ое-что купить.
     В лунном свете Ги отчетливо видел, как дрогнули и расслабились мускулы на руках торговца, но в лице его все еще оставалось нечто волчье. Или это только казалось в неверном освещении?
     Коробейник, наконец, понял, чего от него хотят. Он кивнул головой - на глаза упали слипшиеся волосы - и сделал Ги знак, чтобы тот следовал за ним. Они вышли из аббатства. Эврар по-прежнему оставался на месте, проводив их молчаливым взглядом. Ги взглянул в долину - туда, где горели огни. Вокруг костров толпились люди, он заметил светлую фигурку Эммы.
     - Шевелись поживее! Что ты за коробейник, если бросил свой товар?
     Короб оказался спрятанным в зарослях крапивы под пустующей сегодня сторожевой вышкой монастыря. Торговец молча раскрыл его перед Ги. Света было недостаточно, но Ги все же вскоре обнаружил то, что искал.
     - Так сколько же ты хочешь? - вновь спросил он.
     Коробейник стоял в задумчивости, поглядывая на юношу. Наконец он тряхнул головой и выбросил один палец. Ги, пока немой не передумал, поспешил вручить ему динарий.
     ?Если он так будет блюсти свою выгоду, то вскоре разорится. Видимо, он все же пьян и не вполне понимает, чего от него хотят?, - думал юноша, спускаясь по склону.
     Когда он приблизился к огням, Эмма сама вышла ему навстречу.
     - Ты будешь прыгать со мной через костер? Если мы не разомкнем рук - у нас будет долгая любовь.
     У Ги закружилась голова.
     - Любовь? Ты меня любишь, Эмма?
     Она насмешливо глядела на него, и красноватые отсветы огня играли на ее гладких щеках, огненными искорками отсвечивали в зрачках.
     - А ты? - не отвечая, негромко спросила она.
     Он кивнул, с трудом проглотив ком в горле.
     - Еще вчера я думал, что в моем сердце один лишь Бог. Но сегодня... Сегодня все изменилось.
     Ги опустил глаза, взгляд его натолкнулся на стоявшего рядом малыша в рубашонке, едва доходившей до пупка. Тот с самым серьезным видом слушал их, засунув в рот пятерню. Заметив, что на него смотрят, он вытер мокрую руку о волосы и бросился бежать прочь, сверкнув голым задком.
     Эмма и Ги засмеялись, глядя ему вслед.
     - Смотри, что я тебе принес, - сказал Ги, протягивая ей повязку.
     Эмма взяла ее и, откинув голову, встряхнула волосами, отбрасывая их с лица. Приложив повязку ко лбу, она встала вполоборота к юноше.
     - Ты ведь поможешь мне?
     Его пальцы дрожали, когда он стягивал сзади шнурки широкого ремня. Краем глаза он увидел стоявшего неподалеку Вульфрада. У того было сумрачное, злое лицо, но Ги не обратил на него внимания. Под пальцами он ощущал теплую волну волос девушки и невольно погладил их - такие длинные, густые, гладкие, словно шелк из Византии. Эмма почувствовала его ласку и взглянула на него через плечо. На темном ремне, охватывавшем ее чело, ярко светились металлические цветы, свет костра подчеркивал плавный изгиб щеки.
     В тот же миг их внимание привлекли шум и яростные крики вокруг столов. Эмма взглянула - и ее лицо вмиг стало серьезным. Настоятель Ирминон и Фульк Анжуйский, стоя друг против друга, как два бойцовых петуха, переругивались на чем свет стоит и потрясали кулаками.
     - О нет! - почти простонала Эмма. - Всемогущий Господь, только не сегодня!
     Аббат Ирминон толкнул анжуйца в грудь.
     - Гореть тебе в геенне огненной, Фульк, за то, что ты, как и Карл Мартелл, заришься на владения церкви! Клянусь небом, прямехонько в пекло и отправишься!
     - Вертинская пустошь моя! - ревел Фульк. - Она лежит в моих владениях!
     - Лжешь, негодяй! Благочестивый барон Бертин отписал пустошь Гиларию-в-лесу, чтобы мы молились за упокой его души.
     - Поганый брюхатый поп! Вертинские угодья мои! Барон был моим вассалом, и его владение суть бенефиций за службу, а не наследственный аллод!
     Они наступали друг на друга, как два взбесившихся быка. Кто-то из монахов попытался встать между ними, но аббат могучей рукой отшвырнул его прочь.
