому Яков Стюарт принимает все пункты англичан при условии, что ему отдадут на разграбление Гнездо Орла.
     Шотландцы давно точат зубы на барона Майсгрейва, и Перси, как неглупый политик, вынужден будет признать, что ему не следует соваться в дела наместника Севера.
     Тирелл, видимо, был посвящен во все дела принца, и Джон с жадным вниманием слушал его. Они обсудили еще кое-какие детали. Наконец Дайтон постучал по чертежу ногтем и сказал:
     - Милорду Ричарду, конечно, виднее, как поступить, однако Нейуорт - сильная пограничная крепость. Будет жаль, если ее отдадут шотландцам.
     Джеймс Тирелл как-то странно взглянул на собеседника, и его губы тронуло подобие улыбки.
     - Вы ведь прежде долго служили при герцоге Глостере, не так ли? Тогда вы знаете, что его светлость никогда ни за что не берется, если не может извлечь из дела двойной либо же тройной выгоды. Да, герцог Ричард решил добиться подписания мира с Шотландией, и цена за это - голова барона Майсгрейва. Но он англичанин и понимает, что король Эдуард не простит наместнику Севера потерю такой крепости, как Нейуорт. К тому же ходят слухи, что король благосклонен к барону Майсгрейву. Поэтому вы, сэр Джон, должны позаботиться о том, чтобы Бурый Орел не пережил штурма Нейуорта.
     Что же до дальнейшего... Когда шотландцы уже будут торжествовать победу, стремительно явится герцог Глостер и одним ударом отобьет у них Нейуорт. Договор будет подписан, неугодный сэру Ричарду барон будет мертв, шотландцы - отброшены от границы, а крепость останется под могучей дланью английского льва.
     Он снова снисходительно улыбнулся, но сэр Джон на этот раз остался спокоен. Возможно, эта интрига и неплохо продумана, однако Тирелл явно не знает, ради чего все это затевается. Но тот сейчас же разочаровал его:
     - Я не знаю, стоит ли эта женщина таких жертв и усилий или она является всего лишь звеном в цепи деяний милорда Ричарда, направленных к высокой цели, однако герцог сказал: что бы ни случилось в Нейуорте, за ее жизнь вы, сэр Джон, отвечаете головой.

11.

     Анна, молитвенно сложа руки, стояла перед изображением Девы Марии, помещавшимся в нише стены часовни. Нейуортская Богоматерь была вырезана из твердого дерева и раскрашена глянцевитой белой и голубой глазурью. Работа была грубоватой, однако сейчас, при колеблющемся свете одинокой лампады, Анне казалось, что изваяние порой оживает, покровы Девы вздымаются от дыхания, а голова кивает. И тогда, заломив руки, она принималась вновь и вновь читать ?Pater Noster?, но всякий раз сбивалась, доходя до слов ?...socut et nos dimit-tibus debitoribus nostris? , ибо молитва ее становилась безжизненной, в груди все каменело и она испытывала прилив ненависти к тем людям, которые напали на ее дом, которые вот уже неделю без устали осаждают Нейуорт, изо дня в день повторяя отчаянные попытки взять замок штурмом.
     И хотя каждый новый приступ удавалось отбить, а тела изрубленных шотландцев устилали рвы и откосы скалы вокруг Гнезда Орла, Анна не испытывала к ним сострадания. Вся душа ее, казалось, состоит из одной лишь жгучей ненависти, и она гордилась тем, что сама уложила из арбалета не одного негодяя, созданного ?по образу и подобию Божию?. Испытывая подобные чувства, грешно было молиться кроткой Богоматери, прося у нее милости и заступничества.
     Анна прикрыла глаза. Она не могла лгать Пречистой. Но ей так нужно было ее покровительство, именно сейчас, когда на душе так неспокойно, когда новая беда ворвалась в ее жизнь. Ей бы хотелось молиться со смирением Молли или той же Агнес, дочери Гарри Гонда, которая по полдня, несмотря на то, что вот-вот должна была родить, простаивала коленопреклоненной на холодных плитах замковой часовни, обливаясь слезами и выказывая такое религиозное рвение, какого никто не ожидал в этой вздорной потаскушке.
     Войдя сегодня вечером в часовню, Анна ощутила невольный трепет. Здесь уже собрались, преклонив колени, все женщины - начиная от последней крестьянки, пришедшей искать спасения за стенами замка, и кончая странноватым подростком Патрицией, которая, как казалось, больше верит в эльфов да горных духов. И лишь одна она, леди Нейуорта, словно забыла, что следует полагаться не только на свои силы, но и на волю небес.
     Да, у нее было без числа забот, она чувствовала себя ответственной за каждого из обитателей замка и тех, кого привела сюда беда. Анна привыкла со всем справляться сама, в этом был корень ее спокойствия и гордости... Гордости... Нет, гордыни!.. Гордыни, в которой упрекал ее когда-то примат Англии Томас Буршье. Он и сам был грешником и предал ее, поверив речам Джона Мортона, нынешнего епископа Илийского, но он был всего лишь слабым человеком, и она давно простила его... Как и другого священника, своего дядюшку Джорджа Невиля, окончившего дни свои в нищете в глухом монастыре.
