икогда не был столь уж безумно влюблен в Изабо. Спору нет, в юности она была хороша, как эльф, и сам Уорвик предложил мне ее в жены. К тому же я был уверен, что именно ее Делатель Королей захочет увидеть на престоле, ее, а не эту дикарку Анну, черт бы ее побрал!
     Ричард хмыкнул:
     - Ты забываешь, Джордж, что de mortuis aut bene, aut nihil . Или ты придерживаешься иного взгляда? Разве Анна не мертва?
     Джордж раздраженно дернул повод.
     - По-моему, это ты. Дик, думаешь по-иному. Говорил же я тебе, что лично опознал Анну в том вздувшемся трупе. К тому же и придворная дама моей жены, что была близка с принцессой, тоже узнала ее.
     - Тебе всегда требуется авторитет этой леди, словно ты опасаешься, что тебе не поверят.
     Джордж передернул плечами и поглубже надвинул на уши шляпу. Из-за порывов ветра им с братом приходилось почти кричать, и герцога это бесило.
     - Я сам прочитал отходную над ее телом!
     - Тебе просто была на руку ее смерть. Ты в одно мгновение стал обладателем всего состояния Делателя Королей.
     - Это так, но именно это тебя и бесит. Дик. Ведь у тебя были свои планы в отношении Анны Невиль. Наш венценосный брат считает, что ты был просто влюблен в нее, я же уверен, что ты хотел получить свою половину состояния Медведя. О чем жалеть. Дик? Ты добился своего иным путем. Теперь ты великий Северный Лорд, наместник Севера Англии. Можешь гордиться - тебе удастся мало-помалу отнимать власть и славу у бедняги Эдуарда. Но помни: когда Нэд пошатнется, я сумею добиться того, что именно передо мною склонится вся Англия!
     Для Ричарда не было открытием, что самомнение Джорджа не знает границ.
     Однако что-то в его словах снова насторожило Ричарда. Впрочем, он вскоре успокоился и, дабы отвлечься от мыслей о странном поведении брата, принялся размышлять об Анне Невиль. Он и действительно перестал сомневаться. Если за то время, что прошло со дня получения известия о ее смерти, принцесса Уэльская нигде не объявилась, значит, она действительно покинула этот мир.
     В свое время Ричард пожелал лично расследовать это дело, однако и это ни к чему не привело. Все указывало лишь на одно - Анна Невиль мертва. Поначалу Ричард испытал облегчение - Анна была сильным врагом, и она последняя из тех, кто знал о его позоре и предательстве у врат замка Сендель. Его неудачное сватовство к ней в аббатстве Киркхейм, получи оно огласку, могло также доставить ему немало скверных минут.
     Но вместе с тем Ричарду было грустно - эта умная и смелая девушка нравилась ему, да и земли Уорвика, которые он мог бы получить за ней, тоже были изрядным ломтем пирога. При дворе не было принято упоминать имя бывшей принцессы Уэльской, поскольку обстоятельства ее гибели были столь смутны, что иные поговаривали, что Анна покончила с собой.
     Епископ Илийский Джон Мортон особенно склонен был верить этому, ибо полагал, что, как никто иной, знает нрав младшей дочери Уорвика. Однако король запретил распространяться об этом. Анна Невиль принадлежала к высшей знати, одно время даже считалась невестой самого Эдуарда Йорка, и он не желал, чтобы чернили ее имя. Так или иначе, но слухи стали стихать, и ее имя стало легендой - как и имя ее великого отца, Делателя Королей.
     Время шло, и, несмотря на мрачные пророчества Джорджа Кларенса, слава Эдуарда IV росла, а трон его становился все устойчивее. В семидесятые годы столетия двор английских королей доподлинно стал одним из самых блестящих в Европе. Редко можно было увидеть столь веселые и богатые празднества, как в Лондоне, столь грандиозные мистерии, и, пожалуй, нигде в таком изобилии не выставлялись напоказ роскошь и блеск. Даже двор великого герцога Бургундского, Карла Смелого, считавшийся в Европе образцом для подражания, после того как Карл ввязался в нескончаемые войны с германцами, уступил первенство двору короля Эдуарда. Иностранцев, бывавших в то время в Англии, ослепляла пышность английских церемониалов и придворной жизни.