     - Что, алчный пес, собиратель падали, тебе неймется отнять у меня Вертинские владения? Чтобы я уступил тебе эти богатые угодья - три модия луга, шесть модиев пахотных земель, болото, где можно накосить дюжину возов сена?.. Да скорее небеса разверзнутся!
     - Церковный боров! Закрой свой рот, иначе я велю своим людям мочиться в него, как в корыто.
     - Ты выродок среди свободных франков! Убирайся прочь из моих земель! Вон из Гилария! Да поразит вас всех чума, проказа и моровая язва!
     Он ухватил графа за косу, но тут же получил подножку, и оба покатились по земле, нещадно тузя друг друга.
     И тут же воины графа и монахи Гилария, словно по команде, кинулись друг на друга.
     Когда подоспели Ги и Эмма, побоище уже было в самом разгаре. Монахи дрались с молчаливым упорством, не уступая в умении воинам графа. На помощь им пришли поселяне. Словно по какому-то молчаливому уговору, никто не хватался за оружие, однако потасовка велась с крайним ожесточением. Слышно было только тяжелое дыхание, глухие удары, хриплые выкрики да стоны. Женщины в отчаянии рвали на себе волосы. Какая-то старая монахиня пронзительно визжала, матери оттаскивали возбужденных детей. Самые младшие ревели в голос.
     Ги увидел, как один из вавассоров его отца рухнул на стол, сметая объедки и посуду, от богатырского удара Вульфрада. У кузнеца из разбитой брови струилась кровь. На плечах брата Сервация висели сразу два вавассора, и он глухо кряхтел, стараясь сбросить их. Один из монахов стоял среди дерущихся на коленях, раскачиваясь из стороны в сторону и закрыв голову руками. Какой-то дружинник вывалился из толпы, схватясь за живот - его неудержимо рвало. Ги увидел, как оруженосец его отца - почти мальчик - с силой колотит о скамью худосочного брата Авеля.
     Драка приобретала опасный оборот. Ги ринулся в толпу.
     - Стойте, ради самого неба! Довольно!
     Его отшвырнули. Он увидел отца. У графа был оторван ус, лицо измазано в крови. Он запаленно дышал.
     - Убирайся, сопляк!
     Возникший рядом аббат подтвердил:
     - Прочь, сын мой. Если не можешь помочь, убирайся.
     Они вновь сцепились с Фульком с неукротимой яростью.
     Юноша ошеломленно оглянулся, не зная, как быть. Эмма, как завороженная, смотрела на дерущихся мужчин. Лицо ее выражало странную смесь ужаса и азарта.
     - Где твоя мать, Эмма? - резко спросил Ги. - Кажется, только она в состоянии вернуть им разум.
     - Пустое. Она уже не сможет их остановить. Они всегда так дерутся - до первой крови. И заканчивают прежде, чем появится сталь.
     - Первой?..
     Ги вновь огляделся. Да, оружия не было видно, но два или три человека уже лежали на земле без движения. Слышался хруст костей, вскрики, стоны. Одежда на монахах была изодрана. Даже кожаные куртки некоторых вавассоров разошлись в швах и теперь висели полосами, бренча стальными бляхами. Лица, головы, руки у многих были в крови. Чего же еще? Неужели нужна смерть, словно искупительная жертва языческому празднеству мая?
     Не помня себя, Ги со всех ног кинулся туда, где горели костры. Выхватив пылающую ветвь и размахивая ею, как факелом, он побежал назад и ворвался, размахивая огнем, в самую гущу дерущихся.
     - Разрази вас гром! Остановитесь, во имя Господа, остановитесь!
     С горящей сосновой ветки во все стороны летели огненные брызги. Пламя ослепило дерущихся, заставляя посторониться. На одном из монахов затлела ряса, и только что избивавший его воин стал помогать тушить ее. Люди останавливались, озираясь и все еще тяжело и хрипло дыша.
     - Да поразит вас проклятьем сам папа римский! - кричал в неистовстве Ги. - Что вы делаете? Крови вам недостает? Разве этого все еще мало? - он указал чадящей ветвью в сторону неподвижных тел на земле. - Язычники! Что вы делаете? Вам заповедано жить в мире. Опомнитесь! Священники, миротворцы, служители Бога и христианские воины, гордость земли франков, защитники духовенства! Ради всего святого, что уцелело в ваших душах!