     Но она не могла, как того требовало Писание, прощать тех, что явились разрушить ее дом и сейчас стояли под стенами Нейуорта, ибо в ней все клокотало от ненависти, и ее молитва была бы ложной: ?...et dimitte nobis debita nostra, sicut et nos dimittibus debitoribus nostris? .
     Анна сжала кулаки от злости на свое упрямство. Нет, ей не дано сломить самое себя. Гордыня... Возможно, и в самом деле она не может совладать с нею. Истинно сказано:
     ?Она прирастает к человеку, как вторая кожа, и таких Христос не может спасти?. Сколько раз, работая вместе со всеми в маслобойне или на кухне, в коптильне или в ткацкой, она твердила себе, что наконец-то освободилась от нее. Но нет! Ее грех состоял в том, что она всего достигла своими руками, своей любовью и самоотречением. Она гордилась тем, чему научилась, и даже сейчас, перед ликом Девы Марии, гордилась тем, что убивала людей, которые стали ее врагами.
     Анна поднялась с колен и беззвучно вышла из часовни. Узкая каменная лестница вела в темноту, но на площадке перед дверью было небольшое двустворчатое оконце. Анна распахнула его и вдохнула сырой ночной воздух, в котором, несмотря на прошедший дождь, чувствовался запах гари и кипящей смолы. На стенах сквозь мрак едва угадывались силуэты дозорных.
     Приподнявшись на носках, она заглянула в темный провал двора, где даже ночью поддерживали небольшой огонь под котлами - на случай нового штурма. От сырых дров валил едкий дым, и сумрачные силуэты дремавших у огня воинов казались тенями из ада, усталыми, хмурыми, озлобленными.
     ?Я, наверное, ничем не отличаюсь от них?, - подумала Анна. Прислонившись виском к холодному камню оконной ниши, она вдруг вспомнила, что сегодня Иванов день. К горлу подступил ком. Как прекрасен был этот день в минувшем году! Церковь святого Катберта в долине украсили цветами и фруктами, в ней собрались люди со всей округи на праздник первого снопа. Отец Мартин отслужил торжественную мессу, а затем прямо на берегу ручья, на утоптанной площадке расставили столы, на которых высились горы еды: кровяные и копченые колбасы, блюда говядины с тушеной капустой, свинина на ребрышках, румяные тушки каплунов, запеченная в тесте рыба с приправами, сладкий крем, яблочный сидр, пенистый эль и даже бочонок темно-красного бордоского вина из погребов Нейуорта.
     А какой пирог они испекли вместе с Молли, как красив он был, со своей румяной золотистой корочкой, возвышаясь на самом длинном из столов! Когда же его разрезали, то оттуда вылетели десятки настоящих синиц, и все смеялись, а дети прыгали и визжали от восторга.
     Сколько было шума, сколько веселья!.. Каждый стол был украшен снопом, перевитым яркими лентами, и все пили за новый урожай. А вечером развели костры, и все плясали вокруг них. Парни и девушки прыгали через огонь. По поверью, считалось, что так можно изгнать злых духов, это шло еще от языческих времен, но отец Мартин отнесся к этому благожелательно и даже сам, подобрав рясу, прыгнул через костер рука об руку с хорошенькой крестьянской девушкой, отчего Молли вдруг не на шутку расстроилась и убежала в замок, который темной громадой высился над расцвеченной огнями долиной.
     Анна хотела было удержать ее и успокоить, хотя как это было сделать, если священник уже прыгал через другой костер с пухленькой женой мельника? Он словно не замечал робких взглядов Молли. И Анна осталась. При свете огня она танцевала моррис и умудрилась увлечь в хоровод даже Оливера. А потом настал час, который она так любила, - когда пора пускать по воде огонь и загадывать желания. Для этого всегда служила заводь под скалой, где течение было наиболее спокойным. Маленькие свечи прикрепляли к корабликам из дощечек и отпускали по воле волн. Если лодочка тонула или свеча гасла, пока ее было видно, - желание не исполнится. Дети долго бежали вдоль русла ручья, следя за своими огоньками. Взрослые редко следовали их примеру. Надеяться надлежит осторожно, и лучше ничего не знать наверняка...
     Анна следила за своим корабликом, когда прибежала вся разрумянившаяся, разубранная цветами Кэтрин.
     - Мама, мама! Я загадала, что выйду замуж за принца, и моя свеча...
     Она прыгала, указывая куда-то в гущу отражающихся в воде огоньков.
     Сейчас же появился запыхавшийся Дэвид. Он добежал до самой мельницы, и его огонек уплыл дальше всех других. Все у него было всегда самое лучшее, и Анна порой бранила его за хвастовство. Хотя и узнавала в нем себя в детстве. Он был так похож на нее, ее сын, с этими зелеными миндалевидными глазами и изломом бровей, как у герцога Уорвика. Он хотел быть первым воином в Мидл Марчез и не сомневался, что станет им и без уплывшей свечи.