     Красивый и еще молодой Эдуард IV был весьма популярен в Англии. Его поддерживало большинство английской знати, за него горой стояли и горожане, безмерно уставшие от бесконечных войн, впервые за долгое время вжились при дворе и которым Элизабет неизменно покровительствовала. И вместе с тем королева удалила тех, кто мог так или иначе влиять на ее супруга в ущерб ее авторитету. В том, что братья короля - герцоги Кларенс и Глостер - так редко являлись при дворе, была и ее заслуга.
     Да, королева была умна и бесконечно много значила в жизни Эдуарда Йорка, несмотря на всю его поспешную влюбчивость. Ее нежный голос, ее прекрасное лицо, ее полное страсти, хотя и раздавшееся после многочисленных родов тело, ее роскошные золотые волосы все еще магически действовали на короля. А главное, именно с нею Эдуард мог чувствовать себя счастливым и спокойным и именно она была полновластной хозяйкой его души.
     Прослышав о том, что Эдуарда тревожит становящийся все громче ропот недовольства, она едва не расхохоталась ему в лицо. Да слыхано ли, чтобы правители не вызывали недовольства, а подданные не роптали! Достаточно вспомнить того же Уорвика, которого сначала обвинили едва ли не во всех обрушившихся на Англию бедствиях, а сейчас он стал кумиром для множества англичан. Однако королева удержала улыбку.
     - Я подумаю, государь, - только и сказала она. Той ночью она неожиданно появилась в покоях короля. Эдуард почивал в объятиях своей новой возлюбленной Джейн Шор, очаровательной горожанки, которую отбил у лорда Гастингса. Когда свет заставил его протереть глаза и он увидел застывшую у ложа со свечой в руке королеву, он поспешил столкнуть с постели Джейн и сам подвинулся, галантно предлагая место супруге.
     Элизабет, придерживая живот (она снова была в тягости), устроилась подле короля, сделав вид, что не замечает торопливо покидающую спальню королевскую наложницу.
     - Мой возлюбленный повелитель, мне кажется, я знаю, как поднять ваш престиж не только в Англии, но и во всей Европе. Ничто никогда не приносило такой славы королям Альбиона, как войны с Францией. И кроме того, надлежит помнить, что как Плантагенет вы имеете куда более прав на французскую корону, чем ничтожные Валуа .
     Поначалу Эдуард опешил, чуть погодя оживился. Королева всегда умела подать дельный совет. Война с Францией, с его заклятым врагом Людовиком XI, бывшим союзником Уорвика, была ему куда как на руку, особенно сейчас, когда его зять и союзник Карл Смелый также воюет с Францией. Да, именно теперь пришла пора поквитаться с Валуа за поддержку Ланкастеров!
     Весть о новой войне всколыхнула всю страну. Не боясь ошибиться, можно сказать, что еще со времен Столетней войны англичанам была присуща странная готовность воевать с французами. Поэтому, когда Эдуард IV объявил в парламенте, что желает начать войну с Францией в союзе с Карлом Смелым, это было принято безоговорочно . Парламент немедленно ассигновал средства для ведения военных действий и повелел брать десятую часть дохода каждого англичанина для ведения французской кампании. Со всех слоев общества - от баронов до иоменов и лавочников - были взяты также и ?доброхотные даяния?. Король не гнушался даже мелкими суммами до пяти фунтов.
     И вот самая большая из армий, которую англичане когда-либо снаряжали против французов, пересекла Английский канал и высадилась в Кале. Только переправа войск заняла около трех недель, и теперь Эдуарду надлежало сговориться с Карлом Смелым и начать двигаться в сторону Парижа. От Эдуарда к Людовику был отправлен гонец с письмом, в котором самым скромным из требований была французская корона.
     Однако за Людовиком Французским недаром закрепилось прозвище Лис. Этот король редко побеждал в открытых столкновениях, однако его дипломатия не знала себе равных. Посему он сделал все возможное, чтобы связать войска Карла Смелого в Германии, а когда герцог Бургундский встретил короля Англии, оказалось, что у него нет ни денег, ни людей, чтобы поддержать Эдуарда. Дабы окончательно не ударить лицом в грязь. Карл передал английское войско попечению своего союзника коннетабля Сен-Поля, а сам поспешил на восток, к своим войскам в Германии.