     Он гневно отбросил ветвь и пошел прочь.
     Аббат Ирминон, сопя и поправляя разорванную одежду, проговорил:
     - Да, истинный крест, пожалуй, довольно. Твой сын, Фульк, не глуп. Не будь его, как в прошлый раз, обнажилась бы сталь.
     Фульк, удрученный потерей уса, был настроен не так миролюбиво.
     - И поделом вам, голоногим попам, вместилищу скверны. Дабы знали, кто над вами господин.
     Аббат моментально взорвался:
     - Наш господин и повелитель герцог Роберт Нейстрийский, славный Робертин! И я лично намерен описать ему бесчинства и разбои, что творит его граф в землях Анжу. А теперь убирайся из моих владений! Проваливай!
     Казалось, бойня готова была возобновиться, когда между графом и аббатом возник светлый силуэт Эммы.
     - Дядюшка, если вы уедете, то оставьте мне Ги. Мы с ним так и не прыгали через огонь, да и ландыша, цветка, что жених дарит невесте, он мне еще не приносил.
     Она улыбалась так беспечно, что Фульк тоже расплылся.
     - Видал, Ирминон? Еще вчера я опасался, что мне придется пороть упрямого мальчишку, а сегодня их с Эммой водой не разольешь. Ай да Птичка, сумела-таки стреножить упрямца!
     Ирминон ощупывал разбитую голову брата Авеля. Убедившись, что монах жив, он поднялся, взглянул на Эмму и кивнул.
     - Ги Анжуйского в моем аббатстве всегда ждет христианское гостеприимство. А вы, безбожники, седлайте коней.
     Откуда-то возник мелит со шрамом на щеке.
     - Если преподобный отец позволит, я тоже хотел бы остаться при особе наследника графа.
     - В самом деле, - сказал Фульк. - Пусть Эврар будет с Ги. Как знать, что вы, постники, удумаете, чтобы мне насолить. А Меченый один способен отбиться от половины ваших святош.
     Аббат бросил на Эврара яростный взгляд, но, заметив по пребывающей в полном порядке одежде воина, по гладко зачесанным назад и стянутым в косицу волосам, что тот не принимал участия в потасовке, согласился.
     Избитых монахов унесли в обитель. Получивших же ранения вавассоров никто не захотел даже осмотреть. Покряхтывая и ругаясь, они взбирались на своих лошадей. Стояла глубокая ночь, и хотя луна светила вовсю, Фульк приказал зажечь факелы, двигаясь через лес.
     Эмма пристально наблюдала за их отъездом. Девушка не помнила, чтобы хоть один визит графа Фулька в Гиларий-в-лесу обошелся без пролития крови. Но в ее тихой, лишенной событий жизни каждое появление графа, несмотря на частые стычки с монахами, становилось событием, и теперь ей было грустно. О, как она стремилась уехать отсюда! Ее мать опасалась за нее и без конца твердила, что мир - это вертеп страданий, насилия и жестокости, однако Эмма не придавала особого значения ее словам. Она любила яркую жизнь, она томилась в этих лесах, она хотела путешествовать, видеть мир, познавать его. Ей казалось, что для безопасности достаточно хорошей охраны, такой, как у графа Фулька, что и соответствует положению дамы из рода Анжельжер. Теперь у нее есть Ги. Она видела его одинокий силуэт на освещенном луной склоне холма. Этот юноша благороден, хорош собой и добр. Правда, немного неловок, зато смелости ему не занимать. Он не побоялся ворваться в самую гущу дерущихся и сумел остановить их. Положительно, он ей нравится. Она хотела стать его женой и любить как... - тут Эмма улыбнулась - как любила Дафниса пастушка Хлоя.
     К девушке подошел Вульфрад. Его лицо было опухшим, праздничная туника разодрана.
     - Птичка, ты...
     Но она даже не пожелала узнать, что он намеревается сказать. Круто повернулась и пошла туда, где стоял Ги Анжуйский.
     Эврар Меченый, опираясь на древко секиры, проследил за ней взглядом. Затем поглядел туда, где в сторону лесной тропы тянулась вереница факелов, и улыбнулся в усы.