     Неслышно подошел Филип и обнял ее за плечи.
     - Так что же ты загадала?. Она улыбнулась, откинувшись на его плечо.
     - Чтобы у нас был еще ребенок. Мне предсказали давным-давно, что у меня будет трое детей. Он сильнее прижал ее к себе.
     - А ты, ты что загадал?
     - Чтобы мир продержался как можно дольше.
     Они стояли, обнявшись, и долго вглядывались в туманящуюся заводь, в уплывающий рой огоньков, где уже нельзя было определить, какой - чей...
     Вспоминая все это, Анна почувствовала, что по лицу текут слезы. Год прошел, а желания не исполнились. Теперь уже не будет праздника урожая. Она всхлипнула. Перед глазами стояло разрушенное селение в долине, поднимающийся над сожженными полями черный дым, закопченные стены церкви. Там, внизу, теперь расположилась армия врагов, их костры, палатки, метательные машины, орудия. Утром они вновь начнут бомбардировать ворота Нейуорта, забрасывать через стену пылающие осмоленные стрелы, чтобы в крепости возник пожар, и наконец пойдут на приступ.
     В этот раз все началось слишком неожиданно. Отец Мартин с отрядом в двадцать человек отправился на ярмарку в Ньюкасл-апон-Тайн, а на другой день в Нейуорт поздно вечером прискакал взволнованный Эмброз Флетчер. Анна что-то рассказывала детям на ночь, когда у замковых ворот раздался хриплый звук его рога. Кэтрин, как всегда, испугалась и расплакалась, а Дэвид, в одной рубашонке, выскочил из детской, и Анна с нянькой с трудом нагнали его уже внизу. Анна объяснила сыну, что это вовсе не сигнал тревоги и Дэвид обязан пойти и успокоить сестру. Кэтрин была на полтора года старше брата и смутно помнила одну из осад, когда Дэвид был совсем малюткой. Она до сих пор боялась ночных сигналов.
     Когда младшего Майсгрейва наконец увели, Анна спустилась в большой зал.
     Эмброз Флетчер, крайне встревоженный, широкими шагами мерил зал из угла в угол, обращаясь к сидевшему у камина барону. Анна остановилась на верхней площадке лестницы, но сосед даже не заметил ее присутствия. Из его слов она вскоре поняла, в чем дело. Сын сэра Эмброза, Гилберт Флетчер, оказывается, похитил Маргарет, дочь Хьюмов из Блек-хауза, шотландку. Дочь врагов он привез в их замок Нидри-Тауэрс. Больше того - за ними погнались братья этой Маргарет, семеро здоровенных парней, и Гилберт со своими воинами уложил их на глазах у перепуганной девушки, пощадив лишь старого Хьюма, снизойдя к мольбам леди Маргарет. Но и не выказал большого ума.
     Старый Хьюм может собрать немало людей, чтобы отомстить за смерть сыновей и бесчестье дочери. Они уже зажгли огненный крест , и скоро в Нидри-Тауэрс явятся не только Хьюмы, но и их родичи Дугласы, и жестокие Грэмы. И все из-за какой-то белобрысой девчонки, с которой Гилберт снюхался во время охоты на вересковых пустошах! Теперь эта красотка беременна, и он вознамерился жениться на ней. Проклятие! И это после того, как старший Флетчер продал одному дурхемскому купцу право устроить брак Гилберта с богатой горожанкой .
     Анна прислонилась к стене, неотрывно глядя на мужа в ожидании его решения. Разумеется, Флетчеры были добрыми соседями, и она понимала молодого Гилберта. Но выбрать дочь врага! Это могло повлечь за собой долгую и кровавую войну, пока вождь одной из сторон не сложит голову, да и потом месть будет тянуться долгие годы. У них самих вот уже не один год длится вражда с Доддами, и сыновья старого Мердока, Питер и Этрик, которые когда-то, еще будучи подростками, частенько гостили в Нейуорте, теперь то и дело совершают со своим отрядом набеги на владения Майсгрейва, и не всегда дело обходится без пролития крови.
     Теперь же, когда речь идет о похищении шотландской девушки и убийстве ее братьев, опасность неизмеримо больше. Анна, сжимая руки за спиной и глядя на задумчиво внимавшего словам гостя мужа, страстно желала, чтобы Филип нашел благовидный предлог отказаться от союза с Флетчерами. Дело касалось родичей Дугласов - Хьюмов, а Дугласы наверняка еще не забыли, как Майсгрейв зимой отбил у них герцога Бэкингема. Если им станет известно, что Майсгрейв поддержал Флетчеров, они тотчас вспомнят старую обиду, ибо граф Ангус еще тогда поклялся отомстить Нейуорту.
     Однако она молчала, ибо знала, что существуют дела, в которых один Филип волен принимать решения. Даже тогда, когда ее супруг приказал части своих воинов отправиться в Нидри-Тауэрс, она не вымолвила ни слова, хотя и считала, что отсылать людей из