     И тут произошла величайшая неожиданность, ибо коннетабль Луи де Сен-Поль, граф Люксембургский, встретил направлявшуюся к нему английскую делегацию на пикардийской границе и вежливо, но твердо потребовал повернуть назад.
     Когда об этом стало известно в ставке короля, поднялся невообразимый шум и многие, потрясая оружием, рвались наказать Сен-Поля. Один лишь король, покраснев до корней волос, поспешил укрыться от посторонних глаз в своей палатке. Зато братья его, Джордж и Ричард, обменялись лукавыми взглядами и, расхохотавшись, в кои-то веки обнялись и отправились распить кувшин любимого Кларенсом мальвазийского вина.
     В тот вечер над громадным лагерем английского войска висела странная тишина. Король никого не желал видеть. Сникли, словно стараясь раствориться, слиться с сумерками, и все родственники королевы, начиная от старшего брата Элизабет графа Риверса и заканчивая ее старшим сыном маркизом Дорсетом, совсем еще мальчишкой, для которого это была первая военная кампания. И лишь со стороны шатра братьев короля слышались музыка, лихие клики и взрывы хохота упившихся к ночи герцогов.
     А дело было в Элизабет Вудвиль, вернее, в ее матери. Имя последней было Джанетт Сен-Поль, и она была англичанкой французского происхождения. Она умерла, когда Элизабет была еще совсем ребенком, и о ней почти никогда не упоминали, в особенности после того, как Ричард Вудвиль женился вторично. Вторую его жену, дочь богатого ростовщика, также звали Джанетт.
     Спустя годы, когда Элизабет стала королевой, Эдуард проследил за тем, чтобы родилась легенда о том, что матерью Элизабет была не простая дворянка, а вдова великого герцога Бэдфорда, дочь герцога Люксембургского Джанетт де Сен-Поль. Со временем все привыкли к этому, никто и не поминал о прежней Джанетт Сен-Поль, и вышло, что Элизабет Вудвиль является племянницей графа де Сен-Поля, каковой она на самом деле не была. Такое отношение к его роду возмутило благородного коннетабля Сен-Поля, но, щадя самолюбие английского монарха, он смолчал. Однако при таких обстоятельствах он, согласно кодексу чести, вовсе не был обязан принимать мнимого родственника. Это понял и Эдуард, когда гонцы привезли отказ графа впустить его в свои владения.
     В итоге обескураженный король Англии остался один на один с Людовиком Французским. Карл Смелый бился в Германии, Сен-Поль не делал никаких шагов к сближению, скорее наоборот: шпионы донесли Эдуарду, что граф пытается отрезать ему путь к отступлению. Приближалась зима, лили бесконечные дожди, и король трясся в лихорадке в одном из придорожных замков, проклиная все и вся. Именно тогда Джон Мортон заговорил с ним о союзе с Людовиком Валуа, посол которого, сеньор Ле Мове, неожиданно прибыл в ставку Эдуарда. Он привез условия, в которых Людовик XI предусмотрел и интересы короля Англии.
     Встреча обоих государей состоялась близ Амьена в местечке Пикиньи. Эдуард Английский и Людовик Французский облобызали друг друга через решетку на мосту через Сомму, и вскоре здесь же был подписан и договор. Правда, Эдуард начал было, следуя традиции, требовать французскую корону или, по меньшей мере Нормандию и Гиень, но в итоге сошлись на предложенных Людовиком условиях - весьма выгодных, если принять во внимание ситуацию. Людовик соглашался выплатить Эдуарду семьдесят пять тысяч золотых крон за отказ от союза с Карлом Смелым, после чего должно было наступить перемирие на девять лет, в течение которых Людовик обязывался выплачивать Англии ежегодно отступное в размере 50 тысяч золотых крон. Одним из условий договора было заключение брака между старшей дочерью Эдуарда принцессой Элизабет и дофином Карлом Валуа .