     Еще один человек неотрывно глядел в сторону удаляющегося отряда графа. Это был немой коробейник. Схоронясь в тени палисада аббатства, он жадно наблюдал за отъезжающими. Его корявое скуластое лицо оставалось напряженным, пока последний отблеск огня не исчез во тьме леса. И тогда в лунном свете его лицо исказилось, холодно блеснули в оскале зубы. В следующий миг, решительно отшвырнув в сторону свой короб, он, с грацией хищного животного, стремительно бросился в лес, в сторону, противоположную той, куда двигался отряд Фулька.

4.

     Праздник закончился сам собой. Поселяне стали расходиться, в темной церкви послышалось нестройное пение, вспыхнули свечи, ни никто не хотел ни идти к поздней вечерне, ни вновь разводить праздничные костры. У брата Авеля и еще одного монаха были разбиты головы, да и сервам аббатства после драки было не до веселья. Женщины увели сонно хнычущих младших, а тех, что постарше, по-прежнему возбужденных после монастырских наливок, удавалось загнать в хижины лишь окриками да оплеухами.
     ?Много детей - знак прочной жизни?, - подумал Эврар. Он вернулся на прежнее место и облокотился о древко секиры. Его верное оружие походило на древние топоры-франциски, но было мощнее, лучшей рейнской ковки, и имело двойное, заточенное, как бриша, лезвие. Эврар обычно носил свою секиру, засунув за широкий пояс сзади, так что лишь длинное, отполированное ладонями древко порой задевало ногу при широком шаге.
     Сейчас Эврар ласково поглаживал голубоватый металл франциски. Возможно, уже сегодня ему придется пустить ее в ход. При свете огромной, как говорится, ?урожайной? луны он видел силуэты стоявших на склоне Эммы и Ги. Какая удача, что граф со своими вавассорами столь поспешно уехал! Палатин герцога Ренье кивнул самому себе и скупо улыбнулся. И хотя у Эврара не было никакого ясного плана похищения рыжеволосой девицы, он знал, что долго тянуть не станет. Все произойдет, пожалуй, уже сегодня, пока люди Гилария-в-лесу еще не пришли в себя после праздника. Что касается Ги, то он не помеха для Меченого. Надо только точно выбрать время. По Салической правде  за кражу свободной девицы взимается огромная пеня. За убийство же наследника графа... Эврар не хотел и думать об этом. Он здесь не для того, чтобы совершать ошибки. Если помогут боги - он справится и с этим поручением Ренье не хуже, чем с прежними. Судьба хранит его, а удача делает шаг навстречу.
     Внизу, у серебрящегося ручья с мельничным колесом, вспенивающим воду потока, догорали костры, вокруг кучками расположились мужчины из селения. По рукам ходил бурдюк с вином. Эврар почувствовал, что горло пересохло, но достоинство мелита не позволяло ему примкнуть к пахотным людям. Проклятье, ведь совсем недавно он жил под сводами каменных дворцов, расторопные рабы с поклоном подносили ему серебряные кубки с лучшими рейнскими винами, а ложась на пуховик, он сбрасывал обувь на плетеные циновки, покрывавшие мозаичный пол. О, служить герцогу Лотарингии было куда как удобно, но теперь - пусть на время - пришлось лишиться всего этого ради рыжеволосой девки, которая думает только о том, кому бы себя повыгоднее продать. Эврар вновь покосился туда, где на залитом луною склоне бок о бок сидели сын графа и девушка. Чего им не спится? Никто не тревожил их, не обращался к ним, и даже детина в красной тунике оставался у костра, и хоть и поглядывал в их сторону, но не пытался подойти. Верно, пахотный человек, знай свое место, дочь короля Эда - не про тебя. И, уж конечно, не для этого полумальчишки-полумонаха, из которого эта шустрая девка станет веревки вить. Ей нужен такой хозяин, как герцог Лотарингии Ренье. Вот кто сумеет посадить эту не в меру резвую птичку в надежную клетку.
     Эврар увидел, как по склону скользнул темный силуэт Пипины Анжуйской. Сейчас она уведет дочь в свою башню, массивный контур которой с единственным светящимся окном-бойницей маячил у противоположного склона долины. Молодая пара поднялась навстречу монахине, и Эврар несколько опешил. Пипина Анжуйская осталась стоять на месте, а Эмма, решительно подхватив под руку, повлекла своего жениха к лесу. Уж не благословила ли выжившая из ума графиня свою дочь провести брачную ночь на траве в полнолуние? Этой вдове из Байе, видимо, невтерпеж поскорее выдать свою пташку за сына графа, а узы плоти - самые крепкие. Но это не должно случиться. Он дал слово доставить невесту своему герцогу в целости и сохранности, и хотя Эврар знал, что Длинная Шея женится на наследнице Робертинов, даже если она будет трижды брюхата, это умаляло его в собственных глазах. Он видел, как кузнец Вульфрад, заметив удаляющуюся пару, рванулся было следом, но Пипина остановила его властным приказом. Эмма и Ги, заслышав ее голос, мгновение помедлили у самой кромки леса, но, увидев, что Пипина выговаривает Вульфраду, скрылись в зарослях. Уже поднимаясь на ноги, Эврар краем глаза заметил, что кузнец в отчаянье рухнул на землю. Пипина опустилась рядом с ним на колени и заговорила, поглаживая его лохматую крупную голову. Теперь времени глазеть больше не было. Эврар незамеченным, по-волчьи, проскользнул мимо сонно облокотившихся о древки копий монахов-охранников у ворот аббатства и двинулся туда, где исчезли жених с невестой. Однако, сделав всего несколько шагов, обо что-то споткнулся в темноте, с недоумением обнаружив, что это короб торговца. Это показалось ему странным. Обычно такие вот полунищие торговцы не бросают где попало свой товар. Да и самого рослого длинноволосого парня нигде не было видно. В душе Эврара шевельнулось смутное беспокойство. Что-то подсказывало ему, что следует вернуться и сообщить о находке аббату. Ведь совсем недавно его внимание привлекло необычное поведение этого немого, шлявшегося в одиночку среди построек аббатства, словно чт
о-то разнюхивая. Однако сейчас Эврар стремился не упустить из виду Птичку и Ги, да и стоит ли попусту сеять смуту, коробейник скорее всего спит, захмелев, сном праведника в кустах. Ему вовсе не улыбалось из-за излишней осторожности становиться посмешищем в глазах длиннополых монахов. Уж они-то не упустят возможности потешиться над человеком графа Фулька. Отбросив колебания, Меченый перешагнул через короб и поспешил в заросли, в которых уже успела скрыться молодая пара. Однако он опоздал. Лес встретил его густым мраком, пением цикад, запахами мха, свежей земли и папоротника. И тишиной. Эврар помедлил, прислушиваясь. Сумрачный полог леса с его мириадами духов смущал суеверное сердце мелита. И тем не менее отступать он не хотел. Заслышав впереди отголосок смеха девушки, он торопливо сделал старинный жест, предохраняющий от темных сил, и зашагал на голос. Эмма и Ги тем временем перебрались через бурелом под сводами огромных дубов, а затем двинулись по едва видимой тропинке в глубь чащи. Вернее, тропинку видела одна Эмма, юноше же казалось, что они просто движутся в мерцающих лунным дымом темных проходах в зарослях. Лунный свет струился сверху сквозь ветви еще не успевших одеться густой листвой вековечных исполинов, серебристым блеском ложился на круглые ладони листьев орешника и терялся в гуще подлеска, сквозь который вела его девушка. Порой на пути попадались огромные пни, свидетельствовавшие о близости жилья, но в целом лес казался девственным, как в первые дни после сотворения мира. Огромные опахала папоротников, слабо шелестящие во мраке, сменялись густыми спутанными травами и кустами ежевики, среди которой, как колонны храма, возвышались белесые стволы буков, темные корявые вязы, словно выкованные из железа дубы, покрытые бородами лишайников. Протяжно захохотал, канув в ночь, филин. Изредка доносился отдаленный трубный призыв самца-оленя - наступило время гона.
     - Эмма, тебя не пугает лес?
     Ги, как и Эврар, невольно испытывал глухое волнение в глубине незнакомого леса.
     - Нет, это ведь мой лес. Я его хорошо знаю, - не оглядываясь, спокойно ответила девушка.
     Но Ги все же не мог успокоиться. Нескончаемая чащоба с ее звуками, шорохами, запахами пугала его. Он провел большую часть жизни в городе, более того - за стенами сурового монастыря. Теперь ему открылся новый мир, и тайна лесов ошеломляла юношу, внушая почтение и мистический страх. Это был мир таинственных лесных духов, мир диких зверей, свирепых хищников, от которых можно ожидать чего угодно. Почти беззвучно, так, чтобы не заметила Эмма, он осенил себя крестным знамением и стал читать молитву. Он до сих пор не м