     Но завершились переговоры тем, что Людовик по сути дела выкупил у Эдуарда королеву Маргариту Анжуйскую, вот уже пять лет томившуюся в Тауэре. Это вовсе не было актом милосердия со стороны Людовика - за свое освобождение Маргарита должна была отказаться от своего наследства в Анжу, Провансе и Лотарингии в пользу французской короны, а сама удалиться в один из монастырей по своему выбору. Так и случилось, и несчастная королева Алой Розы вскоре окончила свои дни в уединенной келье.
     Когда герцог Карл узнал о состоявшемся союзе королей Англии и Франции, он, обезумев, примчался в Кале и в присутствии многих лиц высказал в глаза Эдуарду Йорку все, что думал о его измене и той грязной сделке, которую король англичан заключил с Валуа. Он был в крайней ярости, его гнев был праведен, но рядом с царственно невозмутимым Эдуардом Карл выглядел нелепо. Эдуард отлично сознавал, что выдержка и хладнокровие ему очень пригодятся в Англии, где соотечественники будут несколько обескуражены, получив вместо военной славы и добычи союз с извечным врагом. Разумеется, он понимал, что над ним посмеиваются при европейских дворах, но утешал себя, полагая, что договор, который он заключил в Пикиньи, даст ему возможность многие годы не зависеть от парламента, не нуждаться в средствах и обеспечит покой и процветание его королевству.
     То же твердил Эдуарду и Джон Мортон, былой приверженец Ланкастеров и друг канцлера Маргариты Анжуйской Джона Фортескью. Исповедник Кларенса, назначенный после победы Иорков епископом Илийским, он вскоре стал одним из ближайших советников Эдуарда IV. Но Джон Мортон сам погрел руки на сделке с Францией: за то, что он убедил короля заключить союз, он получил от Валуа пенсион в две тысячи крон в год - довольно круглую сумму.
     Поддерживали Эдуарда и Вудвили, и его близкий друг Гастингс. Даже вечно несговорчивый Кларенс, устав мокнуть под зимними дождями в Кале и тоскуя по жарким каминам Уорвик-Кастл и Кенилуорта, не стал, как обычно, устраивать скандала, лишь бы только позлить Эдуарда. Ричард тоже молчал и, лишь когда войско переправилось в Англию, внезапно открыто высказал свое мнение:
     - У вас великолепная армия, государь, воинский талант и добрые союзники. Но вы не сделали ни единой попытки воспользоваться этими возможностями. Я считаю, что договор в Пикиньи был постыдной сделкой, умаляющей ваше рыцарское достоинство и воинскую славу старой доброй Англии - Англии, которая держала в страхе всю Европу своими победами над французами.
     Эдуард, казалось, был ошарашен. Во Франции младший брат не сделал ни единой попытки воспрепятствовать заключению договора.
     - Ричард, в былые времена вы и сами не раз позволяли себе рассуждать о том, что мы, управляющие народами, не можем, подобно рыцарям Круглого Стола, пускаться в авантюры в расчете добавить лишний подвиг к своему списку. Почему же я должен был рисковать измученной армией, когда условия Людовика Валуа были отнюдь не хуже, чем те, каких добивались короли Англии после Креси, Пуатье или Азенкура ? Разве вы сами поступили бы иначе, милорд Глостер?
     Но Ричард продолжал стоять на своем, пока их отношения с королем не стали так натянуты, что ему пришлось уехать на Север Англии, где он был правителем.
     Король долго пребывал в мучительном недоумении. Он чтил младшего брата, но эти рыцарские речи, эта пустая болтовня о чести Англии! Тем не менее он пропустил мимо ушей язвительные слова Кларенса о том, что Ричард повел себя так исключительно для того, чтобы добиться популярности у толпы.
     Однако Джордж на этот раз оказался прав. Глостер еще во Франции оценил, какое впечатление произведет в Англии финал военной кампании Эдуарда. И, когда все королевство принялось выражать свое неудовольствие Эдуардом Йорком, которого, как мальчишку, обвел вокруг пальца француз, имя Ричарда - единственного, кто осмелился указать королю на эту ошибку, - не сходило с уст.
     Популярности герцога Глостера способствовала и политика, которую он вел на севере королевства. Этот дикий край, где сильны были ланкастерские традиции, а лорды Пограничья вообще не желали признавать ничьей власти, неожиданно почувствовал, что им управляют - и управляют опытной рукой. Герцог не щадил непокорных, но и не скупился на милости для тех, кто впрягался в его упряжку.
     Впрочем, вскоре ему пришлось столкнуться с человеком не менее незаурядным, чем он сам, могущественным и признанным вождем Северной Англии. Это был Генри Перси, четвертый граф Нортумберленд. До Ричарда Глостера он оставался единственным, кто мог водворить порядок на Севере, и король Эдуард был вынужден идти на многие уступки, только бы он оберегал мир и покой в этих краях, контролируя вечно неспокойную англо-шотландскую границу. Однако с той поры, как Ричард стал наместником Севера, между Перси и Глостером разгорелась подспудная борьба за первенство в этом краю.
     Гордый Перси по требованию короля вынужден был принести присягу верности Ричарду Глостеру, признав этого хромого калеку своим сеньором. Но это вовсе не означало, что он готов был беспрекословно повиноваться. Глостер очень скоро понял, какого сильного врага он приобрел в лице этого северного Перси. Оба были хитры и честолюбивы, и ни один не желал уступить. На стороне Ричарда были поддержка короля и власть, на стороне графа Нортумберленда - вековая преданность северян дому Перси.
     Существовал лишь один вопрос, в котором и Глостер, и Нортумберленд проявляли поразительное единодушие, - их общая неприязнь к шотландцам. Времена на границе были тяжкие, набеги и стычки сменяли друг друга. Еще до начала кампании Эдуарда IV против Франции Людовик заплатил Якову III Шотландскому огромную сумму, чтобы тот вступил в войну с Англией с севера.
     Яков Стюарт, человек от природы робкий и с головой ушедший в дрязги с собственными феодалами, деньги с охотой взял, но открытого военного выступления так и не предпринял. Зато он щедрой рукой раздал золото приграничным кланам, дабы они чинили постоянные набеги на южных соседей.
     Даже после того, как между Англией и Францией был подписан мир в Пикиньи, французские деньги продолжали делать в Приграничье свое дело. Яков III смотрел сквозь пальцы на события на границе, занятый перестройкой своего замка Стерлинг и проводя все время со своим новым фаворитом архитектором Кохрейном.
     В итоге оба северо-английских лорда - и Глостер, и Нортумберленд - пришли к выводу, что необходимо добиться мира с Шотландией и для этого было бы неплохо заключить брачный союз между малолетним наследником Якова III и одной из дочерей Эдуарда. Впервые проявив завидное единодушие, оба прибыли в Лондон, чтобы обсудить этот вопрос с королем. Каждый из них в глубине души жаждал обойти противника, стремясь, чтобы король именно его назначил послом к шотландскому двору. Но Эдуард, вопреки ожиданиям, поручил переговоры иному лицу - человеку, весьма популярному в то время при дворе, но которого король желал под любым благовидным предлогом отослать прочь.
     Эта ссылка должна была выглядеть столь почетно, чтобы никто не мог заподозрить, как добивается ее король. Кроме самого ссылаемого, разумеется, ибо человек этот был столь же сообразителен, сколь и дерзок и отважился перейти Эдуарду дорогу именно там, где это не рискнул бы сделать ни один из его приближенных.
     Упомянутым лицом был молодой Генри Стаффорд, герцог Бэкингем.
     Бэкингем происходил из древнейшего рода и являлся потомком короля Эдуарда III через его сына Томаса Вудстока. Он был пэром Англии и принадлежал к остаткам той старой аристократии, которая почти вся была перебита в годы войны Роз. Его дед и отец погибли, сражаясь за Ланкастеров, а сам он ребенком жил вместе с матерью в глуши Уэльса в замке Брекнок. Ему было двенадцать, когда он осиротел, и Эдуард IV велел доставить его ко двору под свою опеку. Но вскоре Стаффорда пожелала видеть при своей особе королева Элизабет. Мальчик был необыкновенно красив, и королева была очарована причудливой смесью его благородных манер и дикарских выходок. И тем не менее он стал ее пажом, носил ее шлейф, придерживал стремя, когда она садилась в седло, подавал розовую воду для омовения пальцев во время трапез. Она была королевой Англии - он ее мелким слугой, но в его жилах текл